Мокреди

Миша Соловьев женился на Анне Сахаровой. Его мобилизовали немцы. Шинель одели немецкую и под Куремяэ, где Пюхтицы монастырь. Там где-то был лагерь евреев, вот он их и охранял. После войны охранников всех схватили, был суд полевой и 10 лет, но Мишка этот и не сидел. Мой отец был политически неблагонадёжный по отношению к немцам. Он должен был быть всегда на виду, если что за ним могли прийти и арестовать. В Радовеле размещался Власовский полк, он в Гдовском районе боролся с партизанами. В Сланцах стоял немецкий гарнизон и когда им нужен был фураж или продукты, немецкий представитель приезжал в деревню, и изо всех домов несли всё, что им было нужно.

В оккупации мы жили в Куремяэ. Отец у немцев в концлагере сидел полгода как раз в тот момент, когда в Переволоке немцы арестовали отца и дочь Тайновых. Вот он с ними сидел в Нарвской тюрьме и видался там. Он колол дрова в тюрьме, а Руфину Тайнову вели на допрос, и она успела спросить, как отец. (Согласно документов Градов И.И. 4.03.1943 г. получил наказание в виде трёхмесячного заключения за то, что плохо выполнял обязательные поставки продуктов для немецкой армии).

В оккупацию (это после выселения) мы были не в Мокреди, а бегали по Эстонии. В тех же местах, где Силины были, Лебедевы. Многие и мы сами убежали на лошадях. Дело в том, что в лесу отцу нельзя было прятаться с семьей. У него все документы были как политически ненадёжного. Это, как проституткам давали когда-то жёлтый паспорт, вот такие документы у него были. У всех нормальные документы, а у него политически ненадёжный по отношению к немцам. После лагеря, если что, то всю семью на обочину и расстреляют. Поэтому нам некуда было прятаться и мы оказались за речкой (Наровой). Половина людей была в Эстонии, половина на этой русской стороне. Кто в лесу оказался,  где и как случайно. В районе Куремяэ (Пюхтицы) крутились по эстонским хуторам и деревням- там неделю, там две. Приехали раз к одному эстонцу, у него здоровый дом и мы там разместились. Он с удовольствием нас принял, его звали Иван Лула: «Заезжайте, пожалуйста». Он знал, что фронт приближается, и мы недели две-три жили у него. Потом пришли утром рано, подняли нас – собирайтесь, чтобы через два часа были готовы ехать. Как правило, взрослые знали, что как только попадёшь под конвой, то тогда в лагерь. Отбирают всё, мужиков в одну сторону, ребятишек в другую, кого в Германию, кого в крематорий. Поэтому надо удирать, чтобы под конвой не попасть. Тут сразу запрягали лошадь и марш в какую-нибудь деревню в лесу. Вот так жили целую зиму, а потом весной этот эстонец Иван пришёл к отцу и говорит: «Иван, вот там недалеко от моего дома один эстонец уехал вглубь Эстонии. Это прифронтовая полоса в 18 километрах от фронта и снаряды долетают. Он сдаёт землю в аренду, даёт семена, только ты своими лошадьми пахать должен, сеять и убирать, а урожай потом пополам. И комната есть, весь дом немцы занимали, но одна комната свободная там, где сам хозяин жил». Он уехал, мы приехали, и отец там пахал, сеял. А у немцев штаб был через дорогу, и в доме немцы были. Они знали, что мы эстонские поданные и, что интересно, ни разу документы не проверяли. Бывало, нас и выгоняли – уедем, потом опять разрешат вернуться. Немцы, они командовали, мы не одни такие были, там несколько хуторов было у дороги. Последний раз мы уехали, нас выгнали из деревни и мы поехали в Метсакюла - лесная деревня, а там всего несколько домов в глуши. Вот в этой деревне мы жили, а потом наша разведка приехала. Боя там не было, нас освободили, и мы на следующий день погрузились и опять в тот дом, где пахали-сеяли, но теперь уже без немцев. А отец через два дня поехал на родину. Приехал и остался - возить брёвна, дом строить, а мне наказано было привезти продуктов. Вот я на велосипеде, что мне было лет двенадцать, на багажник нагрузили мне, и я поехал. Тут сержант и солдат на лошади ехали, мать поручила им под охрану через Нарову перевезти. Они меня увезли ниже Городёнки, а я должен быть ехать в Скарятино. И я оттуда поехал берегом, а там и трупы немцев валялись, ехал через траншею и минные поля - я не знаю, как жив остался. Приехал туда, а там солдаты и у них паром, но паром гнать за мной не стали, его надо было таскать вручную. Взяли лодку фанерную «Л-10» и солдат повез меня на ту сторону реки. Они меня инструктировали: «Пацан, не ходи на берег, он весь минированный. Не трогай ничего!». Я пошёл, собака со мной была. Так я дошёл, когда ехал, видел колышки - там мины. Потом увидел следы, развернулся и через кладбище Ольгин Крест той дорожкой напрямую выехал в Мокряди. Думал, что увижу красный фронтон нашего дома, а нету нечего. Приехал, несколько брёвен лежат у фундамента, ни отца, никого, как в пустыне. Мне 12 лет, тут я испугался, стал метаться туда-сюда, где бы кого живого найти, прибиться к людям. Я в свитере, больше на мне ничего не было. Потом увидел, на поле молотят рожь военные и там местные - Раида и ее брат Вася Силины. Я спросил, где мой отец. Они сказали:«Поезжай на хутор Лебедева, там должны быть люди». Я поехал туда и через некоторое время отец проезжал по другой дороге, собака бросилась вперёд с лаем, а я за ней через болотину прибежал и отключился, не жравши ничего. Отец погрузил меня на брёвна, приехал в землянку, и положил меня. Я проснулся утром, поели что-то. Отец поварёшку мне в руки, мол, вари суп, а я его никогда не варил. Картошки не было, фасоль, зато чертей хороших мне дал (отругал). Целый день варил суп и плохо сварил, потому что мама варила раньше. Варю суп, старшина пришёл. Там штаб был оставшийся. Мы были в свободной землянке: «Чей это велосипед?» - «Папин». Отец уже с неделю там был, его знали. «А прокатиться можно?». Прокатился на велосипеде по лесу, по тропинкам – «Хорошая веломашина». А смотрю в кустах стоит какой-то велосипед. «А это чей?» - «Это трофейный». Я тогда этого слова не знал. «Хочешь я его тебе подарю?» - «Хочу» - «Забирай». Покрышки спущены, сиденье содрано, одни пружины торчат. Так я оказался с велосипедом и долго на нём ездил, очень долго. Когда я ехал ещё той стороной, велосипед через траншею мне было не перенести. Я опустился в траншею, а она глубокая, внизу щитки положены, чтобы по грязи не ходить. Достал его из траншеи, перекатывал велосипед с багажом через траншею, а там на бруствере немец лежит мёртвый.

