Загривье, часть 2

Мы жили в Малом Загривье. Как входишь в деревню раньше - сначала это Большое Загривье, а наше уже Мало Загривье. А в нашем краю деревни еще больше народу было. Я, как начну сейчас считать, так ой, сколько домов было. Большая деревня была Загривье, а все состарились, и никого уже нету ...

Отец (Баулин Иван Григорьевич, 1875 гр.) работал всё по хозяйству. Земли много было, а скотины не очень: 2 коровушки да лошадь. Поля большие были, там сеяли много, только успевай гнуться с серпом. Сперва рожь поспевает, а тут уже рожь подгоняет- пшеница поспевает, тогда жито (ячмень), вот так и ходим с серпом. Косой не косили, попробуй уронить хоть зернушко, мать увидит, так носом суне. Надо чтобы не колоска не было свалено. Отец всё время по хозяйству. То дрова поедет заготавливать, за лето высохнут дрова, тогда мы перепилим. Лес тоже у нас свой был. Мы на своей земле работали и не понимали, что такое трудодни. Тогда война стала и земли не надо, всё сожгли, и мы оставили свою землю.

Отец говорил, что он как молотил, так побежал сниматься - фотографироваться надо было, их на войну забирали (вероятно, в 1914 году). Так он как с гумна и побежал - так съемшись с бородой. Он воевал. А откуда я знаю, в какой армии, я не помню этого. Не ранен, вернулся, а многие не вернулись, многие...

Дом наш был небольшой. Вот старый был большой, а тогда отец старый продал в Скарятину. В деревне одни уезжали в Нарву и свой домик продавали, так мы его купили и перешли туда жить. Участки напротив друг друга были, через дорогу. Тут мы, а тут они жили. Уехали в Нарву, у них земли не было, только что вот домик, и то брат дал им местечко поставить этот домик.

Мама тоже загривская, её фамилия была Лосева (Татьяна Федоровна 1885 гр). У них дом большой был. У мамы три сестры было. Одна в Верхнее село была вышедши замуж, другая где-то около Скамьи была вышедши. Фамилию не помню...

Я ни бабушку, ни дедушку не достала, а старшая сестра застала. Нас было три девки (Ольга 1916 гр., Анна 1920 гр. и Манефа) и один парень (Гавриил 1918 гр.). Я самая последняя была у матери. А брат ушел за границу. Одно же время за границу уходили. Вот и он с армии убежал и ушел за границу. Домой пришел, правда. Собирался идти с кондушским мужиком. Отец пошел ночью договориться, чтоб они пождали его. Пообещали, только чтоб побыстрее. Ну и пошли, отец повел его к этим. А они уже ушедши, и дом колом был оставши, они ушли и не дождались нашего. Он один переходил, где не знаю. Жив остался, наверно, как-то перешел, не убили. А он еще девчонку соблазнил, с которой гулял. Тая на танцах была, и вдруг двоюродная сестра приходит на танцы и ей вызывает в коридор, что он пришел. И она ушла с танцев. Тихонько стала дома собираться, свои родители-то уже спали. Так она зажгла лампу и тихонько свои шмутки собирала в узел, и ушла с им. А только перешли границу, он её не видал, и она его не видала. Сразу и разделили их.

Он живой остался. Уже потом после войны как-то в Нарве мне рассказывал один, что как перешли границу, так их всех в камеру. Так там они стоя и спали, на корточки уже не сядешь, места не было. Вплотню, битком-битком, кто выжил, кто не выжил, кто там и остался, там и закопали. Коли плохо было в Эстонии, так идите туда, там хорошо, там красивы песни пели. Мы сзади брата два раза бежали с сёстрам. Зимой как-то он хотел уйти, а мы сзади его. Он идёт-идёт по дороге по Тыловой, Печурской, спрячется от нас в кусты. Думает, что мы уйдем, а мы не уходили, мы стоим на дороге, ждём, когда с кустов выйдет опять. С песнЯми шел, советские песни пел «Широка страна». Вот и идите в широкую страну. В каталажке посидите, коли дома плохо было. Вот такой Хапов у нас в Скамье был, на аккордеоне играл. Саша его было звать. Так станет на сцену. Я еще девчонкой была и помню. Когда еще Народного дома не было, в Пожарке были танцы. Пожарка большая у нас стояла. Так вот в зале молодёжь и гуляла. Он как станет, бывало, на сцену, как заиграет. Сам высокий, красивый. Зачем ушел за границу? Спросите его? Плохая жизнь ему тут была что ли? Девки гужом сзади его бегают. Он красивый, молодой. Погиб, не вернулся. Этот, который рассказывал, говорил, что в камере, где сидел, так на стенке вырезано было - Хапов Александр. Семьям уходили, особенно с Кондушей очень много ушло. Такие были ребята Масловы.

