Деревня Переволок раскинулась в зарослях ивняка на правом берегу реки Наровы. Как говорят старики, она всегда стояла на правом берегу реки Наровы, но её уже трижды переносили, то есть перетаскивали с места на место, «переволакивали».

В силу природных условий левый берег реки всё время намывает, а правый берег смывает, и вот её дважды уже подмывало и приходилось переволакивать. Это первый вариант о происхождении названия деревни. Второй вариант говорит о том, что в этом месте суда по суше перетаскивали, переволакивали, видимо, здесь русло реки было мелкое, хотя это менее вероятно, так как нет никаких признаков того, что здесь когда-то река была мелководной. Но так или иначе это поверье, эта легенда живет и до наших дней. Сейчас в полукилометрах от деревни берег и до сих пор сохранил название «Старый одворок», вернее было бы сказать, «Старое подворье». Вот в этом, пожалуй, есть больше правды. Но этот «старый одворок» всё больше и больше смывает.

Река Нарова против моей деревушки очень широкая. Сама деревня расположена половиной на берегу ручья «Разбойник», впадающего в реку и вторая половина на берегу Струги, только два дома расположены непосредственно на берегу реки Наровы.

Эта Струга протянулась длиной в километр. Она является как бы заливом с реки, потому что в конце её никакого протока нет. Вода в Струге малопроточная, и чем дальше от реки она всё становится уже, заросла травой, тиной, осокой, ряской и кувшинками. Перед Стругой на берегу реки стояла небольшая ивовая рощица. В роще было много ворон и лазать на деревья, пробираться через заросли кустарника- это занятие нам детям доставляло большое удовольствие. Как говорил мне отец, эти ивы были высажены когда-то с той целью, чтоб во время ледохода, когда была большая вода, они защищали деревню от льда. Называли эту рощицу, да и сейчас её так называют, «Осливица». Трудно определить происхождение и значение этого названия. После раздела земель на хутора она досталась Шуваловым, те большинство этих деревьев порубили, но сохранившиеся деревья до сих пор напоминают о той золотой поре детства. Половина деревни расположена на берегу ручья «Разбойник». Это была когда-то канава, вырытая нашими предками для того, чтобы спустить весенние и дождевые воды с покосов. Со временем её размыло и весной, когда обычная вода в реке, а следовательно много воды и в лесу, тогда вода в нашем «Разбойнике» с шумом бежала в реку. И вот, не потому ли что весной шумит вода в ручье его и назвали «Разбойник». Еще в народе говорили, что во время весенних паводков он уносил с берега домашние шайки, бочки, корыта, учинял разбой. Там я купаясь, учился плавать и чуть не утонул. В Разбойник впадает, так называемый, «Семейный ручей». «Семейным» его называли потому, что в него впадало много ручьев и канав. Вот почему весной он был столь многоводный и шумный. Но со временем все эти ручьи и канавы заплывали, зарастали травой и кустами. Так время усмиряло своенравный нрав «Разбойника».

Верхний конец деревни был расположен на берегу струги, а нижний на берегу «Разбойника». Нижний конец разделялся «прогоном», т. е. дорогой, которая вела в леса, на поля и выходила на «Толовую дорогу», а вернее на «Тыловую дорогу». Эта дорога в годы первой мировой войны являлась тылом русско-германского фронта на этом участке. Так вот, крайний конец деревни, который находился по ту сторону «прогона» почему-то назывался «Плитоломок». Там было всего лишь 4 дома, где жили Яков Васильевич Ковалёв, Павел Михайлович Миллер, Федор Васильевич Сигареткин и Яков Петрович Кареткин. Дальше жили Шуваловы, Шаляпины, Майковы, Васильковы, Швыровы, Муровы, Богатовы, Кретовы, Гуровы, Курмины, Дроздики, Ясновы, Гучковы, Фароновы, Сытовы, Добровы, Костровы, Ёлкины, Пикалёвы, Копытовы, Тайновы, Богатовы, Поярковы.

Хочется, насколько сохранила моя память, рассказать о тех людях, среди которых прошло моё детство, где я рос, мужал. О тех простых людях, моих земляках, у которых у каждого были свои характерные особенности.

Поярков.

На самом краю жили Поярковы, а поскольку хозяином был Семён Петрович, то в деревне их просто звали «Сенькины». Семён Петрович Поярков долгие годы работал работником у богачей Громовых. Земли у них было больше, чем у других моих односельчан, но главное, у них был остров «Камешек», где его приёмный сын Андрей Кириллович Муравьев весной выкашивал десятки тонн сена. Семён Петрович Поярков был строгий старик, со старыми патриархальными взглядами. Был он страшно скуп, про него говорили, что он ради экономии раскалывал спички на две-три части. Был он почти безграмотный, но в силу того что он был богат, а это так уж повелось издавна, был когда-то церковным старостой, председателем правления кооператива - общественной лавки. Это наши деревенские на определённых паях создали общественный кооператив. Цены в кооперативе на товары были ниже, и это привело к тому, что местные лавки закрылись. Семён Петрович был также очень набожным. Помню, в Егорьев день, когда впервые выгоняли общественный скот на пастбище, то перед этим всё стадо обходили с иконой, а нёс икону Семен Петрович. Какой глубокий стариной веет от всего этого! Умер он уже после войны, в глубокой старости, не имея детей.

Муравьев Андрей.

Его приёмный сын Андрей Кириллович - это была довольно яркая личность. Большой труженик, вечный шутник и балагур, лучший рыбак в деревне. Долгие годы был бессменным председателем правления пожарного общества. В годы гражданской войны служил в белой армии. Во время немецкой оккупации был старостой, но как отмечают жители, он никому не сделал зла. Даже, наоборот, подсказывал крестьянам, как лучше и меньше сдать немцам налог в виде мяса и других продуктов. Был он довольно смел, не особенно считался с немецким начальством. Но после войны он был взят органами госбезопасности, и отбыл срок (1895 г. рожд., арестован и 09.10.45 г. осуждён на 6 лет лагерей, несмотря на то, что в его защиту односельчане писали письмо в Верховный Суд). Умер около семидесяти лет. У меня в памяти он остался добрым, отзывчивым, весёлым человеком.

Богатовы.

Рядом жили Богатовы. Яков Фёдорович Богатов был мой крёстный отец. Умер он довольно рано. И сохранилось у меня в памяти лишь только то, что был невысокого роста, очень мастеровой, тихий, спокойный человек. Семья у них была две дочери и два сына. Старший сын красавец, гармонист, умер в молодости. Хорошо помню как он лежал в гробу. После смерти моего крёстного, хозяином стал его сын Анатолий Яковлевич. Это был человек, который в любом деле любит безукоризненный порядок. Мастер на все руки и тоже большой труженик. Яков Фёдорович являлся двоюродным братом моему отцу. Семьи наши жили очень дружно и, я помню, как мои двоюродные сёстры Таисия и Евдокия часто помогали нам по хозяйству.

Тайновы.

Соседями их были Тайновы: большая семья Александр Харитонович, его жена (Екатерина Степановна), мать (Матрона), как её просто звали Харитониха, была очень работящая женщина, высокого росту с бельмом на глазу. И было еще трое детей. Семья эта очень пострадала за Советскую власть. Старший брат Иван Харитонович в годы гражданской войны был расстрелян белыми в Попковой Горе. Мать Харитониха поехала за ним, выкопала труп сына и похоронила на общем Кресто-Ольгинском кладбище. В 1942 году дочь Александра Харитоновича, Руфина Александровна в Ленинграде прошла соответствующую подготовку как разведчица. На самолёте она была заброшена во вражеский тыл, вместе с отцом они собирали необходимые сведения для Советской Армии, и по рации, которая хранилась вначале дома в шкафу, а потом была перенесена в сарай на сенокос, передавали информацию на Большую Землю. Но в 1943 году они были арестованы, и, после зверских пыток, были расстреляны (о ней  подробно на этой странице). Где похоронен отец неизвестно, а Руфина Александровна похоронена в братской могиле за Тёмным садом. (У Руфины был еще младший брат Леонид, который, согласно сведениям Мемориала, погиб на фронте в сентябре 1942 года в Мгинском районе Ленинградской области).

Пикалёвы.

Рядом жили Пикалёвы. Афанасий Игнатьевич Пикалёв был родом из деревни Втроя. Ничем не примечателен - простой сельский труженик. Жили они бедновато, так как земли было мало. Афанасий был участником первой мировой войны и, помню, как он занимательно и интересно рассказывал о боях на русско-германском фронте. Был у него единственный сын, который погиб в годы Великой Отечественной войны, много воевал и совершил боевые подвиги. (Тут напутано - на самом деле у Пикалева было три жены: от первой был сын Андрей и дочь Александра, а от третьей Николай, который прошел всю Великую Отечественную войну, воевал под Сталинградом, был разведчиком и умер в октябре 2001 года. Старший Андрей замерз и умер во время службы в эстонской армии. Афанасий действительно воевал в первую мировую войну, был ранен в ногу и его комиссовали. Работал в Питере, где клал мостовые).

Копытов.

Тут же рядом жил Сергей Копытов. Земли у них не было. Сам хозяин всю жизнь столярничал, а его жена всегда работала у Пояркова в домработницах. Звали хозяина «фуган» -- это столярный инструмент. Был этот человек страстным рыболовом, он вечно в летнее время с удочкой сидел на Поповке. Этот берег и покос принадлежал попу нашего прихода, отцу Андрею. А жена его «тетя Фенька» (Феодосия) была большая труженица, вся её жизнь прошла в тяжёлых крестьянских трудах.

Елкин.

Следующий дом принадлежал Василию Романовичу Елкину. Стоял это дом на пригорке, большой высокий дом. Семья Василия Романовича жила бедно. Сам он являлся вечным предлогом для шуток и подтруниваний деревенских жителей.

Особенной чертой его характера было спокойствие. Казалось бы ничто не могло его вывести из равновесия. Вечно спокойный, неторопливый, уравновешенный человек.

Его единственный сын Петр Васильевич погиб на фронте в годы Великой Отечественной войны (поиск по Мемориалу не дал однозначного ответа, но наиболее вероятна дата гибели 31.12.1942, сквозное пулевое ранение живота).

Косторовы.

Костровы, как в деревне их называли Костины, по имени старика Константина. Было в этой семье: дед (Константин Андреевич), бабка Костюшиха (Ирина), сын Михаил, его жена (Александра Даниловна) и четверо детей (или пять? Николай, Людмила, Мария, Леонид, Ефросиния). Всего восемь человек.

Старик был высокий, весь как лунь седой и очень ворчливый.

Осталась в памяти бабка Костюшиха. Эта бабка была, каких немало было в русских деревнях. Все деревенские новости первой узнавала она. Любила приврать. Деревенская сваха, вроде Феклы Ивановны из пьесы Гоголя «Женитьба». За словом в карман не полезет.

Она часто работала у нас в поле и я, будучи мальчишкой, любил слушать этот простой деревенский, пусть порой и привраный разговор. Это было обычно, когда на поле жали овёс, пшеницу и т.д. До сих пор сохранились в памяти и черты её лица. Большая семья, недостаток, всякие семейные неполадки вызывали очень часто семейные скандалы.

Михаил погиб в годы войны (Мемориал не дал сведений, в начале войны учет погибших был крайне плох), а один из сыновей подорвался на мине после войны. Михаил до войны был очень активным партийным деятелем в городе. В начале войны вступил в истребительный батальон, но погиб при каких-то загадочных обстоятельствах.