В Эстонии немцы мост взорвали, а в речку поставили мины противотанковые. Сапёры разминировали, чтобы машина прошла. Днём мы ездили за семенами картошки. Проехали туда, семена купили у эстонца, это весной 1945 года и ночью ехали обратно. Я боялся, там мины, трясся как осиновый листок. А она небольшая, переехали, я вздохнул - уже всё. Мужик с бабой ехали омутские через эту речку. У них была пара коней, телега, нагруженная шмотками и 2 коровы. Мужик с двумя коровами перешёл, а женщина сзади ехала. Телега на мину наехала, как долбанула! Кони живы, а женщина - нет,  ничего от неё не осталось. Мужик забирает двух лошадей за повадь, переводит их, вышел на берег и на мину напоролся – умер. И таких случаев много было. Берега с двух сторон были заминированные. Разминировали потом сапёры да мальчишки местные кидали в костёр. НКВД не было, сразу народу не хватало, всё для фронта. Были здесь, кто по ранению с армии пришел, тогда в милицию.

В 1946 году мобилизовали всех мужиков от 16 лет и старше на постройку школы. Все приходили, каждый со своим инструментом. Надо было и доски пилить из бревен на потолок, на пол. Школа большая была по тем временам. Когда отец строил, там туалет был выгребной. Вырыта яма, забетонирована, всё как в городе. Яма сохранилась, только о ней никто не знает. Учителя появились в 1946 году. Это второй раз после отца строят школу на этом месте. Ту школу довоенную военные растащили на землянки. Немец стал обстреливать, решили, что всё равно сгорит, и разобрали дом. Ивана Нужнова дом крайний был в Загривье, он остался и его разобрали. Школу построили, с ранней весны начали строить и до сентября. Только один угол у школы был накрыт, а остальная часть без крыши. Учились в две смены и  мы сидели в классе всё без крыши. А на улице драли дранку мужики станком ручным, на крышу поднимали и колотили. Думали, не дай бог дождик, замокнем. Столы были сделанные из струганного горбыля. Вот так я учиться начинал. Я два года не учился. До февраля 1944 года учился, пока нас не выгнали. При немцах, как была школа, так и было. В первый класс я пошёл в буржуазной Эстонии, во второй класс при Советской власти, третий, четвёртый и половина пятого при немцах. Один урок русского языка за неделю, немецкий язык каждый день и эстонский 3-4 раза в неделю. После войны в 1948 году первая учительница была Радугина Капитолина Леонидовна. Она в Загривье замуж вышла за Васю Радугина. Потом Голосова Нина Владимировна приехала….