Сестра хорошо училася, а я плохо. И брат плохо учился. Утром встанет, да и говорит: «Тятька, (в нашей деревне, кто тятька, кто папа, кто как звали отцов) идти мне сегодня в школу, а то не хочется идтить?» Тот ремня, так соберется — пойдет. А за сестру даже учитель приходил на дом, чтобы пустили её дальше учиться. Была семья большая, где там родители могли учить нас. Так она и осталась с шестим классом. Учитель были Федор Дмитриевич (Васильев) и Наталья Федоровна Тупиц. Тая долго вела, пока не состарилась. В Скарятине жили они. Федор Дмитриевич хороший был учитель, он и жил при школе. Жену звали Александра. В школе еще был Апполоний Фомич Чернов. Какой урок преподавал, не помню. У нас много классов было, целая линия всё классы. Перво ведь мы всё в зал становились, с молитвы начинали. Всеобще споём «Отце наш», а тогда по классам расходимся. Каждый в свой класс.

Которая сгорела школа, та внизу стояла. А тогда её на слюде уже выстроили второй раз. На слюде, на горке этой. Подожгли, наверное, но я не видела, как горела...

Я еще девчонка была и в Нарве в огородах в капорках работала. Как весна, пока делать нечего дома, родители одни там оставалися, а мы в Нарву. Надо было себе наряды, родителям не с чего было нас одевать, обувать. Вот там и работали, как снег сойдет, мы сидим- пикируем уже, пальцем торкаем, рассаду сажаем. Кубышкин - самый большой хозяин был в Нарве. Очень много народа держал. Три огорода у него было. Его раскулачили, когда пришли русские, детей всех разогнали, из академии выгнали. Жоржик (Кубышкиного сын) учился, не дали доучиться. Мать тоже с дома выгнали, всех выгнали и отца посадили. Много, как-то долго сидел, только не помню, сколько лет сидел в каталажке...

Работали в капорках до 8-ми вечера. И в евойном доме и жили. У него было два дома, сам в новом доме. Не был женившись, жена рано умерла. А он пока не вырастил и не женился. А когда с тюрьмы уже вышел, сестра его видела в больнице. Иду, - говорит, - по коридору, вроде Кубышкин сидит. И думаю, подойду, поздороваюсь. Подошла, поздоровалась. Я и говорю ему: «А вы знаете, кто с вам поздоровался?» «А как же — Аннушка Баулина». И всех помнил своих рабочих. Очень много держал. Платил нормально, всегда во времЯ. С 15 лет начала ездить в капорки. В 15 лет я сама себя кормила, и одевала, и обувала. До Петрова дня мы в Нарве жили. А к Петрову дню мы едем домой, там уже поля, покосы, жатьё. Уже работа пошла дома. Уже тут некогда было нам сидеть. Родителям надо помогать в поле, им не под силу - поля большие. Сколько картошки сажали, да яровое и покоса много было. Некогда гулять было. В большие праздники - это Никола. Никола три дня бывает, праздник же это большой, домашний. Так один день мать дасти погулять, а уже на второй день — на поле. Гулять не давали, надо убирать, только один денёк, а уже на второй мы на поле жнём. Надо жать, хлеб убирать, поспевает хлеб. А так как выходные и в простое воскресенье - танцы. Это когда Народный дом выстроили в конце деревни. Мать и на билеты-то не давала, так крадучись с подружкой лезли в окошко, с задней двери. Билет не дорого стоил, а все равно денег-то не было у родителях больших. Мы вон в Нарву ходили волоса завивать - пешедралом с Загривья. С девчонками соберемся и пошли пешем, а что волосы надо завить. И идём целый день в Нарву, к вечеру придем. Надо завиться, чтобы красивыми были...

С капорок, что заработали - надо себе купить, да еще надо и родителям свезть, чтобы поросёночка купили. В деревню завозили поросят, продавали. И наряды купим все, кому что надо и родителям везем. Не должны мы были всё деньги стратить. Чтоб у них там деньги, только керосин купить, да соль. И налоги еще заплатить…

Мы с одной подружкой тоже в круг бегали. А брат придёт, увидит, что я в кругу, он меня на улицу. Ему, наверно, стыдно было, что я сопливка уже в кругу пляшу. Меня за куршивину (загривок) и на улицу. А мы постоим-постоим и опять в клуб пойдем...