Добровы. 

Большой старинный дом смотрел всеми окнами на дорогу. Таких домов в деревне было немного. Обычно дома стояли боковой стеной, так сказать торцом. Семья была тоже большая, шесть человек. Хозяин Кузьма Филиппович с женой (Анастасия Самуиловна), четверо детей (Сергей, Василий, Николай и Нина), да у старшего сына была еще жена и двое детей. Так что всего девять человек.

Хозяин Кузьма, а в народе его звали просто Филюков дядя Кузька. Помню его: небольшого роста, плечистый, страшный матерщинник, не прочь в пьяном виде был подраться, весь заросший бородой и пропахший табаком.

После раздела на хутора, он взял хутор на «Язвенной». Язвенная - это от слова «язва» что ли, не знаю, но и до сих пор, это место называют так. Думал Кузьма Филиппович, что три взрослых сына, что можно будет много разделать земли, покоса, но сыновья не захотели жить на хуторе, уехали в город, и жил наш Кузьма один в лесу, как волк и не всегда сытым.

Старший сын Сергей тоже не оставил после себя доброй славы. Это был самый настоящий деревенский вор. Всё, что было можно, он воровал у своих односельчан. Второй сын Василий умер рано, третий сын Николай погиб в Ленинграде в блокаду. Сестра их Нина в раннем возрасте умерла от туберкулёза.

Помню у них была большая, очень умная черная собака, которую звали «Цыган». Мы дети очень любили её, она нас никогда не трогала. И вот однажды человек, у которого вместо сердца, видимо, был булыжник, застрелил нашего «Цыгана». Помню, мы дети ходили смотреть труп своего друга «Цыгана». Как мы жалели его, какое это было горе для нас, какой тяжёлой болью отозвалось это в наших сердцах. Один короткий выстрел, направленный безжалостной рукой, и не стало нашего друга.

Сытовы.

Это уже были наши соседи. Большая взрослая семья. Хозяин Ефим, его жена тётя Настя, четыре сына и две дочери (Надежда и Зинаида). Правда, старший сын жил отдельно в Таллине (Николай, второй по возрасту). Второй сын Михаил (он самый старший) был женат, у него было тоже трое детей. Позже он отделился. Отец их, а это было очень давно, я чуть-чуть помню, покончил жизнь самоубийством, в гумне повесился. Подобные случаи в деревне являлись большим событием. Наводили на людей какой-то страх, уныние, люди долгое время жили под влиянием этого события. Третий сын (точнее четвёртый) Александр был довольно странный, и, даже, в какой-то мере опасный человек. Еще в детские годы, в школе учитель за шалость его немного побил, так он на другой день поджёг дом своего учителя.

В годы гражданской войны они с братом Дмитрием где-то нашли винтовку и патроны, и от гумна стали стрелять по трубе своего дома, но прицельную рамку поставили неправильно и во дворе убили свою молодую лошадь. В 1926-27 годах он служил в эстонской армии и, перейдя границу, ушёл в Советский Союз. Там он пробыл года 3-4, потом вернулся, отслужил свой не дослуженный срок и пришёл домой (архивные данные проливают свет на эту историю: 11 июня 1929 года он самовольно покинул службу и перешел границу в Сов. Россию недалеко от Переволока. Там он был арестован, отобрали военное обмундирование и удостоверение личности и продержали под арестом сначала 1,5 месяца в Гдове, потом 4 месяца в Ленинграде. Затем оправили в город Кузнецк в Сибири, где он работал в лесной промышленности до 10 августа 1930 года. Оттуда он уехал в Гдов, намереваясь вернуться назад в Эстонию, но идя пешком по дороге вдоль Чудского озера, его арестовали бдительные советские матросы. Он назвался Кузнецовым, сказав, что приехал на поиски работы. 20 октября его направили в Ленинград, где он сказал, что недавно тайно перешел границу из Эстонии, так как очень хочет жить в Сов. Союзе, так и не назвав настоящего имени. В итоге его выслали назад в Эстонию, где 15 мая 1931 года в Нарве его пьяного в парке, арестовал полицейский. Итогом похождений было 3 года штрафроты и обязательство к выплате 88 крон 20 сентов за утраченное казенное имущество). В 1940 году жил в Нарве, в начале войны поступил в Нарвский истребительный батальон и, как рассказывали очевидцы, геройски погиб у пулемёта «Максим», уничтожив много живой силы противника (опять-таки нет сведений в Мемориале).

Второй сын Дмитрий (третий сын), которого все просто звали Митя, был немного недоразвит, но большой труженик, и бессменный деревенский пастух и конюх. Вообще, нужно отметить, что вся семья были большие труженики, но прокормится с такой семьей на небольшом клочке земли было очень трудно, и поэтому жили они бедновато.

Фароновы.

В нашем роду мой прадед носил имя Ферапонт, но в деревне сплошь и рядом меняют название фамилий и мои дед и отец стали не Ферапонтовы, а Фароновы, видимо, это было легче произносить.

В нашей семье были дедушка, бабушка, три сына и пять или шесть их детей.  

Мой дядя Саша, по рассказам отца, то ли в 18-ом, то ли в 19-ом году, в виде своей доли получил речное судно (называлось «павозкой»), продал его и уехал в Петроград. Умер он в блокаду.

Все остальные жили одной семьей. У нас был большой, добротный, зеленый дом на две комнаты и небольшой «чулан», так называли небольшую комнату, где хранились частично продукты, одежда и разный деревенский, крестьянский скарб. Был большой двор, но он был построен так неудачно, получалось так, что вода с крыши стекала во двор и поэтому он был всегда сырым. Был большой сад, огороженный высоким частоколом. Вокруг дома росли вековые дубы и другие деревья.

Бабушку я хорошо помню, а вот дедушку, я только запомнил как он мертвый лежал на скамье. Бабушку звали Ирина Ивановна, а дедушку Андрей Ферапонтович, была у него сестра Ольга Ферапонтовна 1844 г. рождения и прожила она более 100 лет. Бабушка была умная и добрая, русская женщина. Как мне рассказывал отец, когда в деревне в чьей-либо семье было какое важное событие, свадьба, сватовство, раздел имущества или еще что-то важное, то всегда к моей бабушке приходили за советом. Бабушка наша Ирина была очень добрая, умная, отзывчивая и трудолюбивая русская женщина. Как рассказывал мне потом отец, она нас малышей по очереди носила в баню, мыла и приносила домой. Если в деревне у кого-либо случалось какое горе, или нужно было решить какой-то важный жизненный вопрос, то ли девушка выходила замуж, то ли парень женился, или еще какое важное событие из деревенской жизни, то всегда к ней приходили за советом.

Примерно в 20-м или в 21-м году был дележ между отцом и моим дядей Андрианом. Помню как весь домовой скарб делили на две кучи, и потом кто-то отворачивался и его спрашивали «Кому?» Бабушки и дедушки тогда уже не было. Вначале умерла бабушка, а вскоре дедушка. Он очень горевал из-за потери жены и скоро скончался. Как умерла бабушка я не помню, а когда умер дедушка я хорошо запомнил, как его на скамье мыли. После дележа мы жили во второй комнате. Вход был отдельный через коридор. Для нас детей той и другой семьи этот раздел не особенно повлиял на нашу жизнь. Мы по-прежнему играли вместе. На чердак вела широкая лестница, и наше любимое занятие было поискать в мусоре на чердаке всякие картинки, железные безделушки. После раздела, согласно договоренности, для нашей семьи стали строить новый дом. Как строился новый дом, я мало помню. Только осталось в памяти, как я собирал щепки для топлива, оставшиеся от строительства дома. И еще осталось в памяти, как рядом росла высокая рябина. Переехали мы  в новый дом, наверно,  в 1925 году.

Сколько я себя помню болела моя старшая сестра Ольга (1910 г.р.). У неё вначале болели ноги, она всё хуже и хуже стала ходить, потом у нее появилась какая-то болезнь в желудке. Последние годы она была прикована к постели и её время от времени поворачивали. Она очень любила чистоту, любила цветы. Ей делали врачи операцию дважды в желудке, но она так и сошла в могилу в 1932 или в 1933 году (она умерла 16.03.1935 г.).

Мать моя Елизавета Егоровна, родилась примерно в 1886 г. (9.10.1883 г.) в деревне Кукин Берег. Матери её я не знаю, видимо, она умерла гораздо раньше, а вот дедушку Егора я хорошо помню. Это был тихий, добрый с золотыми руками старичок. Он был большой труженик и умел сделать всё. Умел направлять пилу, направлять косу, связать любую рыболовецкую снасть.

Мой отец Григорий Андреевич родился в 1881 году в январе месяце в деревне Переволок. Отец был высокого росту, плечист и очень физически сильный человек. Был он немного смугл, черные волосы и черная борода. По характеру он был очень добрый, несмотря на то, что у самого была и нужда, и горя полно, он всегда старался найти и время и силы, чтобы хоть чем-нибудь помочь другим. Был до предела честен и страшно переживал, если видел где несправедливость. Любил делать и сказать прямо в глаза. Ненавидел подхалимаж, людей скрытных, хитрых, людей, которые старались за счет других строить своё благополучие. Никогда он не болел. Помню только у него была рожа на лице, и однажды в деревенской драке, наводя порядок, ему пырнули ножом в спину, но он быстро поправился. Не знаю почему, но я больше любил отца. С отцом мне приходилось работать и в поле и в лесу, и на покосе и дома по хозяйству. Ведь мы с ним и бельё полоскали в речке, и коров доили, и тесто для хлеба месили и всё я с отцом и с отцом. Во всех вопросах голос был решающим. И кошелёк был только в его руках. И никогда ни каких споров и неурядиц и быть не могло. И для нас, для детей, его слово было законом и никто и даже в мыслях не мог перечить ему. У него был большой авторитет, потому что он был наш отец, голова семьи, всё хозяйство лежало на его плечах, во всём была его забота. В 1954 году после операции «грыжи» у него получился тромбоз, и ему ампутировали ногу выше колена. Это в возрасте, когда ему было уже 73 года. Эта физическая и душевная травма раньше времени увела его в могилу. Умер он, немного не дожив до восьмидесяти пяти лет. Одиннадцать лет в летнее время он просидел на скамеечке под сенью нашего клена, и сколько мы переговорили с ним о делах минувших дней. И так много он мне рассказывал о былом, о том, что он слышал когда-то от своих родителей, о крепостном праве, об названиях местности, об интересных людях, о работе на повозке по перевозке грузов в Нарву.  И вот и сейчас порой хотелось бы о чем-то его спросить, но теперь уже не спросишь. Умер он от «цирроза печени».

Гучковы.

Нашими соседями с другой стороны были муж и жена Гучковы. Очень хорошо запомнил их жизнь. Сергей Васильевич был очень такой щепетильный человек. Везде и всюду, и в поле, и в огороде, и в саду, и у дома у него был идеальный порядок. Его жена тётя Дуня (Авдотия) была тоже большим тружеником, хотя Сергей Васильевич больше любил командовать женой. Детей у них не было. После войны тетя Дуня заболела и умерла в 1946 или в 1947 году.

Сергея же Васильевича постигла очень тяжелая участь. Сам он был больной, и попросил одного мужчину помогать ему. И вот однажды ночью, этот человек совершил тяжкое преступление. Топором убил хозяина и, обокрав его, скрылся. Поскольку они были наши соседи, то я часто бывал у них, помогал пилить дрова, и жили мы с ними неплохо.