Около Мокреди был хутор Лебедева, южнее Мокреди на правом бугре от дороги в 500 метрах от Мокреди на юг. Жил там Иван Яковлевич Лебедев и Зинаида, жена его. И до войны жил брат двоюродный (как звали не знаю), но он погиб в Нарве в 1941 году. Потом этот хутор Лебедев перенёс в Загривье, они были соседями Корнилова Николая Ивановича председателя колхоза «Путь к коммунизму». В доме Лебедевых был магазин. Магазин был рядом с домом Голосовых.

В Мокреди есть синий дом - это дом моего дядюшки Феди. Он его продал и уехал в Нарву. Все дома в деревне построены заново после войны, а наш дом сгорел в 1954 году, и мы переехали в Сланцы.

Здание клуба в Загривье – перевезено, это из Печурок бывший кордон. А вот за тыловой дорогой, там было два дома, 2 хутора. В одном хуторе жили Пилер (Пильвар) семья, а на другом Пирк.

Остался кусок тыловой дороги, от перекрестка идёт на Отрадное (Омут), потом идет до поворота на Ольгин крест. По берегу есть остатки дотов первой мировой. Вот, где Ольгин крест, не доезжая 200 метров до церкви, был дот. Отец рассказывал, когда Юденич отступал здесь, это красные с белыми воевали. Когда Юденич уходил в Эстонию, тут была телефонная линия подземная, это строили белогвардейцы. (Думаю, раньше - в 1914 году). Она и сейчас местами есть, от Загривья от дома Нужновых дяди Вани шла подземная телефонная линия на берег реки Наровы в деревню Скарятина гора через Мокреди. Я не знал этого, но в 1944 году, когда мы вернулись из эвакуации в Мокреди, рядом с фундаментом дома Сахарова в Скорятине ударил большой снаряд. В этой воронке из земли торчал кусок кабеля, снаряд попал в эту телефонную линию. Отец мне рассказал про эту линию, после войны крестьяне местами её выкапывали и вырезали кабель. Была устроена так: внутри медная проволока один канатик в какой-то изоляции, то ли резина то ли пластик, а сверху два слоя простой проволоки, обмотано как броня, экранированный.

Там, где деревня Мокреди и дорога была на Ольгин крест мимо нашего дома, метрах в 150-200 называлась Иванова гора, там песок брали. Яма-выработка с правой стороны, а дальше вниз спускается лощина такая. И вот в этой низине дядюшка и отец в том числе арендовали у попа землю. На этой земле не пахали, не сеяли, там ольха росла и огорожена была. За эту землю отец пахал, боронил священнику землю ближе к берегу. Пахали, сеяли попу за ту аренду, где пасли коров и лошадей.

Церковь в Ольгином кресте была взорвана. Она поднялась и рухнула, погибли все колокола. Я приехал туда в 1944 году, мы одни из первых были. Колокола были разбиты, потом наши доблестные люди их лебёдками студебекеров вытащили и в металлохлам сдали. Кирпича было много, там две церкви было, старая и новая. Там еще были поломанные венцы, которые, когда венчают, над головой держат, и стеклышки там были красные, зелёные. Я был в церкви за недели 2-3 до этого. В церковь ходили из окрестных деревень и через Мокреди шло всё Загривье, Радовель и Кондуши, мимо нашего дома зимой.

Бобров ручей, это от Мокреди как идти, там Иванова гора - маленький бугорок и низина. Там Бобров ручей, там раньше мост был деревянный.

С Мокреди тоже уходили в Советский союз при Эстонии: Сахаров Николай, Цыганов Павлин, Лубанов Василий, из всех троих один он  не вернулся. Сахаров и Цыганов они воевали, был раненый (Цыганов), а Василий Лубанов умер, где шахты на севере.