В Нарве встречала Аполония Фомича Чернова. Он к хозяйской дочери бегал, к Верочке (Кубышкиной). Он с ней познакомился. Красивый был такой, сзади его девки бегали. Я-то еще девчонка была молоденькая, а помню, как сзади его бегали …

В нашем доме была кухонька да комната. А в старом-то дому большая была комната. Старые дома мало у кого на двое или на три, а всё одна комната. Дядя с отцом разделили этот дом. Как у них был один дом, тогда большой коридор, а тогда вторая опять изба. Вот они с отцом и поделили, отцу достались окна в огород, а этот - на дорогу. Земли много было, надо было работать. Еще мать маленький кусочек продала там. Брат ушел за границу, а взял лисопед в кредит, пришел в Нарву и взял. А платить-то не платил, а ушел за границу. Мать тогда продала кусочек земли и выплатила за лисопед долг. Сам ушёл, а матери долг оставил. Народу много тогда уходило за границу. Сумасшедшие люди и зачем бежали - не знаю? Сколько не вернулось! Наш двоюродный брат еще ушёл, тот не вернулся. А второй брат Миша был, так взад-назад, то за границу сходит, то обратно сюда в Эстонию. Вот так и ходил. Его и полицейский ловил и не словил. Травкины была им фамилия, тоже из Загривья. В деревне денег не было. Двор скотины и муки намолотой - всё в амбаре, а денег не было. Старики ходили лыки драли. Да ягодишки какие-то женщины собирали, продавали, вот и деньги все. Кто около речки, у них был и заработок, они какие-то пропсы гоняли по реке в Нарву. Вот у них заработок и был у мужиках. А мы залеские были уже, у нас речки рядом не было. Мы залеские назывались...

У нас покоса было много, но лошадь как-то плохо это сено ела. Так вот отцу дали на стог накосить. Мы около самой границы косили. Только пришли, приехали на лошади. Отец выпрягал лошадь, привязал. Встали по первому прокосу, пошли. Идёт женщина мимо границы. Прямо идёт к нам мимо границы. Вся примочивши, мокрая. Думали, она перешла границу и оттуда с России. А утром роса, где она там переходила, не знаю. И подошла к нам и спрашивает, как в кордон попасть. Ну, отец косу поставил и повел ей в кордон. Она сдавалася, наверное. А кто это был — не знаю. Мы рядом и косили с кордоном-то. Маяк высокий был, там всё время дежурный сидел на маяку. На вышке на этой, это с нашей стороны. Мы еще спросили отца, а куда они её дели. Он сказал: «А я не знаю, я отвел и ушёл». А тогда через мало время тут человек шёл мимо границы, на той стороны проволоки. На нас не смотрит, идёт, след смотрит, нет ли тут чего, не переходил ли кто. А нам интересно, нам хочется посмотреть, человек идёт же мимо проволоки. Он на нас и не взглянул, и не повернулся. Даже и знать не дал, что он нас видит. А мы рты открыли, стоим, любуемся на него, а он так и пошел вдоль границы…

Лошадь нашу Васькой называли. Небольшая лошадка по первости была, красненька. А тогда другую купили - кобылу. Большая была. В деревне надо было лошадь, землю справлять. Да еще и отец заболел в лежку тогда лежал, у него рак желудка был. Батюшку мама домой приводила, чтобы исповедовал он его. Батюшка Андрей ... Раньше один батюшка был и всем места хватало, цельная церква народу и с Верхнесела и с Князь села, с Кондушей, Радовелей, все в эту одну церкову ходили. Церковь ведь битком народу. Мы со школы говеть ходили всегда с учителем. В один ряд стоим. Он уже на улице нас шигует, чтобы промеж себя не разговаривали в церкви, а молилися. Причащаться так ходили полностью со школой.

Сестра всё говорила при живности: «Ну, зачем мать свадьбу-то справляла. Господи, дом старенький был!» Мы еще в старом доме жили, когда старшая сестра выходила замуж. Мать два поросёнка держала, одного и убила к свадьбе. Зимой выходила, на санях ехали в церкву венчаться — это помню. Девушки красу там ей делали, приносили вечером. Она вышла в Князь село. Они на хуторе жили, Ореховы. Средняя сестра тоже в Князь село вышла замуж, они за братьями Ореховыми. Вон в Кондушах братья были Брегановы, у них и дома, кажется, каменные были выстроены. Второй сестры не успела дома справить свадьбу - война началась. Уже всё, венцы были заказаны, что вот-вот венчаться они будут, а тут война. Вот вам и свадьба! Пробежал немец по деревне, я как раз была вставши. Погода жаркая была! Немцы пришли неожиданно. Они, как въехали в деревню на лошадях. Большие лошади, упитанные, сами большие верхом сидят. Мы сидели на конце деревне на Бояровых крыльцах. Жарко было, попросили они от тёти Лизы попить. Так она вынесла кружку воды, сами не стали сразу пить. А сказали ей, попей перво ты, а тогда мы будем. Наверно, боялись, что отравят. Тогда она попила немножко там, хлебнула, тогда и они стали пить. А так не стали с хода. Вскочили в деревню, безобразничать стали. Мы тогда выехали из деревни и жили около Черёмухи в лесу. Дядя Ваня Кучилин и говорит: «Ради Бога, не растеряйтесь, если придут они к нам, вы не растеряйтеся». С дома убрали всё, навоз, и все выехадши были. А что делать? А мы вот тама в лесу сидим. И топить нельзя было ничего, а то по дыму немцы придут. Дядя Ваня сказал, что огонь не будем разводить, а то по дыму они к нам придут. Дым-то почувствуют. В лесу кое-как питалися, хорошо коровы были, так хоть молочко было.