Когда-то на их подворье жила тётя Феня. Я немного помню этот дом. Изба у неё была большая, и у неё всегда собиралась молодёжь на «супрядки» и на вечеринки.

Рядом с домом Сергея Васильевича проходила канава, ныне вся заросшая кустами.

Ясновы. 

Соседями Гучковых были Ясновы, или как их попросту в деревне звали Колдуновы. Старик в этом доме был Григорий, а почему их звали Колдуновы, я не могу сказать (это была их дореформенная фамилия, об этом можно прочитать здесь).

Старика деда Григория и его жену я хорошо помню. Старик был небольшого росту, сухонький, а его жена, как её звали не помню (Ирина Романовна), была довольно тучная женщина. В зимние вечера ходила к нам на посиделки, и вечно дремала у чугунки.

Было у них четыре сына: Григорий, Василий, Иван, Александр.

Григорий когда-то ушёл от семьи, выучился и работал агрономом (в 1917 году ушёл на учебу в Псков и остался жить в Советской России). Второй - Василий был учителем (в Печорах), Иван Григорьевич был тоже учителем и я, наверное, немного учился у него. У Ивана Григорьевича было две дочери и сын. В начале Иван Григорьевич и Александр Григорьевич жили вместе, а потом Александр отделился, и у него было два сына. Младший умер еще маленьким, а старший погиб на фронте в годы Великой Отечественной войны под Великими Луками (тут в Мемориале есть точные сведения: убит 4.01.1943 под ст. Великие Луки, красноармеец, курсант отдел. уч. батальона). Это был Леонид Яснов очень способный парень и, как говорят, ухарец. Вместе мы гуляли, играли на сцене. Очень жаль его.

Александр Григорьевич был самой интересной личностью. Как рассказывают, в молодости был большой шутник, проказник, курил, любил выпить. В гражданскую воевал в рядах Красной Армии на Северном фронте, а потом, еще до войны вместе с женой попал под влияние сектантов баптистов и стал ярым проповедником этой секты. Я уже упоминал о том, что у Ивана Григорьевича было две дочери, так вот младшая Нина в 1940 году вышла замуж. В 41-м началась война, в первые дни войны её муж был призван в ряды Красной Армии и пропал без вести (по данным Мемориала: Коновницин Анатолий Матвеевич, ур. дер. Васкнарва, 1910 г., солдат - пропал без вести в ноябре 1944 г.). И вот тут её дядя и тетя баптисты, воспользовались её горем, и тоже втянули в свою веру. Нина Яснова была очень умная красивая и добрая девушка. Сейчас она с братом живет в городе Пярну и тоже остаётся очень верующей. Брат же её Валентин Иванович окончил институт инженеров связи, и работает сейчас начальником всей радиосети города Пярну. Жена преподаватель английского языка. 

Дроздики.

Рядом с Ясновыми жила семья Дроздик. Хозяин дома был Михаил Михайлович, и поэтому их звали Михайловы, а самого хозяина Михац. Это был довольно интересный человек. Звали его еще «хохлатая голова», потому что у него была на голове большая копна волос, которые никогда не причёсывались. Или еще его звали «эсермус». Когда-то в годы революций он о себе сказал, я говорит «Эсер». Так с тех пор его и звали «эсермус». Семья у них была большая, надо было как-то жить, и вот он построил в начале баржу, которую назвали «Лена», потом маленькую баржу для перевозки навоза в Скарятино на поля, так как после раздела на хутора земля им досталась земля в селе «Скарятино», что в 7 км от Переволока. И, наконец, он построил большую, плоскодонную баржу, которую назвали «Слава». Это его изобретение, поскольку до этого плоскодонных барж не строили. Сам он организовал изделие железных «Скаблиц». Когда в барже одна доска подгонялась с другой, то между этих досок делалось такое углубление. Эти углубления набивали просмолённой паклей, сверху накладывалась узкая лучина и всё это прикреплялось вот этими «скаблицами». На этих баржах работали его сыновья, а сыновей у него было четверо, и ещё наёмные люди. Любил он выпить и, когда он был пьян, то всегда предлагал свои услуги «погадать на руке». Рано утром у него всегда на столе стоял самовар, любил он почаёвничать. Старший его сын Александр, позднее отделившийся от семьи, жив и сейчас, очень спокойный, рассудительный и умный человек, но в последние годы тоже стал баптистом.

Следующие сыновья были Петр, Иван, Виталий. Иван Михайлович мой друг детства, умер в 1967 году. Было у них ещё две дочери Зинаида Михайловна и Ефросина Михайловна. С Иваном Михайловичем прошло всё мое детство, юность, молодость. Были мы с ним неразлучные друзья. И сколько было у нас с ним разных детских проказ и шалостей. В 1937-1938 гг. мы вместе служили в рядах Эстонской армии.

Курмин.

Родился я и раннее мое детство прошло у меня в том доме, где после раздела, остался жить мой дядя Андриан. Было у него три дочери и сын. Старшая дочь Зинаида умерла в раннем детстве, вторая дочь Татьяна умерла от туберкулёза лет 20-ти (было еще две дочери - Александра и Анфиса), а единственный сын погиб в партизанах в 1944 г. (Мемориал - Михаил Курмин, рядовой, политрук роты, п/отряда, убит в бою 03.03.1944 г. Из рассказов известно, что будучи засланным с заданием на оккупированную территорию, пошел на знакомый хутор в Эстонии, где когда-то до войны пилил лес, там и был убит очередью из автомата. Указом Верховного Совета ССР 12.06.1945 г. награжден орденом «Отечественной войны» 2 степени. Фото справа. Еще про него на этой странице). Жил он бедновато. И помню, основная причина тому была в том, что у него почему-то не водились лошади, как говаривали, не шли ко двору. То лошадь падёт, то лошадь окажется с «затоном», а это значило, что лошадь своенравная, упрямая с причудами. То лошадь окажется больная или еще какая-нибудь. Лошади у него менялись очень часто, и это плохо отражалось на ведении хозяйства, вечно он был в долгах. Одно время он торговал в общественной лавке, и тут его тоже постигло несчастье, оказалась недостача и пришлось выплачивать.

Когда приходилось работать в лесу или на барже, то помню, как он нас с Михаилом держал в ежовых рукавицах, как нас, и за дело и без дела, ругал. Ругался он мастерски со смаком. Был дядя Андриан, так сказать, народным человеком.

Помню, его часто в обществе выбирали старостой. Когда мы работали на баржах, а это было примерно в 1935 г., то несколько барок забастовали, и эту забастовку возглавил дядя Андриан. В годы войны, когда деревня наша была под оккупацией, то к нему стали приходить партизаны, и он по их заданию, собирал сведения и передавал партизанам. Когда в феврале 1944 года немцы сожгли весь край, жители наших деревень жили в Кингисеппском р-не, то дядя Андриан был уполномоченным от Эстонского правительства среди местного населения. Жена его Ольга Филипповна была большая труженица, и все хозяйство, в основном, лежало на её плечах. О ней можно сказать словами из песни «В горе молчаливая, в праздник хлопотливая».

Умер он в 1955 году, тяжёлая, трудовая, полная невзгод была у него жизнь, но он был, как говорят, «безунывным». И все невзгоды он переносил довольно легко. А скорее это было только поверхностное впечатление, ведь разве можно безболезненно перенести смерть дочерей и гибель единственного своего сына Михаила.

Гуров.

Андрей Васильевич Гуров был соседом Андриана. Между их домами была большая площадка. Жил он вначале в старом доме. Была у него мать «баба Марина» (Марина Минаевна), или, как мы детишки её еще дразнили, «баба барон». И сколько связано воспоминаний раннего детства с этой доброй старушкой. И сейчас уже больше чем через 50 лет воспоминаешь, и становится стыдно за себя, зачем мы так нехорошо поступали, зачем мы дразнили и нарушали её покой. Но помню, как она нам детям рассказывала разные страшные истории про «причуждения», про «бесов и недобриков». И мы, затаив дыхание, с каким вниманием слушали её.

Жена Андрея Васильевича — Клавдия, очень красивая женщина. Было у них много детей, но они почему-то рано умирали. Остались в живых только Борис и Руфина.

Земли у них было мало, всего лишь полнадела. После раздела на хутора, достался ему за деревней хутор, который назвал «Диканька». Если это название взять от слова дикая, то его участок был действительно диким, там рос дикий бор и низкорослые сосны. И вот Андрей Васильевич весь этот лес спилил, пни выкорчевал и разработал поле. Это был тяжелый, примитивный ручной труд. А земля то там оказалась подзолистой, малоплодородной. Своего хлеба у него всегда хватало только до Рождества. Хлеб нужно было покупать, а откуда взять деньги? И вот основным заработком Андрея Васильевича была дранка лучины. Он у себя в бане смастерил станок, и драл на продажу лучину для покрытия крыш - дранку. В начале нужно было заготовить в лесу сосновые или осиновые бревна, привезти из лесу, распилить, окорить, расколоть, и тогда лишь только можно было приступать к изготовлению лучины. Обычно драли лучину вдвоем, а он это делал один.

Интереснейший это был человек. Образование было у него, наверное, три или четыре класса. Но, несмотря на это, он был очень любознателен. Он вечно читал книги, любил поговорить о, так сказать, высоких материях, его «камнем преткновения» была религия. Страшно ненавидел попов, монахов, монахинь и всякого рода священнослужителей. О, каким гневом он распалялся при упоминании этих «долгогривых жеребцов».

Был у него первенец сын, которого он назвал Арием, а в истории церкви Арий на каком-то церковном синоде пошёл против большинства высших духовных сановников православной церкви, и за это он был отлучен от церкви. И вот, Андрей Васильевич «назло» всем церковнослужителям, назвал своего первенца сына Арием. Мальчик, будучи еще ребёнком, умер. В годы гражданской войны он сражался в рядах Красной Армии. Любил рассказывать о действиях Красной Армии. Он сам раньше говорил о себе: «вся моя вина в том, что я люблю Красную Армию и ненавижу попов».

Я будучи мальчишкой часто приходил к нему, и у него всегда находилось рассказать что-нибудь интересное. Всегда у него были географические карты, какие-то книги по философии. Он пытался узнать, изучить учение греческих философов: Сократа, Дионека, Платона. Для меня Андрей Васильевич был первым учителем, человеком, который первый посеял в моей душе семена любознательности и жажды к знаниям. Это ему я обязан тем, что я несмотря ни на какие трудности, получил высшее образование. Когда-то еще в годы Эстонского правительства у него на губе была операция. После войны ему в Ленинграде снова делали операцию под подбородком, после чего у него рот был немного скошен.

В годы войны Андрей Васильевич был призван в ряды Советской Армии. Семья жила в одном из Приволжских сел. Там умерла его жена, и остались без матери его дети Борис и Руфа. И вот в 1944 году моя жена на какой-то станции подобрала их и привезла к их дяде Якову Васильевичу Ковалёву в Кингисеппский район, где они жили после эвакуации.

После войны он снова женился, и его вторая жена тётя Дуня была доброй души человек, и стала настоящей второй матерью его детям. Примерно в 1962 году он скончался от рака горла, похоронен на Ивангородском кладбище, и в венке с фотографии смотрит всё тот же весёлый жизнерадостный Андрей Васильевич.

Кретовы.

Семья Кретовых. Это была, так сказать, благополучная семья. Хозяин семейства был Ефим Григорьевич и его жена Александра. Было у них три сына и дочь.