В белую армию шли, там поили, кормили, одевали. Отец мой тоже хотел пойти, семья большая, жили бедно. Думал, надо попробовать, стал разговаривать с солдатом, посоветоваться: «Ты что, дурак, что тебе надоело жить? Война же идёт!». Проглотил язык и говорил на этом его служба закончилась. Когда эстонская власть укоренилась у него возраст подошёл, взяли его в эстонскую армию и он служил в Нарве. Деревенский парень, надо показаться, как он выглядит, приехал в форме. Не так просто было отпуск заслужить. Отец и спрашивает, дедушка мой: «Иван, тебя чего, в отпуск отпустили?» - «Да» - «А ты спросился?» - «Да, спросился, у печки» (т. е. самовольно). Побыл дня три и сам уехал. Там дисциплина не очень была. Отец, наверное, в артиллерии служил, а Лубанов Геннадий Петрович в кавалерии.

Советская власть к ним претензий предъявить не успела, похватали только мужиков по доносам. Даже не смогли мобилизовать молодёжь на войну, так быстро здесь проскочило. В Нарве успели мобилизовать, а здесь нет. Мужики остались дома, все 100 процентов. Почему наш край после войны так быстро, поднялся - лошади свои остались, коровы свои. Возьми Россию-матушку, это была выжженная земля, остались старики да дети. Я вспоминаю, мы приехали в деревню, было 34 двора, а после войны вернулось 6. Сколько пустой земли бесхозной! Отец всю жизнь мучился, что земли мало, покупал, а теперь как Пахом (есть такая поговорка). Бери любую полосу, а он знает, где растёт, где не растёт. По осени, это в 1945 году, картошки гектары, хлеба две нормы. Отец поехал в Печоры на велосипеде, и привез два поросёнка по 16 килограмм каждый на багажнике. Отец торгаш тоже был, корова своя, хлеба навалом. Поехали в Сланцы, а там в Гавриловском мельница была водяная и на электричестве работала. Намололи муки и ржаной, и пшеничной. Везли целых два воза, у нас было две лошади. По осени нужно было убирать урожай, а со Сланцев люди идут мужики, женщины: «Хозяин, может работа есть? Я поработаю». А он говорит: «Мне платить нечем». Покормишь раз, а во-вторых, хлеб убираем, хлебушком рассчитаемся или картошечкой. Не один отец был такой, 6 дворов было, и все использовали наёмную силу. Первый колхоз из этих шести дворов после войны организовали в 1948 году, председатель был Лубанов.

После пожара в Скарятине, на месте сгоревшего магазина лежал большой железный ящик, сейф кооперативного банка. Местные пытались его открыть, но у крестьян инструментов не было. В это время краснофлотцы тащили по Нарове пароход «Йоала», они застряли на порогах и почти год стояли на Скарятинской пристани. Они и открыли этот сейф, когда заглянули туда, там были обгорелые банковские книги, написанные красивым почерком. В мешочках немецкая, советская и эстонская денежная мелочь.

Отца двоюродный брат Крыленко Александр Илларионович, ему было 16 лет и когда Эстония отделилась от России, они строили народный дом в Мокреди. Но не достроили, а он был ярый пропагандист советской власти и он через Чудское озеро убежал в СССР. Когда туда пришел, он несовершеннолетний и его отправили в детский дом. Потом учился, рассказывал: я был большой, а безграмотный, вот и учился. Его не посадили как шпиона, посчитали маленьким. Закончил университет. В войну был старший лейтенант, командир минометной батареи. И в Эстонии, когда воевали, немцев гнали, он в каком-то каменном сарае поставил миномет. В него из пушки ударили пару раз, и его засыпало камнями, еле жив остался. Он дошел до Берлина, после войны был директором школы в Таллине. А потом 2-м или 3-м секретарем ЦК КПСС Эстонии. Похоронен, как Костиков в Ольгином кресте.