Как-то пошли с матерью с Черёмки, мать пошла зачем-то посмотреть домой. Пошли мимо гумны, только зашли в дом. Ой, немцы идут! Мать мне кричит: «Прыгай в окошко!» Как сейчас помню: «Прыгай в окошко и беги по огороду. Там Дружинины молотят, так забегай к ним в гумно!». Вот я бегу по огороду, бегом, кругом оглядаюся. И убежала. А так не жили, пока начальства не было, нельзя было - безобразничали. А вот когда начальство уже приехало, всё тогда уже порядок стал. Тогда мы стали въезжать с Черёмки домой жить. И как раз уже надо было рожь жать да всё…

Последне время как-то уже в Народном клубе не топили, там две голландки стояли. Зимой всегда топились, а тут дров никто не запас, уже войну чувствовали. В школе были сделаны танцы. Там учитель жил при школе, разрешил молодёжи танцевать. А там и немцы уже стали в нашу деревню, так в Радовеле больше жили, да в Кондуши, а тогда к нам перешли в школу жили. Там уже полно их наверно было. Тогда к нам перешли. Немцы тоже на танцы бегали. Я вот фамилию Тайнову немножко помню и помню её чуть-чуть. Она к Мориным приходила к старикам в гости с Переволоки...

В феврале месяце (1944 года) нас из деревни выгнали. Пробежал немец по дороге, бежит и кричит через час освободить деревню. Вот тут народ и забегал вси. Кто ямы копать, кто воз крутить, кто что. Мы ямья побежали копать, лопаты взяли. В гумне выкопали яму, туда нарыли цельну.

Не дай Бог эту войну видать, не дай Бог! Всё оставили дома, всё. Закопали кое-как, или сгорело или люди взяли. Копать надо было на огороде, где постройки нет, чтоб не сгорело-то. Мы после войны туда и не ходили. Сальников поехал Саша, после войны, Аннушка сестра сказала, где поглядеть, так он такую игрушку нашел, переливалася вся, у нас на зеркале стояла. Вот это только в яме оставши было. Эту игрушечку он и принес. Это я и кидала ей в коробку (деревянную) туда. Коробку поставили в гумно большую, и тогда туда вещи носили, клали. И дома еще одну яму выкопали. Тут и зерно зарывали мешкам, и всё ставили, сгрузили. Мы и не вернулись обратно, заехали далеко. Кто здесь остался, в лесу спрятались, так они сразу вернулись в деревню. И стали строиться помаленьку. Не знаю, где они жили в начале. Может бункер какой перевели по первости. Ведь всё же дом выстроить надо время…

С деревни ехали кто на лошадях, кто как. У кого лошади не было, корова была запряжена в одних. Кто пешедралом, кто как. Это в Скарятину надо было. А мы ездили взад-назад по дороге, не знали или тут остаться, или куда, или через (реку). Глядим уже Омут горит и Степановщина горит, а мы всё думаем, где остаться нам. И хорошо, что мы через поехали. А что бы мы здесь осталися - не одной постройки не оставили. Заночевали в Скарятине у Новожиловых. А мы еще трое вернулись: я, моя сестра и еще одна беженка. Беженцы жили же в деревне, нагнаны были до этого. Беженка хорошо немецкий язык знала, вот мы вернулись домой в деревню Загривье. У Новожиловых переночевали и поехали мы обратно втроем с немцем. Вот самолёт кружился около ихнего дома. Они сразу огонь завернули, у нас лампа горела там, зажжёна была. Они огонь завернули, чтобы не видать было. Долго летал там по деревне самолёт. Перелетел и мы пошли до нашего дома. Только к крыльцам подходили к своим домику, они (немцы) рядом впереди уже бегали по чужим домам. Уже наш дом прошли они, проверили. Они курЯт, забирали всё со дворов. Наши подали голос им, по-немецки сказали, они ответили. Только с фонарьками бегали по дворам, чистили. А нам ведь некому было, мы большую и нетель дома оставили. Кто будет бить, отец перед этим умер, похоронили. И хорошо, что умер, мы его схоронили, а то бы накарался (намучался).

Уже река расходится, вода по реки уже пошла, от пожара - Омут горит и Степановщина. Такие деревни горят. Огонь! Река разошлась, а мы всё еще мотаемся, не знаем тут остаться или через реку. Всё же решили по льду, на реки вода, лёд, решили через, что будет, то будет. Оборвется льдина и все туда можем, и ухнем- и воз с лошадью, и мы, и корова и все туда. Переехали, спокойно, всё же дал Бог. Переезжали мы ближе к Степановщине. Хоть Степановщина уже горела горазд, а мы всё же решили ехать через. Доехали до материной сестры, там переночевали в Верхнем Селе и утром дальше поехали. Там уже Батюшка наш с матушкой тоже у материной сестры ночевал. Так я не видела, они рано-рано, наверно, уехали. Они поехали в Пюхтицы, там где-нибудь и пристроились к монашенкам...