Старший сын Петр Ефимович погиб в гражданскую войну на Северном фронте. Второй сын Василий Ефимович, дочь Ольга Ефимовна и Иван Ефимович. Помню старик был высокий, здоровый и, как говорили, «за словом в карман не полезет» (имел деревенскую «фамилию» Листов). В силу того, что в семье все были работоспособные, то материально жили они не плохо. В Эстонское время рядом стояла общественная лавка, и они в ней торговали.

Позже они построили также баржу или, как местные жители, называли «пятерню». И Василий, и Иван работали на пятерне, назвали они её «Кабаре».

Особо хочется сказать о Василии. Это был сильный физически, волевой и умный человек. Когда в 1947 году организовался колхоз, то он был первым председателем колхоза. И нужно отдать справедливость, на его плечи пала тяжёлая задача. Дело было новое, всё хозяйство нужно было поставить на новые рельсы. Колхоз стал быстро расти, и в этом большая заслуга его - председателя Василия Ефимовича. Он на любой работе был всегда впереди, а за ним шли и другие. Умер он скоропостижно в 1974 году.

Иван Ефимович был тоже по-своему был интересный человек. Был он холост. Это был первый запевала на любом празднике, за любым столом. Он имел прекрасный голос, и песня была его любимым занятием, она всю жизнь сопровождала его. И до войны и после войны он многие годы торговал в нашем сельском магазине. Был он также страстным любителем сценического самодеятельного искусства.

Богатовы. 

Это была большая семья. Два брата Яков Фёдорович и Фёдор Фёдорович Богатовы. У старшего Якова Фёдоровича было четверо детей. Фёдор Фёдорович женился поздно и, уже не помню, но к этому времени братья уже были разделившиеся, и старший Яков Фёдорович жил уже в другом доме. Дом у них был большой, старинный. Хочется привести один пример из далёкого тихого детства. У их дома стоял вертикальной формы камень высотой в полметра, и вот, я помню, как карабкался на этот камень, спрыгивал с него, и мне казалось так высоко-высоко.

Фёдор Фёдорович был замечательным человеком. Был он тихий, прекрасной души человек. И, как говорят, кроме добра он никому ничего не сделал. Был он умный, начитанный и, по тем временам, довольно грамотный человек. Про него в народе говорили так: «он мог царю письма написать», видимо, ему приходилось писать разные «прошения» и «ходатайства» от местных жителей на имя царя. Было у него два сына и дочь.

Дочь Руфина Фёдоровна умерла в войну в годы оккупации. Это была умная, красивая, обаятельная женщина. Умерла она от какой-то тяжёлой болезни. Сыновья его Валентин и Геннадий тоже умные ребята, особенно, старший Валентин. В Эстонское время в нашем краю был инженер Тильсон (инженер Tilzen был руководителем работ по углублению Наровы), так вот его тоже звали «Тильсоном». Фёдор Фёдорович многие годы в летнее время работал капитаном небольшого парохода, и это позволяло их семье жить более-менее безбедно. Умер он довольно рано от рака горла, оставив на руках у жены тёти Женьки троих маленьких детей.

Вскоре она вышла замуж за Михаила Васильевича Викилова. Это была тоже интересная личность. Еще до революции и в революцию он служил в гусарском полку. Выпимши, он любил рассказывать о своей службе. Когда-то во время учений ему лошадь выбила глаз. Это был большой труженик, и очень сильный и ловкий человек. Когда работали в колхозе во время сенокоса, то он всегда на лошади подвозил копны сена к стогу, и никто не мог быстрее делать это дело. За всю свою жизнь, как он сам говорил, он не выпил ни одной капли лекарств и ни одной таблетки. Под конец своей жизни его разбил паралич, года два он проболел, и скончался немного не дожив восьмидесяти лет.

Муравьев Ефим.

Семья Ефима Мурова-Муравьева. Настоящая фамилия его была Муравьев, а народе его звали Муров или Хима Муров. Если я писал о замечательном, добром человеке Фёдоре Фёдоровиче Богатове, то Ефим Кириллович Муравьев был явная противоположность. Этот человек не оставил после себя доброй памяти. Про него говорили в народе, что первую жену он отравил, под угрозами убить, если она не выйдет за него замуж. Потом он вторично женился на нашей деревенской красавице Екатерине Филипповне из семейства Добровых, о которых я уже писал. Всячески издеваясь над ней, избивая её, он довел свою жену до того, что она рано умерла от туберкулёза.

Будучи еще молодым он без всякой причины на деревенской гулянке зарезал молодого парня из соседней деревни. Ходили слухи, что на его совести было убийство где-то в Эстонии. Отбывал он срок наказания за то, что поджег гумно у соседа Петра Шаляпина.

И последнее его злодеяние во время драки в Троицын день, он зарезал ножом своего односельчанина Андрея Ермолаевича Липина. О Ермолае Липине я ничего не писал, но должен сказать, что о нём очень хорошо отзывались жители деревни. Жил он в маленькой избёнке вместе с женой Дореей. Жил он бедно, но никогда не унывал. Звали его в народе почему-то «Лапсай». Когда он служил в армии, то он был каким-то военным фельдшером. Вот свои небольшие знания в области медицины он всегда отдавал людям. Бывало, кто бы чем не заболевал в деревне, всегда бежали за Ермолаем.

Так вот, этот добрый человек тоже стал жертвой этого страшного человека «Химы». Я очень хорошо помню этот день. Я мальчишкой рано утром гнал коров в поле, и вот за деревней на траве протянулась кровавая полоса, а в канаве лежал труп Ермолая. Рядом сидел мой дядя Андриан и говорил хорошие слова, жалея убитого «Ах, ты мой, Лапсаюшка», - говорил мой дядя. Это было страшное зрелище, и какое тяжёлое, неотразимое впечатление произвело оно на мою детскую душу (заметка в газете).

Его родным братом был Андрей Кириллович, а это был прекраснейший человек. После раздела земель на хутора он жил, я имею в виду Ефима, недалеко от деревни на хуторе, женившись в третий раз. После войны он жил в Нарве (заметка в газете), торговал в лавке, и проторговавшись, сел в тюрьму, и там, как ходили слухи, был убит заключённым. Так бесславно окончил свой жизненный путь этот человек, руки которого неоднократно были испачканы человеческой кровью. В простой деревенской жизни людей судят по добрым и плохим делам. И об этом человеке никто не вспомнит с чувством уважения и жалости. Он был как злой гений, все его боялись, и одно его имя «Хима» вселяла в сердца людей страх и ужас.

Швыровы. 

Вот эта семья была поистине несчастна. В годы гражданской войны погиб хозяин дома Василий Захарович. И на руках его жены и матери Василия Захаровича (Матрона Силантьевна) осталось пятеро детей мал-мала меньше. И это было в 1920 году, когда в стране полыхало пламя гражданской войны. Хозяйкой дома стала Александра Никаноровна - умная, рассудительная и весёлая труженица, яркий образец настоящей русской женщины. Сколько горя, забот, лишений и тяжёлого мужского труда легло на её женские плечи. Нужно было вырастить такую семью. А это значило всех накормить, напоить, одеть, обуть и выучить. И всё - и хлеб, и одежду, и соль, и керосин, всё нужно было как-то добыть с земли. Напахать хлеба, накосить сена, заготовить дрова, починить крышу, купить соху, борону, телегу, дровни. И на всё это еще требовались копейки, а где заработать деньги, откуда их взять? Кроме того, еще нужно было уплатить налоги «головные» и «поземельные». И невольно вспоминаются слова поэта Некрасова «мало слов, а горя реченька, горя реченька бездонная». Сейчас, в наши дни, даже трудно представить, как только мог всё это вынести один человек. Причем нужно отметить, что в такой большой семье был один мужчина, а этому мужчине было всего лишь четыре года! А в крестьянстве ведь было много мужской работы, где требовался тяжёлый труд, большая физическая сила. И только благодаря рассудительности, расчёту, когда каждое дело было заранее продумано, хозяйство велось, не падало, а когда подросли дети, то понемногу стало и подниматься. Ведь все дела в крестьянстве и большие, и малые, все делались только физическим трудом. Никакой техники не было. Сейчас наши внуки и дети, разве могут они представить, что поле пахали плугом, что рожь и пшеницу обмолачивали цепами, а вернее «приузами», они и понятия не имеют, что такое «приуза», «мялка», «пружинка», «серп». Все эти названия крестьянских орудий труда ушли в прошлое. А разве в те года мог крестьянин обойтись без них, мог бы существовать без этих «приуз» и «мялок». Все эти виды труда, названия этих крестьянских орудий труда вызовут у нашей молодёжи улыбку, а может быть, и насмешку.

Было в их семье дочери: Елизавета, Ольга, Ефросиния, Кира и сын Иван. Одна из сестёр - Ефросиния умерла от рака. Особенно тяжёлое положение сложилось у Ивана. В годы войны он партизанил в лесах Эстонии, после войны он работал парторгом волости. Однажды, выполняя очередное задание, он наступил на мину и ему оторвало ногу. Пришлось ему перенести три операции. При родах умерла жена, оставив двух малолетних детей. Потом у него обнаружился туберкулёз легких, снова операция. Да, поистине, «одна беда не ходит», или «где тонко там, и рвется». Через несколько лет ему снова пришлось перенести тяжелую операцию на желудке. Удалили 2/3 желудка. Так одна болезнь, сменилась другой, более тяжелой. Но несмотря на все столь тяжкие переживания, этот человек сохранил бодрость духа, веру в свои силы и жизнерадостность. Будучи молодым, это был страстный рыбак и охотник. Знал все рыбные места по реке Нарове, знал, когда какую рыбу нужно ловить, все заложенные природой повадки рыбы, и все рыболовецкие снасти.

Внимательно присматриваясь и изучая жизнь этого человека, просто приходится удивляться той нравственной силе, той силе воли заложенной в нём. Порой я думаю - это яркий образец мужества, выносливости и духовной силы человека. Сейчас он на пенсии, дети от первой жены уже выросли, растут внуки и маленькая дочь от второй жены.

Васильковы. 

Соседями Швыровых были Васильковы, или как их по деду Даниле звали Даниловы. Была у них Данилина - жена умершего Данилы, или как её в народе звали «Кровинушка» (Марфа Яковлевна), так как она часто любила упоминать это слово. Дожила она до 103 лет - таких долгожителей не знал наш край. Сын её Егор Данилыч был хозяином. Старший сын Петр погиб в годы гражданской войны, матросом на корабле Балтийского флота. Был он женат на девушке финской национальности и у них был мальчик. Но после гибели отца, в скором времени, умерла мать, и этот мальчик остался круглым сиротой. Тогда бабушка Данилина поехала в Финляндию, забрала сироту и привезла в деревню, где он рос и воспитывался у дяди.

Борис Петрович Васильков тоже был моим другом и сверстником. Все лучшие годы жизни - молодость прошли вместе. В 1937 году он нелегально перешел границу Советского Союза, там он получил срок наказания, много перенес и вернулся на родину в 1946 году.

Жена у Егора Даниловича была из соседней деревни. Земли у них было не много, жили они не богато, но Егор Данилович был очень трудолюбивый и изворотистый человек. В тридцатых годах он работал на «Багорной» по углублению реки Наровы, и это была довольно выгодная работа. Трудился этот человек до семидесяти лет, и трагически погиб на железной дороге под поездом.

Майковы. 

Рядом жил Егор Семёнович Майков. Отец его Семён, погиб в первую мировую войну. Мать была Мавра, жена Антонина из соседнего дома. Детей у них не было. Немного помню еще мать Семёна «Самушиху» (Ирина Трофимовна).