Я помню, как через Мокреди шла демонстрация (1940 год). Делали флаги самодельные, красные полотна, строгали древко с шишечкой на конце и готовились пойти на границу. Собрались, пошли, оделись, как следует самые лучшие одежды и пошли на границу. Пришли к советской границе, там советский офицер спрашивает: «Что вы хотите?» -. «Мы хотим к вам» - «Придет время, придёте, а пока граница закрыта!» - и не пустили. Наши свернули все знамёна и обратно по Куландиной дороге пошли. (Куландина дорога – между Гостицами и Радовелью). Куландин офицер с 1-й мировой. Куландина дорога - раньше была прямая короткая дорога к Нарове. И еще была тыловая дорога – на Нарву, тоже в годы первой мировой войны построена. В буржуазной Эстонии Куландина дорога была поделена на кусочки, у каждого крестьянина был свой кусок 100 - 200 метров, и он на своей лошадке возил гравий и содержал этот кусочек дороги в идеальном состоянии. Летом в определенное время комиссия на автомобиле проезжала эту дорогу. А на дороге каждый кусочек был обозначен, столбик вкопан и там написано: номер участка, Ф.И.О и адрес. Комиссия проезжает и видит дорога плохо подсыпана, а там столбик, подписанный и приходит к тебе штраф, и срок до такого вот числа восстановить. Я помню, как с дядюшкой, тетушкой и мамой меня катали на этой лошадке. Ездили, брезент какой-то уложили на телегу и лопатами насыпали вот этот самый гравий. Везли и вот эти ямки засыпали, чтобы всё было идеально ровно. В Великую Отечественную войну разбили эту дорогу. По Куландиной дороге была проложена лежнёвка, она же слабая была. Бревно, потом доски настилали и по ней ездили. С этой дороги загривские и мокредские доски отрывали, когда полы свои делали. Тыловая дорога шла в Нарву.

В школу в Загривскую я пошел в 1939 году. Был Закон Божий - приходил священник. Загривскую послевоенную школу строили мужики местных деревень в 1946 году. В 1944 году здание школы было разобрано военными, и построены землянки, остался один только фундамент. В школе учителем был Аполлон Фомич (Чернов). Он был, когда еще школа не сгорела. Это деревянная, которая на горе стояла, на этом месте сейчас новая построена, большая. Сгорела школа в 1939 году, он (Чернов) на скрипке играл, так скрипку из пожара даже не могли спасти. Он, возможно, руководил скаутами. Моя учительница Наталья Федоровна Тупиц, она еще моего отца учила. В войну была в очках, старенькая. Она учила 1, 2, 3 класс. В школе был эстонский язык. Она читала на уроках иногда сказки. Книжка была на эстонском языке, а она нам на русском читает, переводила с ходу. Сказка о Томе, Cиме, три брата были, как они жили, родители умерли у них. Что-то похожее на африканцев. Была хорошая учительница, строгая, долго прожила. Миша Голосов из Загривья, он тоже у неё учился. Он видел её позднее, уже война кончилась, она приезжала, и он разговаривал с ней.

Первым директором и фотографом-любителем послевоенным был директор Загривской школы Борис Иванович Воробьев. Рассказывали, он был ветеран войны - старший лейтенант, фронтовик. Всё время в шинели ходил, пальто еще у него не было. Он демобилизовался и сразу в школу пошел. У школы половины крыши еще не было, и вот он приехал директором в эту школу. Он вёл физику и математику. Серафима Петровна, жена его, потом жила в Нарве, у него дочери были. Радугина Капитолина Александровна тоже моя учительница, она тоже девочкой молодой приехала в эту школу.

В Принаровье госпиталя были и в Печурках, и по реке ниже…

Темницы - это три эстонских хутора. Немцы пленные там сено косили в 1948 году, наверно. Захоронение одно было в Мокреди, когда Бобров ручей проходишь. Спускаемся вниз и чуть начинаешь подниматься, справа стояли несколько сосен. У крайней сосны был похоронен Казаков. Выше в Коколке, на той стороне деревни, самолет американского производства так в берег врезался и сгорел.

Военные стояли, делали прочёсывание, убирали всё подряд – оружие, мины, снаряды и трупы солдат. А поля в Скорятине ровные, увидел как обруч какой. Я пошел посмотреть, что за обруч. Подхожу - солдатский ремень там дугой стоит и скелет нашего бойца, патроны рядом. Череп и пуля торчит из головы. Потом дня два ходил с капитаном, показывал ему, где могилки и он на карту отмечал. Из военкомата капитан. Надписи были на фанерках и на алюминиевых дощечках. В Мокреди вон было кладбище, человек 40 похоронено. Носилки там самодельные были, носили и захоранивали много.

Сейчас деревня Мокреди совсем не такая как в прежние годы, много изменилось...

Фотоальбом с фотографиями деревни