Мужики наши видели, как раз поднялись, они не далеко отступивши были в Густяхином лесу и видели, как церковь полетела прям туда к берегу. Некоторые же не поехали и осталися в лесу. Вернулись тогда домой и стали строиться. Много вернулось. Они повесили тряпку, какую-то красную нашли, и повесили, кто здесь находится, чтоб их не застрелили. А там все коммунисты и осталися почти. В деревне-то было слышно, что кто какой, кто фашист, кто коммунист. Дядя Вася Русак был чистый коммунист. Многие были коммунисты.

Двоих у нас убили в деревне. Все выехали, а вот моей мамы брат и сосед через дорогу осталися. Брат матери Лосев, а этот Калик. Они остались в деревне и не поехали. Теперь стало холодно им, это февраль месяц ведь, конечно холодно. Они затопили баню — погреться. А по дыму-то немцы и пришли. Пришли, кинули туда бомбу, вот их и убило двоих. Когда мы ездили в Загривье, так вот ходили туда. У нас за деревней такие сосны были, красиво местечко, там еще до той войны, наверное, какой-то камень был выбитый с буквам. Мы девчонки всё бегали туда баловать. И вот туда и схоронили их к этому камню, двоих в одну яму и положили. Народу-то не было, что бы ямы копать. Одну выкопали и их обоих туда зарыли, что осталось там и не сгорело. Так мы ходили с мамой, когда ездили в Загривье, Ольгин Крест и ходили на могилу, на эту, где они похоронены.

Мы же потом из под конвоя убежали. Они уже шли-шли целый день наверно, устали, нас завели в гумно, ночевать там в одном месте. Хорошо рига была топлена, ну мы там не спали, какое там спать. Я была как раз замужем за Новожиловым. Он с отцом перевел, затянул воз. Ехали, так растрясся весь воз. Мы деру из под конвоя, мне мужик и говорит: «Так смерть и так смерть, а либо так или поживем маленько». Конвой потом пришел: «Новожилов, Новожилов». А Новожилова и след простыл, одни ямские. Сказали, что Новожилов тоже здесь ночевал. А мы только выехали с этого огорода. И немцы отступают, целая огромная партия по дороге идут бедные, ни машин, ничего. Ну, я думаю счас нас расстреляют. Не, они бедные идут усталые, усталые, не поглядели на нас, бедные. Отступали, отступали. А мы тут на поле дорожка, мы в эту дорожку и в лес удрали из под конвоя. Долго ехали лесом, дорога худая была. Хорошо у Новожиловых лошадь большая, здоровая. Мать сидит с детьми наверху-у сестры мальчишка и в них еще девочка небольшая. Они сидят на возу, а мы все сзади с коровой. Долго шли по лесу. Тогда на хуторе переночевали, да спросили от хозяина, где бы нам остановиться. Он сказал, что едьте до мызы, вас мызник пустит, у него домик пустой, он рабочих летом пускает. Вот мы туда поехали, устроились. Глядим нам тут не житьё. Он стал нас гонять в лес, очищать делянки ему, ямки, сучья да деревья пилить да всё. Нет, мой муж и говорит, что нет, нам тут не житьё, я счас запрягу лошадь и проеду в деревню. И тогда поехал в деревню-то в одну от Тапа недалеко и нашёл хутор. Хозяйка нас впустила и освободила нам 2 комнаты. А сама в маленькую зашла в 3-ю, она с мальчишкой жила. А мы вот там жили, что ж делать. Исполу работали. Она что выросло, пополам разделила, по мешку всем ржи было дано. Эстонка хозяйка, чистая эстонка. У ей покоса мало было, она всё клевер сеяла на поле, скотину-то держала. Маленький стожок мы там накосили ей, поставили, а так всё клевер. Вот так и трудились там на чужой земли.

С Новожиловым (Николай Георгиевич, 1914 гр.) до войны гуляла уже 2 года. Он был кайтселитом, омакайтсе. Его же арестовали, как пришли эти, война-то кончилась. Его арестовали на 8 лет, долго мучали в Таллине, долго сидел. Больша стопа (дело) на него, показал судья следователь. Вот говорит, кака стопа на него (арестован 26.04.1945 г., трибуналом 24.09.45 г. приговорен в 8 годам. Наказание отбывал в Красноярском крае, освободился в 1953 году). Он в кайтселите был, потому в немецкую армию его не брали. Они в кордоне жили около границы. Пограничники и кайтслетиты там жили, около самой проволоки. По печурской дороги, там и барин жил, хозяин такой. Евонный домик и после войны был целый, и ихний печурский. Его уже искали да не найтить было. Где мы отступивши, их всех арестовывали таких тогда. Наш-то вернулся, а Дружинин и не вернулся, Павлин там и остался (Дружинин П.П. арестован 14.10.1945 г., приговорен к 10 годам, отбывал в Карагандинской обл., освобожден в 1956 г.). Где сидел, там женился, там и семья была. Похороны были, кто-то из ихних умер, так посылали ему весть — он и не приехал. Здоровый такой парень был, высокий, тоже был кайтселитом.