Егор Семёнович после войны был моим соседом, и я очень хорошо его знал и помню. По-своему это был тоже интересный человек. Жил он всегда бедновато, как-то не умел он вести хозяйство. Земли у него было мало, после раздела на хутора, ему достался хутор - это чистый желтый песок, где ничего без навоза не родилось. И назвал он свой хутор «Огонёк». Там в жаркое и дождливое лето всё горело. Большой частью он рыбачил и уходил на заработок в город. Рыбак он был отменный, с ним можно было часами говорить о рыбалке.

Была в нём какая-то странность. Во время разговора любил он как бы похвастаться своим уменьем и знанием, а это у него не получалось, и у других людей вызывало смех и неприязнь. Но человек он был исключительно простой и большой душевной доброты. О таких людях говорят, он последнюю рубаху отдаст. Похоронил он вначале бабушку, потом мать, потом жену. После войны нужно было строить дом, и всё-таки к концу своей жизни он построил его, но не долго он в нём пожил. В начале у него была операция на желудке, а потом его парализовало, и умер он в больнице от сердечной недостаточности. Прожил он 67 лет. Не сладкая у него была жизнь.

После войны, после смерти первой жены, он женился вторично. У этой женщины было трое детей. И вот одни обвиняли его, мол стал воспитывать чужих детей, да еще старушка - мать жены. А ведь если посмотреть и разобраться с точки зрения человечности, так разве он поступил плохо, взяв на воспитание трёх сирот, разве это не благородный поступок? Но в деревне мало кто понимал и признавал благородство его поступка. Больно в деревне живуча эта материальная сторона дела, во всём, в первую очередь, хотят видеть какую-то выгоду.

Шаляпины. 

Рядом с Егором Семёновичем жила семья Шаляпиных. Было у них: старик Сидор Григорьевич, его жена, которую просто звали Сидориха (Пелагея), их сын Петр.

Сидорович, его жена Зинаида Михайловна и единственная дочь Нина Петровна. Дом у них был большой, покрашенный в красный цвет. Был небольшой сад. Семья была небольшая, трудолюбивая и жили они сравнительно безбедно.

Сидор Григорьевич рано умер, а его жена прожила более 90 лет, и 10 лет будучи совершенно слепая. Петр Сидорович с женой были большие труженики, и это была основная причина их безбедной жизни.

Имели они также свою баржу, в тридцатых годах купили землю от хозяина соседской деревни. Работали и на земле, и на отхожих заработках, работали день и ночь, не покладая рук. Помню, их постигла несчастье. «Хима», о котором я уже писал, поджёг им гумно, а в крестьянстве это был большой убыток. Сгорела косилка, телега, плуги, бороны, и много другого крестьянского имущества.

В колхозе они были первыми работниками. Смерть Петра Сидоровича была трагичная. Выполняя задание колхоза, он утонул в Чудском озере в 1953 году. Как это случилось, никто точно не знает, но помню обвиняли в этом Кузнецова из деревни Скамья. Хоронила его с почётом вся деревня.

Шуваловы.

Рядом жили Шуваловы. Хозяин Дмитрий Филиппович, его жена, её звали просто «Паня» (Прасковья), а сам хозяин звал жену «Матица». Было у них два сына - Иван и Павел, и дочь (Антонина). У старшего сына было трое детей. Итого девять человек. Жили они небогато, земли было мало, родила она плохо. Не считались они хорошими крестьянами. Был у них сад, ульи. Любили заниматься охотой, рыбной ловлей, и имели свою баржу, которую звали «Волга». Особенно был по-своему интересен Иван. Это был страстный охотник и на лисиц, и на зайцев, и на глухарей, и на уток. Охотникам всегда присуще прихвастнуть, приврать, и он в своих рассказах про охоту и про рыбалку частенько врал. А уж поговорить он любил. Водился за этой семьей и такой грех. Были они, как говорят, «не чисты на руку». Замечали их в воровстве леса, не стеснялись они украсть из сетей чужую рыбу, да и всё что «плохо лежит». Самого хозяина звали «Митос» или еще «Дыра». Любил он выпить и на свои, а больше всего на чужие. Часто говорил он: «Деда без вина не уговоришь».

Павел был года на два младше меня, и детство моё тоже частично прошло с ним. Умер он в войну довольно в раннем возрасте, оставив после себя троих детей. Помню в детстве мы часто собирались у них играть в карты в «подкидного». Умерли «Митос» и его жена, умер Иван-Шувал, умер Павел, и умерла их дочь Антонина. Сейчас на этом подворье живет сын Ивана Николай. Мужчина средних лет. Человек не имеет никакого образования, даже читать и писать не умеет, но своё хозяйство он ведет неплохо. Дом у него, как говорят, «как игрушка», вокруг дома идеальный порядок, сам он не пьет, не курит, но тоже пользуется славой «нелюдима». На колхозных работах всегда был позади, любит всё делать один, и его образу жизни никто не завидует.

Кареткины. 

Следующий дом принадлежал Кареткиным. Хозяин Яков Петрович, его жена Елена. Две дочери Антонина, Надежда (Анастасия) и сын Борис. Яков Петрович всегда работал в Нарве поваром, и это был, пожалуй, в основном, источник их жизни, так как землю обрабатывали плохо, урожай был слабый. Мне было, наверное, лет 12, когда они продали землю, дом и, купив в Нарве домик, переехали в Нарву. Яков Петрович и его жена уже давно умерли. Старшая дочь Антонина давно умерла. Надежда умерла года два назад, а Борис погиб в годы Великой Отечественной войны (согласно Мемориала - рядовой 1921 г., пропал без вести в ноябре 1944 г.). И сейчас живут только дети старшей дочери в г. Таллине. Яков Петрович был участником русско-японской войны. Дом их купил Яснов Александрович Григорьевич, о котором я уже писал. Помню дом у них был большой, покрашенный в красноватый цвет.

И так уж было принято, что в котором дому жили девушки, то у них всегда собиралась молодёжь.

Сигареткины. 

Рядом жили Сигареткины Фёдор Васильевич, его жена Матрёна, и единственный сын Григорий. В тридцатых годах он женился, взяв себе в жену девушку из

соседней деревни. Было у них двое детей - Борис и Зоя. В годы войны он был призван в Советскую Армию, но, как ходили слухи, под Великими Луками пропал без вести.

Фёдор Васильевич был мастеровой человек, плотник, столяр. Когда-то он работал в Нарве на кирпичном заводе у Пантелеева на Поповке, позже он на своем хуторе «Любимец» построил небольшой завод, смастерил какую-то машину и изготовлял кирпич-сырец. Был он большой труженик, любил выпить, много курил, и умер после войны довольно рано. Жена Григория после войны долгие годы работала дояркой, и тоже рано умерла. Сейчас в послевоенном доме живут Борис с женой и с дочерью.

Миллер. 

Эту фамилию они приняли позже, а поскольку хозяином был Павел Михайлович, то их просто звали Павловы. Семья у них была небольшая и, как говорили, работящая. Сам хозяин Павел Михайлович, его жена тётя Анна, сын Иван и две дочери Наталия и Настасия. Дочери вышли замуж. Павел Михайлович рано умер. Тетка Анна дожила до глубокой старости. О ней мне хочется сказать особо. Про неё в народе ходили слухи, что она умела «ворожить», «колдовать». Пожалуй, это была ложь, а вот что касается того, что она многим помогала в смысле оказания первой помощи, то это верно.

Нужно сказать, что в те годы никаких врачей в деревнях не было. Единственно, это в районном центре в селе Скарятино была аптека. Аптекаршей была Евгения Александровна, и, если кто чем заболевал, то обращались к ней, но это было за 6 километров от нашей деревни, и поэтому, если у кого случалась какая болезнь, то сразу шли к тётке Анне. Умела она вставить вывих, была массажистка, да и многое другое. Были у неё разные лечебные травы. Все свои лечебные процедуры, она сопровождала какими-то «наговорами», «пришептываниями». Мне лично она много помогала. Вывихнул плечо, помогла тетка Анна, растяжение жил в ноге - тоже она. Иван Павлович был хороший человек, общительный, весёлый, немного разбирался в моторах и, поэтому после войны, работал мотористом у молотильной машины. Наверное, в деревне никто не мог сказать про него что-либо худое. Умер он в 1951 году. Наталия или, как её в деревне просто звали, Насташка Павлова, выйдя замуж за Василия Панфилова в соседнюю деревню Заборовье, вскоре умерла. Анастасия Павловна вышла замуж в деревню Смольницы, но после войны её муж умер, и она переехала в деревню Переволок, и сейчас живет в том доме, где и родилась.

Ковалёвы.

Последний дом, на самом краю деревни принадлежал Якову Васильевичу Ковалёву. Семья у них была небольшая. Сам хозяин Яков Васильевич, его жена Мария Сименовна, сын Александр Яковлевич, и его жена Ольга Андреевна.

Домик был небольшой, но очень красивый, покрашенный в зелёный цвет.

Якова Васильевича в народе звали «Яковушка» или «Якуня». Среднего роста, сухонький. Это был большой мастер. Он был кузнец и токарь по дереву, и столяр. Всё, что нужно для своего хозяйства, и для своих односельчан, что касается кузнечного дела, все они со своим сыном делали в этой кузнице. Для деревенских хозяек изготовляли прялки. Хутор у них был прямо за домом, и благодаря тому, что землю держали в порядке, обрабатывали и удобряли как положено, в последние годы эта малоплодородная земля стала давать неплохие урожаи.

Была у них и барка вместе с Андреем Васильевичем, и называлась она «Чайка».

Помню такие случаи, когда в школе нас заставляли стричь волосы, а машинка была у Александра Ковалёва. И вот мы ребятишки ходили к нему и просили, чтобы он постриг наши головы, а он за это заставлял нас становиться на колени. Играл он на гармони и, как сам рассказывал, в детстве он был большой проказник. Чего только они не выдумывали и не творили с моим братом Петром, а были они закадычные друзья.

Сама хозяйка Мария Симонова была высокая дородная хозяйка, но очень весёлая и добродушная.

Вот, пожалуй, и всё в основном, что я хотел сказать о моих односельчанах, о людях, среди которых я вырос, и с кем было связано моё детство, юность и молодость.

Чем же занимались люди в свободное от основных крестьянских работ время, скажем в зимние вечера. Ходили друг к другу «на посиделки», играли в карты. Как я помню, рядом с нашим домом или в огороде жила одинокая женщина Феня, так вот в её избе проходили танцы, а в летнее время между моей деревушкой и соседней был мост, так танцевали на мосту. Танцевали под гармонь. В основном это был танец «Кадриль», он имел, как говорили, колен. Танцевали также «Тустеп», «Краковяк», «..вань». Но в основном кадриль. Танцевали в основном под гармонь.
«Гармонь, гармонь, гуляют песни звонко.
За каждый пошатнувшаяся плетень,
Гармонь, гармонь родимая сторонка
Поэзия Принаровских деревень».

Пели песни: «То не ветер ветку клонит», «Горел, шумел пожар московский», «Умер бедняга в больнице военной», «Не осенний мелкий дождик», «На мурманской дороге стояло три сосны», «Плещут холодные волны». Тяга к культуре у людей была. 

Учительница наша, Мария Фёдоровна, была умная, добрая и энергичная женщина. Помню, она среди нас учеников завела такой порядок, сколько бы раз в день мы её не встречали, мы обязаны были, скинув шапки, приветствовать её. Учила она нас четыре года с 1924 по 1928 годы.