Муж не знал, что будут выгонять. Они до последнего дня там в кордоне жили. Тогда моя вторая сестра замуж выходила, и свадьба была уже назначена в церковь. Звонит, звонит туда в кордон, гудки идут, а никто не берёт, а их уже угнали. Отступали уже, их кордон уже весь разогнали, поэтому никто и не брал телефон...

Один магазинчик в деревне был, и кондушские ходили, и мокрецкИе вси-вси в наш магазин ходили. В них же не было там ничего. Всё необходимое всё было, товар весь был завезенный. До войны пОлны магазины были, битком...

Работы в деревне хватает, только успевай. Вот идём с сестрой косы на плечах, утром рано надо же косить, пока роса. И глядим, два военных вышли с сарая, прямо идут на нас. Это после начала войны (в 41-м году). Это бедные были от своей части отставшие. Глядим идут прямо на нас, мы перепугались с ей. Два военные в шинелях же и всё. Они видят, что мы очень спугалися, издали нам говорят: «Не бойтесь, не бойтесь, мы вас не тронем». Тогда подошли ближе и говорят: «Скажите, где мы здесь можем установиться, переночевать». Мы рассказали, что сейчас будет канава, там мост, и прямо по прогону так и идите, в деревню. Рассказали, где молотят, на эту рокву не ходите направу, там фашисты жили. А здесь коммунисты, Солнцев жил Петя со своей семьею. Вот мы и нарядили их зайдите в этот дом. Они туда и зашли и там жили, наверно, с неделю, их подержал Петя. Хоть сами и не ахти как богато жили, у них трое ребятишек было, все мальчишки были родившись. И вот они решили или сдаваться, я уже не знаю больше, с ними не разговаривала. И пошли по этой дороге печурской, наверно, пошли сдаваться, сколько можно скрываться. И вот их там и застрелили на дороге. А я думаю, кто застрелил? Слых был, что двоих солдат на печурской дороге нашли убитых. Вот они пошли, наверно, сдаваться, по печурской дороге шли. Один человечек шел навстречу. Это был Новожилов, (будущий муж) шел домой, он всегда на побывку домой ходил в Скарятину. Как суббота, так он дома. Грех мне или не грех, но только это его работа была. Вот он шедши, и, наверно, их и застрелил. А бумажка такая была прислана, меня к следователю вызывали. Как-то не следователю, а выше, напротив милиции тоже ихний был участок, такой деревянный домик. Меня туда вызывали, что я буду говорить. А там всё солгано неправильно, написано, что Манефа Баулина еще была девушкой и стояла рядом. Как он их убил бы, и я стояла рядом? Сказка кака-та. Тогда моя сестра старшая, она смелая была: «Пойдем-ка я с ним разберусь!». Когда тебя допрашивал, совсем не так дело было. К нам подошли военные каки-то, да мы нарядили их к кому зайтить. Так вот и показал мне следователь: «Вот какая стопа на Новожилова». А меня нет ничего, там всё ложно написано-то было. Если б он и застрелил, так что он мне сказал бы. Что он дурак? Конечно, он всё время с пистолетом ходил. Слых был, что у Солнцева Пети скрываются солдатики, но никто не донес. Может они выходили на улицу или как, но люди слышали. Такой слух был по деревне пущеный. Он их подержал маленько, отдохнули бедные люди. Отставши, наверно, от своей компании были, как-нибудь потерявши. У них ни оружия не было, ничего - пусты руки. Ни винтовок не было, ничего, всё потеряно, и сами потеряшись были от своей части.

На ярмарку в Ольгин Крест всегда ходила. Там палатки, с Нарвы же приезжали торговать, палатков наставят. Больше еду продавали, всяко печенье, баранки, всё вот такое продавали. И на одной сторонЫ и на другой сторонЫ. Около церкви, здесь така пожня была за сторожкой, куда мужики ходили курить. Нельзя же было сигареты-то кидать по улице около церкви. Вот они как курить, так они в эту сторожку придут и курят. Накурятся и пошли в церкву. Немножко так от берега была ярмарка. За этой сторожкой большая пожня поповая. Вот там и ярмарка была. Мужики напьются, пьяные валяются под кустам - на то и праздник. И драки были, конечно. Я молоденькая еще была, а брат гулял. Так брат пьяный худой был, в деревне-то жили. Урядник разгоняет с плёткой, я плачу. Глупая еще была, молоденькая. А он очень худой у нас был, как напьётся - обязательно драться. Его один раз пограничник, тоже кайтселит привел Дружинин Павлин. Он высокий, здоровый мужичина, привёл его домой с танцев. Руки связал, ноги связал: «Пускай теперь, - говорит, спит. Опомниться, тогда и развяжите его». Вот такой был дурной братик.