Необходимо отметить её огромную заслугу в деле организации культурного отдыха на селе. По её инициативе в начале было создано культурно-просветительное общество. Молодёжь ставила небольшие спектакли и выступала в школе, но вскоре назрел вопрос о новом более просторном помещении. Мария Фёдоровна сумела организовать наших мужичков, на общественные деньги купили неподалёку у хуторянина Лунина скотный двор, перевезли его и построили народный дом.

С каким подъёмом, дружно все взялись за строительство Народного дома. В строительстве принимали участие все - и мужчины, и женщины, и дети. Вообще, люди нашей деревни отличались дружбой и сплочённостью. 

Со временем построили (прирубили) еще две пристройки. Позже Мария Федоровна сумела выхлопотать из Таллина из правления культурно-просветительных и благотворительных обществ и внутри стены и потолок были обшиты тесом и покрашены в голубой цвет. В 1940 году на северной стороне было пристроено еще помещение, где хранилась пожарная машина,. За Народным домом был построен сарай, где стояла молотильная машина. Вокруг были высажены деревья. Волейбольная площадка, качели, а за домом площадка для игры в городки. 

Что же представлял из себя наш народный дом: крыльцо, первое помещение, где были … и гардероб. Зрительный зал. На сколько мест, мне трудно сказать, но я помню, что в Михайлов день — это был наш престольный праздник, мы продавали более 300 билетов. Сидели люди на скамьях. Сцена имела две декорации, комнатную … И еще одно помещение, где обычно был буфет. В зрительном зале в углу стояла круглая печь-голландка. Был и туалет.

Общество наше имело знамя. На белом фоне полотнища надпись «Славия». Оно было сделано М. Ф. Алексеевой в 1936 году, когда мы отмечали 10-ю годовщину общества, а все строители, в основном наши отцы, были награждены жетонами. Строительство велось всеми жителями, всем хватало дела и мужчинам, и женщинам, и нам подросткам. Народный дом стал поистине очагом культуры деревни. Туда шли и стар, и млад. 

В те годы другие формы культурно-массовой работы не проводилось. В основном, это были постановки больших и малых пьес. Когда ставилась премьера, то на спектакль шли все. И мужчины, и женщины, и старики, и дети. Это был какой-то праздник. Помню, ставили пьесы А.Н. Островского «Бедность не порок», «Свои люди — сочтёмся», «Не в свои сани не садись», «Гроза» и многие другие. «Женитьба» Гоголя, «Вторая молодость» Невежина, «Каторжник», «Волчьи зубы», «Сиротка-страдалица», «Безработные» Софьи Белой, «Человек предполагает, а Бог располагает», «Сила любви», «Домовой», «Человек предполагает, бог располагает», «Сиротка страдалица», «Живые покойники», «Солдатская любовь» и многие-многие другие. Под руководством А.Н. Гладышевой мы выучили и читали поэму А.С. Пушкина «Полтава».

Рядом жил богатый лесопромышленник Логусов Степан Анисимович. У него был большой добротный дом и большой сад, и он нанял агронома. Фамилия его была Ионов. Видимо, он был любителем театра, человек с высшим образованием. Под его руководством была поставлена пьеса Л.Н. Толстого «Власть тьмы». Декорации, костюмы, всё это делали сами. И пусть это было самодеятельно, примитивно, но сколько было энтузиазма.

Кроме спектаклей устраивались чайные вечера, литературные суды, танцевальные вечера, лекции. Агроном Епифанов читал лекции на сельскохозяйственные темы.

Еще до народного дома, в школе показывали так называемые «туманные картины» - через «эпидиаскоп» на белом полотне показывали картины из русской жизни, о борьбе с алкоголизмом и др. В эти вечера в школе собиралось столько народу, что, как говорят, «Яблоку упасть негде было». Это говорило о том, что люди жаждали знаний, людям была необходима духовная пища. И нужно сказать, что с постройкой Народных домов жизнь изменилась. До этого молодёжь соседних деревень в праздничные дни, на гулянках, дралась друг с другом, а когда появились народные дома, когда со сцен зазвенело слово наших писателей, драматургов, поэтов, когда люди увидели что-то новое, прекрасное, люди стали понимать, что вокруг них убогая деревенская жизнь. Есть много большого и прекрасного, и они стали чище, стали стыдится своей серости, стали приобщаться к истокам литературы и искусства, жизнь на селе сразу заметно изменилась в лучшую сторону.

Спектакли ставили с молодежью, в основном, без всякого руководства. Сами выбирали пьесу, распределяли роли. Роли переписывали и заучивали. После двух-трех месяцев репетиций, назначалась генеральная репетиция, и спектакль ставился перед зрителями.

Костюмы шили и собирали своими силами, гримировались и декорации устанавливали тоже сами. И только, к большим праздникам, в основном, к Михайлову дню, приезжали из Нарвы инструктора-режиссеры, ставился большой трехактный спектакль. Приезжали к нам, я помню, Павлов, Лебедев Федор Тарасьевич, Рацевич Степан Владимирович, Зейхер.

С каким энтузиазмом, желанием, увлечением, проводили мы эту большую культурно-просветительную работу. И наш простой деревенский зритель платил нам за это большой теплотой и благодарностью. Люди видели в нас людей, несущих нашим старшим товарищам крупицы той огромной духовной культуры, которой так не доставало людям. Прошло много лет, а и сейчас с какой-то теплотой и душевной радостью вспоминаешь эти годы.

Хочется отметить, как проводились и какой резонанс имели литературные суды. В начале перед собравшимися читалось какое-то литературное произведение с острым противоречивым сюжетом. Так, я помню, был суд основным действующим лицом из рассказа А.П. Чехова «Злоумышленник». Над главным героем С. Белой «Безработные», покончившим самоубийством. По рассказу «Орька» автора не помню. На сцене за столом сидел состав суда, прокурор, адвокат и судья, хотя приговор выносили люди, сидевшие в зале, по подсчету рук за или против. В прочитанном произведении, как правило, нужно было или осудить, или оправдать героя произведения, совершившего какое-то преступление. В обвинительной речи прокурора, как правило, полностью доказывалась вина подсудимого, и требовалось самое строгое наказание. Адвокат же, наоборот, старался вскрыть социальную сущность, породившую преступление. Старался перед слушателями раскрыть ту ужасающую картину окружающей среды, вскрыть ту несправедливость буржуазного общества, толкающего людей на преступления.

Эти выступления будоражили умы людей, они сосредоточенно думали и о судьбе героя, и о собственной тяжёлой и несладкой жизни. После выступлений прокурора и адвоката, слово представлялось желающим выступить. Вначале чувствовалась такая напряженная обстановка. Никто не хотел выступать, а вернее стеснялся, боялся. Наконец, кто-то посмелее поднимался со своего места и просил слова. Выступления были обыкновенно сбивчивыми, сумбурными, речь была грубая, не литературная, но главное было то, что человек старался высказать всё сокровенное, всё что созрело в его крестьянской голове и наболело в душе. Понемногу страсти накалялись, желающих выступить становилось всё больше и больше. Река тронулась. Возникали споры и ссоры. И порой председателю суда приходилось прикладывать немало усилий, чтобы навести порядок. Наконец, после многих выступлений, споров, ссор и беспощадных доказательств, судья ставил вопрос на голосование. Поднятием рук выносился приговор литературному герою, осудить или помиловать. После окончания суда еще долго кипели страсти, люди друг другу доказывали свою правоту, и идя домой, тоже продолжали дискутировать. Как правило, эти суды будоражили умы и души людей, и надолго оставляли большое и неизгладимые впечатление.

Моё детство и молодость прошли в годы эстонского буржуазного правительства, с 1918-1940 годы. А рядом в пяти-шести километрах была эстонско-советская граница, там была Советская Россия. Мы мало знали о жизни за кордоном. Наши отцы, которые в годы гражданской войны служили в рядах Красной Армии и сражались на фронтах, тоже не могли знать, как начиналась жизнь и строилось будущее людей по ту сторону. Но как-то, порой интуитивно, всё-таки симпатии наши были на стороне Советского России.

В тридцатые годы, на какие деньги не помню, купили радиоприёмник, который был установлен в народном доме. Опять-таки и стар, и мал ходили по вечерам слушать радио. С каким интересом воспринимались все радиопередачи. Слова советских песен схватывали на лету, и пели их везде и всюду. Пожалуй, первой такой массовой песней, получивший у нас такую огромную популярность, была песня из кинофильма «Весёлые ребята» «Легко на сердце от песни весёлой». Её пели, под музыку этой песни танцевали фокстрот. Потом появились песни «Катюша», «Сердце, тебе не хочется покоя», «Ах, ты сердце, сердце девичье», «А, ну-ка солнце ярче брызни», «Жил на свете капитан», «По долинам и по взгорьям», «Широка страна моя родная», «Тачанка», «Три танкиста», «Тракторист», про Чапаева, «Чайка смело пролетела», «Когда нас в бой пошлет т. Сталин», «Вот вспыхнуло утро и выстрел раздался», «Три сына было у неё», «Вдоль по улице метелица метёт», «Мой костер в тумане светит», «Дубинушку», «Ты не пой соловей под моим окном», «Пела, пела пташечка и затихла»,  «С юга до Урала ты со мной шагала»  и т.д. 

Летнее время, после дневных работ в поле или на покосе, шли к народному дому играть в волейбол, а потом с песнями шли по деревне. Нас за это не ругали за нарушение тишины, наоборот, это приветствовалось.

Примерно в 1936 году в Нарве шёл первый советский кинофильм «Чапаев» в кинотеатре «Скетин». Две недели он не сходил с экрана при переполненном зале. По радио, в кинофильмах мы видели, как живут люди в Советском Союзе, мы видели, что там люди могли учится, и это было, пожалуй, самой главной причиной того, что молодёжь все больше и больше проникалась любовью и преданностью к Советской Родине. Ведь в Эстонии, в нашем русском краю, люди, в основном, имели три-четыре класса образования. Жажда знаний обуревала сердца людей. Люди хотели учится, хотели при помощи знаний порвать с той жизнью, установившейся веками, с тем примитивным тяжелым физическим крестьянским трудом. С теми методами обработки земли, с теми способами на лесозаготовках, где двуручная пила, топор да клин были единственными орудиями труда. Люди хотели покончить с той вековой отсталостью, и всё это вместе взятое и привело к тому, что начиная с тридцатого и по сороковой год молодёжь, а порой и семьями бежали в Советский Союз. Это была какая-то эпидемия. После каждого праздника, а то и просто после воскресенья уже шли слухи, что из таких-то деревень ушли парни и девушки в Советский Союз. По десять-двенадцать человек с баянами, с аккордеонами уходила молодёжь. В соседней деревне Яма, жил известный по всему краю аккордеонист Александр Хапов. Если только на вечере играл Хапов, туда шла вся молодёжь, но был он самоучкой, по нотам не играл, учиться в Эстонии возможности не было, на это требовались большие деньги. И вот Александр Хапов тоже ушёл в Советский Союз, и там погиб. Из нашей деревни в 1936 году ушёл лишь один человек — это был Борис Васильков. В 1946 году вернувшись в Нарву, он рассказывал о пережитом. И такая участь постигла каждого ушедшего. Всем перешедшим приписывался нелегальный переход границы, и их всячески заставляли подписаться под тем, что ты мол был завербован, что ты шпион, диверсант, послан с определенным заданием, и так далее. Почти все отбыли срок 10-15 лет в лагерях, и далеко не все вернулись на Родину. А ведь уходила лучшая молодёжь, те которые хотели учится, те, кто беззаветно верил в правоту Ленинской политики, кто не хотел мириться с существующим буржуазным строем.

В народном доме танцевали в воскресенье под гармонь, а в более значительные праздники под баян или аккордеон. Это были основные музыкальные инструменты. Под эту музыку прошла наша молодость. И только в дни русского просвещения, в дни самостоятельности Эстонии 24 февраля, в Иванов день из Нарвы приезжал духовой оркестр. Какие же танцы мы танцевали: вальсы «Амурские волны», «Дунайские волны», «На сопках Манжурии». Танцевали танго: «Татьяна, помнишь дни золотые», «Утомленное солнце нежно с морем прощались, в этот миг ты призналась, что нет любви», «О, эти черные глаза», танцевали «Наташа», «Марфуша», «Чубчик», «Мурка», «Mulgimaa seal hää elada» и т. д. Танцевали краковяк, польку, подеспань, тустеп, но редко в основном вальс, танго и фокстрот.

Тогда при каждом Народном доме избиралось правление — председатель, кассир-секретарь и ревизионная комиссия. 

Мы часто с спектаклями выезжали на гастроли в другие деревни, а те в свою очередь приезжали к нам. Так мы в Загривье поставили пьесу «Вторая молодость», а они привезли к нам оперетту «Ворона в павлиных перьях». Из Усть-Жердянки нам привезли «Московская бывальщина». Из деревни Втроя пьесу «Волчьи зубы», из села Скамья «Мю..». Мы в Сыренце поставили «Безработные» С. Белой, в Князь селе «Человек предполагает, бог располагает», в Омуте постановку «Домо...», в Верхнем селе дали концерт, в селе Скарятине «Вторая молодость». Из соседней деревни к нам приезжали со спектаклем, пьеса была советского автора и называлась «Чердак». Содержание пьесы было пронизано советской пропагандой, а под конец спектакля все участники вышли на сцену с красным знаменем и запели «Интернационал», и это было в 1936-1937 г.г. Это было равносильно тому, что в те годы со сцены запеть фашистский гимн. И участникам этого выступления за это ничего не было.

В волостном центре в селе Скарятино в школе был учитель Василий Васильевич Горский — это был энтузиаст страстный любитель хорового пения. По его инициативе и под его руководством был создан хор из местной молодежи, и мы ходили туда пять километров петь. Осталось в памяти песня «Лапти да лапти да лапти, лапти липовые». В этом селе было и волостное правление, церковь, кладбище, молокозавод, кооператив, народный дом, то в летнее время в этом селе проводились «Дни русского просвещения». В этот день со всей волости собиралась молодежь да и пожилые. На импровизированной сцене под открытым небом выступали хоры, мы тоже пели под управлением В.В. Горского. Помню, из Нарвы приезжал оркестр народных инструментов под управлением Вережникова.

Выступали дети с народными танцами из деревни Радовель. Играли в волейбол, проводились игры, перетягивание каната между парнями одной деревни с другой, бег в мешках, .. горшков с завязанными глазами, залезание на высокий гладкий столб и т. д. Были конкурсы танцоров для исполнения русской пляски, проводились подобные конкурсы в городе Нарве.

В 1937 году в июне месяце в Нарве на Ивангородской стороне в саду Ивангородского пожарного общества проходил певческий праздник. Это было большое торжество! Это был триумф русской национальной культуры, русской народной песни. Приехали русские народные хоры из разных городов Эстонии и из нашего Принаровья. В ярких русских национальных костюмах с оркестрами шли отдельные хоры — о, это было яркое, неотразимое зрелище. Мне тоже довелось быть на этом торжестве.

В селе Скамья было культурно-просветительное общество «Принаровье», в Сыренце «Баян» и «Пожарка». В 1939 году по время пожара «Пожарка» сгорела. В селе Яма-  «Искра», в д. Кароль имени Александра Сергеевича Пушкина, в деревне Овсово - «Свет», в деревне Верхнее село - «Знание», В селе Князь село - «Молния», в дер. Переволок - «Славия», село Скарятина - «Огонек», в дер. Загривье «Пробуждение», в Кондуши - «Дружба», Омут - «Жизнь», Венкюль - «Заря», Криуши …, Низы - «Святель», Долгая Нива - «Единение», Комаровка - «Рассвет». И в каждой деревне тоже ставились спектакли, лекции, чайные вечера. Под руководством жены инструктора Рацевича проводились курсы по кулинарии. В деревне Омут среди молодежи проводились курсы бальных танцев под руководством Инсарова. На всех этих мероприятиях люди охотно принимали участие. Столько было задора и огня. И в большинстве случаев никто нами не руководил.

До строительства народных домов, до той работы, которую проводили культурно-просветительные общества среди молодежи разных деревень была вражда и процветали драки и поножовщина. Так верхнесельские дрались с Кондушскими, Втройские с Кукинскими, Степановские с Мокрецкими и т. д. Что именно делили трудно сказать, а вот уже потом в тридцатые годы эти драки стали редки. 

Хочется отметить очень важное мероприятие, которое было проведено в 1938 году. По всей видимости, по инициативе сверху в наших краях с русским населением была проделана большая работа. В Печерском, в Приозерском и в нашем Принаровском краях были подготовлены спектакли для постановки в Таллине. По-моему, этим преследовалась цель выявить сценическое мастерство русского населения. Постановки готовили инструктора из Союза культурно-просветительных и благотворительных обществ. Кто были инструкторами в Печерском и Приозерном краях я не знаю, у нас же в Принаровском крае готовил постановку Степан Владимирович Рацевич. В Печерском приготовили действие из Л.Н. Толстого «Власть тьмы». В Причудском краю готовилось действие из драмы Островского «Гроза», и у нас в Принаровском краю мы готовили одно действие из пьесы Островского «Не было ни гроша да вдруг алтын». В пьесе принимала участие девушки из Сыренца Валя Гуняшина моя партнерша, из деревни Ям, из Кароли, из Венкуль, ну автор этих строк. Ставилась также одноактная пьеса А.П. Чехова «Ты и Вы», исполнители ролей были Александр Минин из деревни Пустой Конец и Николай Зарековкин из деревни Долгая Нива. Всего нас вместе с инструктором поехало в Таллин восемь человек. Перед выездом мы усиленно репетировали, готовились. Приехав в Нарву, мы выступили в русском клубе. В Таллин тоже несколько дней готовились. И вот настал день выступления. Выступали мы, наверное, в русском театре. Очень волновались, ведь для нас деревенских парней и девушек столичная сцена. Печеряне заняли первое место, мы второе и Приозерцы третье. Все мы были на полном обеспечении. Кроме этого, мы читали стихи. Валя Гуняшина читала Н.А. Некрасова «Арина мать солдата». Я читал А.С. Пушкина «Деревня», за что мне позже выслали два тома А.С. Пушкина. До сих пор у меня сохранилась фотография, где я заснят со своей партнершей Валей Гуняшиной. От этой поездки остались очень приятные воспоминания.

Осенью 1940 года я уехал в Нарву и поступил работать на Нарвскую шелковую фабрику. И в Нарве я снова стал принимать участие в театральной деятельности. Вначале мы ставили пьесу (названия не помню). А потом немножко пришлось выступать в театре «Выйтлея». Первый раз роль была без слов. Второй раз мне была дана роль какого-то купчика с небольшим текстом. А потом театр намечал ставить пьесу М. Горького «На дне» и мне давали роль ..ица — это уже была роль, но тут война и не суждено было больше выступать на подмостках профессионального театра.

(Для особенно заинтересованных историей деревней Переволок есть смысл прочитать и эту страницу, так сказать, альтернативное описание деревни).

Родился и вырос в крестьянской семье. У моего отца было 2 надела земли. Надел от слова «наделить» и кто наделял крестьян землей, мне трудно ответить. И до 1929 года мне было 13 лет, и я это хорошо помню была «черезполосица», рядом со своей полосой была чья-то другая чужая полоса.

Земля принадлежала обществу, то есть всем жителям деревни, где было 30 дворов, пахотную землю через каждые 3 года снова делили по участкам. А поля были по разным местам. Так поля были за Скарятиной, в Тёщино, Новина, Тетинец, Замостки, и вот на каждом этом поле, каждый хозяин имел свою полоску, а это значило, что земля была в шести местах. Это первое неудобство, второе, это кто имел 2 надела, а кто имел полнадела, то его полоска была в 4 раза меньше. И третье и, пожалуй, самое плохое, что ни кто не чувствовал себя настоящим хозяином земли. Зная, то, что через 3 года он снова получит другой участок. И это всё вело к тому, что ни кто не хотел убрать с поля камень или срубить куст. И на полях, как говорили, были еще межи. Говорили, что за день приходилось переезжать с поля на поле шесть раз. Обработка земли велась примитивным способом плуг, борона, серп, коса, грабли, цепь, вот и все орудия труда. Землю пахали на лошадях плугом, боронили бороной, жали серпом, обмолачивали цепом, или как называли, приузой. Сеяли: рожь, ячмень, овёс, пшеницу, лён, коноплю, клевер, хотя, пожалуй ошибаюсь, клевер сеяли и выращивали очень хороший, но это позже уже при хуторах. Во всём был ручной, тяжелый труд, урожаи были низкие, покосы и пастбища зарастали кустами. И те крестьяне, которые имели полнадела земли, жили бедно и хлеба хватало только, как говорили, до Рождества. И так было из года в год. В 1926 году в соседней деревушке «Втроя» была проведена хуторная система. Я помню, отец всё завидовал жителям этой деревни, потому что там в ведении сельскохозяйственных работ, во всём стал чувствоваться порядок, и урожаи стали расти. Так, к примеру, один крестьянин снял урожай ржи 41, а это значило, что посеял пуд, а убрал 41 пуд.

И вот наступил 1929 год из земли моей деревни разделили на хутора. Агроном, который занимался этим делом был умный и всеми уважаемый, звали его попросту Петрович. В начале наши мужички с агрономом ходили и оценивали землю, покосы, леса. Где почва земли была более урожайная, то она оценивалась дороже. В селе Скарятино земля была хорошая, но за 6 км … оценивалась дешевле, и на других участках земля оценивалась по качеству. И вот потом торги. Стали покупать землю. Если у кого было 2 надела, то он имел марок, а земля оценивалась в марках, в 4 раза больше, у кого было пол надела. И у кого было больше марок, он мог купить земли больше и лучше. И, таким образом, у кого было меньше марок, он приобретал землю худшего качества. Это была в какой-то степени социальная несправедливость, но почему было это неравенство, я не могу ответить. 

Хуторная система была может не совсем точно, так у нас на хутор выехали из деревни только два хозяина, а остальные пошли на отрубы, они не выезжали из деревни.

Земли были поделены и закреплены за каждым хозяином. Земля получила хозяина. Кто богаче получили земли и больше и лучше, победнее поменьше и похуже. Но главное, что земля стала неприкосновенной собственностью. И произошло чудо. На полях стали выворачивать и убирать камни, где были низкие поля - стали вокруг копать канавы, говоря современным языком, стали проводить мелиорацию. На покосах стали вырубать кусты и срезать бугорки. На покосах, где низко, тоже стали проводить осушительные работы. В лесу стали вырубать сухие деревья, убирать валежник, срубать низкие сучья на деревьях в лесу, это для того, чтобы больше в лесу росло травы и свободно ходил скот.