Я в Сыренце и в деревне не была никогда. Это уже далеко. Так по окраине ходили, бегали девчонки по танцам. Олешница еще была деревня. Её немцы не тронулись, мы ехали, когда отступали по Олешнице...

Война есть война. Так бы дома жили все люди, а то растерялись, кто где. Где отступили, так и осталися жить. Что нам там делать (в деревне)? Надо строиться, а кто будет строиться, мы бабы? Мать и мы 3 девки. Там надо мужская сила, строиться. Вот крестный Радугин с тётей Нюшей выстроился, они напротив нас и жили через дорогу. Домик хороший построили.

Мы когда маму хоронили, то по всей деревне, начиная с прогона, по всей деревне провезли покойную. Еще тогда не было границы, можно было хоронить. Вот и похоронили к отцу, они двое и лежат теперь рядышком в Ольгином Кресту на родине, дома. Наша могила на красивом месте, речка рядом проходит...

Из материалов Загривского школьного музея.

Это не дословные записи, а скорее пересказ учениками школы того, что они услышали от своих более старших земляков.

Не подписанные воспоминания:

«До войны в деревне насчитывалось более 50 домов, и она делилась на Большое Загривье и Малое Загривье. Разделяла их пожарка, в которой был и клуб. Второй клуб был в начале Большого Загривья на месте дома Калбиших. За домами Голосовых и Дружининых были часовни. Лебедев заведовал кооперативным магазином, товары в которой завозились из Эстонии. Кроме магазина были две частные лавки: Вишняковых и Петра Лапина. Зерно мололи на мельницах. Две мельницы были ветряные на слуде (водонапорная башня сейчас) и Лебеля в Мокредях. И две водяные на Черёмухе: Шершня и в устье - Отцена. На слуде находилась и кузница, а вторая была на месте фермы. На месте нашей новой школы расположена была довоенная школа, в которой в то время дети были организованы в скаутские отряды. Школа была четырехлетняя. Голосов М.И. до сих пор помнит свою учительницу Цуп Наталию Федоровну. Обязательным предметом в школе был «Закон Божий».
Молодёжь ездила на заработки в Нарву, нанимались на работу к зажиточным людям. Юноши служили в армии при Эстонии, но срок службы был небольшой.
Довоенный уклад жизни в Загривье, ставшей территорией Эстонии, не испытывал каких-либо потрясений и изменений, как это происходило в России: установление Советской власти, коллективизация.
Каждая семья жила единоличным хозяйством, имея свою землю, лес, скот и занималась каким-либо доходным промыслом.
Исстари в этой местности был развит лесной и рыбный промысел, которыми занимались купцы, а местные жители нанимались к ним на работу.
Доходным промыслом было пережигание извести. Этим занимались Борода Василий, Лебедь Иван и Копаев Василий на слуде и за рекой Черёмухой. Отправляли они её по заказу в Нарву, а так же продавали местным жителям.
Петр Солнцев варил дёготь из корней сосны.
Савва Густяхин делал дровни, дуги, полозья для саней.
Солнцевы изготовляли мерёжки, морды для рыбной ловли.
Русак Василий плёл корзины из прутьев, а также из лучины.
Солнцев Сергей был мастер по изготовлению посуды из бересты.
Кутилин шил сапоги.
Золотников Петр Дормидонтович был печником.
В роду Солнцевых было много умелых столяров и плотников.
В каждом почти доме занимались шорничеством, т.е готовили сбрую для лошадей, умели делать пиво, квас, конопляное масло.
Деньги были - эстонские кроны».