Увеличилось поголовье скота, стали больше держать свиней, а следовательно появилось больше мясных продуктов и органических удобрений. У многих появились конные косилки, веялки. На общественных началах в начале приобрели конную, а потом моторную молотилки. В селе Скарятино был построен молокозавод, появилась возможность продавать излишки молока. И так с каждым годом всё лучше и лучше становилась жизнь вплоть до 1941 года. Война внесла многие изменения далеко не в лучшую сторону. Многие мужчины были призваны в армию, были взяты в армию лошади. Многие эвакуировались в СССР, а потом немецкая оккупация, об оккупационном периоде я могу сказать только понаслышке. Во всяком случае, немецкая оккупация принесла много бед. С 1944 г. с приходом Советских войск, была восстановлена Советская власть в Эстонии.

Вокруг моей деревушки было много покосов, леса, полей, и каждое такое местечко имело своё название. Трудно сказать, откуда произошли эти названия, но они и до сих пор живут среди местных жителей, а когда и отчего появились, пожалуй, никто толком не объяснит.

Напротив деревни за Стругой находится полуостров, а иногда становится островом под названием «Асливица» Осливица). Сколько мы там в детстве лазали по деревьям, гоняя ворон, а стояла эта рощица перед деревней и якобы она была высажена с той целью, чтобы во время весенних паводков, когда по реке шёл лёд эта рощица преграждала деревню от льда. А почему название «Асливица» -- не могу сказать. А струга наша, она по сути являлась притоком реки Наровы.

Сразу за деревней, за «гумнами» и «ригами» было поле, которое называли «Новиной». Помню, отец рассказывал, что «Новиной» это поле называли потому, что оно было разработано сравнительно недавно, разделано вновь. Это было довольно низкое поле, хорошо на нём родилась картошка и рос клевер.

Дальше были покосы-ручьи. Ручьями их называли не потому что там протекала вода, они были не проточными, а просто низкое, заболоченное место, там росла болотистая осока. Её старались скосить до Петрова дня, тогда еще скот её съедал.

За ручьями были покосы Афанасия Пикалёва, Шаляпина, Дроздик, Тайновых, Гурова и, в основном, наш покос, всего четыре гектара. Все эти покосы назывались «Маслянка». Травы росли плохие. Помню, самое большее мы накосили 11 возов, и самое меньшее это шесть возов. У нас там стоял большой сарай. Вокруг сарая эту «гриву», как называли более возвышенное место, трактором распахали и посеяли овёс и клевер. Первый год овёс вырос на славу, а клевер расти не стал. Вот почему это место называли «Маслянка», трудно сказать. Рядом проходила широкая канава, и за канавой был лес, и называли этот лес «Сашная», позже этот лес, кусты, бор принадлежал хутору Андрея Васильевича Гурова. Это была его «Диканька», и судя потому, что земля там была подзолистая, дикая, малоплодородная, то название «Диканька» от слова дикая, было очень уместно. А вот почему это место называли «Сашная» -- трудно объяснить.

Дальше шли кусты, сосновый низкорослый лес и болотистые покосы. Все это называлось «Волудорь». Когда-то Волударь принадлежал какому-то богачу из села Сыренец, кажется, Абрамову. Наши мужики купили эту Волударь, за спиленный и проданный лес они выплатили за эту землю, а после там на этой Волудари, после раздела на хутора, многие имели участки покосов, и так называемые «коппали» (kopli, koppel - загон по-эстонски), где обычно к ночи оставляли лошадей. Помню, после того, как покосивши на Маслянке, я через Сашную и Волударь шел за конем, и без уздечки, верхом приводил его домой. За Волударью, уже за Тыловой дорогой была «Скородумовская», её тоже семья Дроздик купила от сыренецких Заутиных. Нужно еще сказать, через всю «Волударь» проходила так называемая «Ренькова» дорога, и выходила она на Тыловую дорогу. А Тыловая дорога была построена в Первую мировую войну. Эта дорога была в тылу, далеко за линией фронта.

Сразу за деревней были покосы и небольшое поле. Это место называли «замостки». Как мне рассказывал отец, там протекали, это не то слово, были два «ручья», т. е. это были просто низкие заболоченные покосы. Через них проходила дорога, и вот эти ручьи неоднократно «замощали», т. е. возили хворост, камни, песок. Это названия «замостки», пожалуй, можно этим объяснить.

Дальше был низкорослый лес, кустарник, и небольшое поле. Я пишу поле, а это поле было всего лишь, может быть, два гектара. Земля была чистый желтый песок. Любой посеянный хлеб здесь выгорал, и недаром этот хутор, доставшийся Георгию Семеновичу Майкову, он назвал «огоньком». Так вот это местечко называли «Татинец».

Дальше налево по правую руку был лес и небольшая поляна. Это был хутор Костровых и Викилова. Так вот, это место называли «Ульевая», а на правую руку тоже были кусты, лесок и покосы, так это место называли «Долгая бродня». Допустим «Бродня» от слова брод, вот почему долгая не ясно, также как и Ульевая. Если только говорить о местности, где можно было бы разводить ульи, это никак не подходило, в этих болотистых местах водилось много змей. Еще полкилометра и поворот направо — это Тёщина дорога. Сколько на этой дороге пришлось ездить на телеге. Это была насыпная дорога, правда, в дожди она становилась грязной и разбитой. Всегда я с какой-то опаской ездил по этой дороге, потому что по бокам дороги всегда можно было встретить змей. И вот мы выезжаем на большое поле, это Тёщино - «Тёщино поле». Поле это было 25-30 гектар, но каким оно казалось большим. С этим полем моя жизнь связана до 1940 года, а в 40-м году мне было 22 года. Так что лет 10-12 с этим полем связано, это была моя жизнь. И особенно в детские годы всё казалось большим и впечатляющим. Поле это со всех сторон было обнесено лесом, Вокруг росли берёзы, ольха, орешник, осина, реже встречались ели и сосны. Через всё поле шла проезжая дорога. На этой дороге каждый камень или куст мне знакомы. «До слёз знакомая земля». По той дороге прошли сотни тысяч крестьянских телег. Возили на поле навоз, семена для посева, а осенью увозили снопы нового урожая, сено, мешки с картофелем, клевер. Сколько воспоминаний связано с этим полем, я помню как еще до хуторов, когда была чересполосица, я возил навоз, (я часто употребляю этот термин и, быть может, кому-то покажется это слово неприятным, так пусть знают, что это было органическое удобрение. Но люди просто называли его навоз) картофель, под палящими лучами солнца жал серпом рожь, пшеницу, овёс, ячмень. Вот, слово ячмень было не в обиходе, эту культуру звали «жито». Поле это было очень каменистое, но земля была плодородная и, наверное, более половины урожая мои односельчане получали с этого поля. Не могу умолчать о красоте этого поля. Приходилось рано утром в мае месяце ехать на это поле. Солнце поднимается всё выше и выше, его лучи пробиваются через вершины деревьев, с каждым часом все больше нарастает птичий гомон, на обочинах дороги, на траве блестят капли росы. На кустах повисли пауковы тенета, отражаясь радугой цветов, где-то вдали слышно мычание коров. Вот пастушок на своем рожке завёл свою заунывную песню. Утренняя прохлада бодрит на душе спокойно, беззаботно. А вот где-то в чаще леса закуковала кукушка, и ты по поверью народному начинаешь отсчитывать, сколько раз она прокукует, столько лет тебе осталось жить. Выехав на поле, сразу как-то становится светло, зелёный пояс леса шелестит листьями деревьев, где-то в кустах вспорхнула птичка, пролетела сорока-белобока, а где-то высоко, высоко в небесной лазури поёт жаворонок. Его пение наполняет душу какой-то очаровательной музыкой, и мне больше всего нравилось, когда пел жаворонок. Ты едешь, а по бокам дороги стеной стоит рожь или пшеница, и из неё, точно приветствуют тебя, смотрят своими синими глазами васильки, под ногами белая кашка и сотни, сотни одуванчиков.

После хуторов наше поле было самым последним. Оно было как-то на возвышенности, и называли его «Шохновской», а вот почему это трудно определить (видимо, эта земля раньше принадлежала помещику Сахновскому, был такой в этих краях).

Хочется рассказать вот о чём. У нас было три сына, и когда расходились на хутора, то наш отец старался получить, как можно больше земли, чтобы потом хватило на всех сыновей. У наших, у Переволочан была земля в деревне Скарятино, неплохая была земля, но это было далеко за 6-7 километров, это было очень неудобно. А рядом была земля принадлежащая из деревни Мокредь хозяевам Силиным, так вот мой отец, получив по хуторной системе землю в Скарятино, по договоренности они поменяли свои участки, а Шахновская принадлежала Силиным. Это было, в смысле расстояния, выгодно и тем, и другим. И вот с 1930 г., а может быть и раньше, эта земля, «Шохновская» стала принадлежать отцу. Всё это было сделано по всем законам.

Земля была не плохая, но сколько там было камней. Опять-таки помню, когда получили эту землю, осенью мы с отцом поехали пахать там, где был посеян и убран овёс. Мы уже заранее знали, что там много камней, следовательно мы привезли ломы, так называемые «ваги», «подголовки». В этот день мы с отцом объехали всего лишь двенадцать раз — это за целый день очень мало, но сколько мы вывернули камней, и это, что было нам по силе, потому что я был тогда еще мальчишкой. Половину камней, это наверняка, что было нам не под силу, мы оставили. И потом в течении многих лет, а может быть и до 1947 года, каждый год снова и снова выворачивали камни. Сколько там положено труда и сил — это трудно подсчитать. Но такова была жизнь, да и потом ведь старались как-то привести поле в порядок.

Запесчана, Бараки

Дальше от поворота на «Тёщино» стоял мост. Этот мост стоял через «Семейный» ручей. Направо здесь был лес. Низкорослый сосняк, росший на болоте, дальше были покосы. И всё эти места назывались «Запесчаной». Почему такое название, хотя песков здесь и не было. Это был участок, принадлежащий нашему отцу, и, кажется, Яснову Александру. Покосы принадлежали: Кретовым, Андрею Кирилловичу Муравьеву, нам и кому-то еще. Там у нас на пожне стоял сарай.

Направо был хутор, принадлежащий Сытовым. Там была небольшая поляна, и называлась она «Бараки» В годы первой мировой войны там стояли какие-то военные бараки. Мальчишкой я на этих участках Сытовых и на своём когда-то пас коров. На Сытовом хуторе недавно был спилен лес. После этого там, видимо, росла очень вкусная трава, и помню, там очень хорошо паслись коровы. Налево от хутора Сытовых были покосы Швыровых, Викиловых, Ясновых. За нашим участком леса шла дорога в даль. Там были «Дольские пожни». Очень хорошо запомнились вечера, когда мы «конюшата» ездили туда в ночное. Ну, и дальше по Тыловой дороге, там уже была граница между землями нашей деревни и деревни Заборовье.

Забыл еще написать, что были еще такие названия «Гнилокоп» (должен быть глинокоп, но народ почему-то переиначил), это в «Тёщинах» -- покос Кретовых. Там была глина, которую копали для домашних нужд. «Каменняк» -- это за «Замостками» налево участок И.П. Миллер. А за школой и народным домом была «Караульная», принадлежала она Егору Василькову. Так вот почему «Каменняк» и «Караульная», трудно объяснить. Дальше уже за землями нашей деревни, где были так называемые казённые леса, были «Ряпины суки», «Тонин мох», куда ходили за клюквой.