Воспоминания Солнцевой Манефы Ивановны:
Родилась в 1918 г. в деревне Загривье, в большой семье. Загривье в то время являлось частью Эстонии. В семье был средний достаток. Имелись две коровы, лошадь, свиньи, козы, куры. Хозяйство было натуральным. Имелись посевные луга и пахотные земли. В то время в Загривье имела четырёхлетняя школа, в которую ходила Манефа. Дальнейшее обучение проходило у учителей, приезжающих из Нарвы. Для этой цели был специально выделен один дом в деревне. Но закончить образование ей не удалось. Вместе со своими подругами она уехала в Нарву работать. Там она училась в вечерней школе. Преподавали эстонский язык, но говорили все на русском. Изучали также закон Божий. В 1940 году, когда Эстония присоединилась к СССР Манефа вернулась в Загривье. Здесь она встретила свою первую любовь. Но, к сожалению, не смогла выйти замуж за любимого. Она вышла замуж за Солнцева Сергея. Очень яркие воспоминания остались у неё о свадьбе. Перед Новым годом в дом явились двое сватов, которые договорились о свадьбе. Сватов надо было обязательно обвязать полотенцем или поясом. Это делала Манефа. Через две недели состоялась свадьба. Свадьба проходила с венчанием в церкви. Церковь в то время находилась в Скарятине. Жених с невестой и гости ехали в церковь в санях, украшенных лентами. В церквях на иконы вешались полотенца, которые оставались затем в церкви. Попу платили деньги. На обратном пути при выезде в в деревню были поставлены ворота. Ворота обвязали соломой и подожгли.  Сани должны были проехать в эти ворота. Всего в свадебном кортеже было 6 саней и 6 лошадей.

Во время войны семья Манефы была отправлена в эвакуацию в Нарву. Там они провели всю войну. Манефа работала в оборонном заводе, рыла окопы, как все переносила трудности. Эстония была оккупирована немцами. Муж её просидел три месяца в тюрьме, т.к. немцы подозревали,  что он имеет отношение к коммунистам.

После окончания войны Манефа вместе с мужем и двумя дочками вернулась в Загривье. Деревня была сожжена немцами при отступлении. Десять лет они жили в деревянной лачуге, пока не смогли построить дом. Работала она в колхозе свинаркой. Женщина она была трудолюбивая, работала не покладая рук. Жизнь в то время была тяжёлой, но работали с энтузиазмом. Муж её был председателем колхоза. Несмотря ни на что  народ жил весело в Загривье, при клубе был организован народный хор. В этом хоре пела и Манефа. Часто они ездили выступать в Ленинград, во Псков. Была выпущена пластинка с записями.

Из материалов того же музея. Судя по всему это письмо, которое написал, к огромному сожалению, неизвестный автор.

До войны, когда наша территория принадлежала Эстонии, и вплоть до 1947 года, жители нашей местности имели кроме усадьбы по несколько гектар посевной земли, где сеяли пшеницу, рожь, гречиху, просо, лён. Крестьяне здесь вели натуральное хозяйство. В соответствии с этим и возводились все хозяйственные постройки. Вдоль улицы ставился бревенчатый дом. Дерево для постройки надо было выбирать умело. Например, считается, что изба будет долговечнее, если срублена из сосны. Но, если сосна выросла на болоте, то она по крепости намного уступает осине. Надо выбирать сосну, выросшую на сухом песчаном месте. В начале рубился сруб, который должен был обязательно просохнуть на солнышке, и только потом возводился дом. Дом ставился на фундаменте, чаще всего из камня. У тех, кто побогаче, фундамент доходил до 1 м. В доме чаще всего делалось две комнаты. Изнутри стены не штукатурились. Одна из комнат — кухня, в которой добрую половину, занимала русская печка. Печка обогревала обе комнаты. Вся жизнь проходила на кухне. Здесь стоял стол, вдоль стен широкие лавки, на которых сидели и спали. Мебель и посуда в основном были самодельные. Покупали, например, буфеты, кровати. В другой комнате в переднем (красном или большом) углу вешались иконы и день и ночь горели лампады. Там также стоял стол, покрытый льняной скатертью. Обедали в красном углу только в престольные праздники или когда приезжали гости, а в остальное время находились на кухне. Крыши крыли соломой. Шифера здесь не знали до середины 50-х годов. Крыша делалась высокой, под ней обязательно устраивался чердак с окошком. Первая электрическая лампочка появилась в 1953 году. А до тех пор для освещения использовали керосиновую лампу. Крышу часто украшали петухом, как символом богатства и независимости. Этот символ был позаимствован у эстонцев, где на крышу ставился конёк. На окнах делались наличники и обязательно навешивались ставни. После постройки дома приглашали попа, который освящал дом, читал молитвы. В каждой избе имелось подполье, где хранилась картошка, соленья, овощи. Их кухни дверь вела на двор для скота: держали коров, свиней, овец, кур, гусей. Двор был либо бревенчатый, либо каменный. Многие крестьяне жили зажиточно. Бедных почти не было. Потом в каждой семье имелась лошадь. Лошадей не имели только самые бедные. Вокруг дома имелся сад, грядки для овощей, а дальше шли борозды для картошки. В каждой усадьбе имелось гумно, где сушили и молотили зерно. Рожь и пшеницу молотили дома, жерновали, так как на мельнице надо было платить мукой. Поэтому обязательно строили клеть, в которой хранили зерно и муку. Кроме того, каждый хозяин строил баню. Бани здесь топились по-черному. Там ставили каменную печку, которая долго хранила тепло, а дым шёл прямо в помещение. Сейчас доказали, что такая баня обладала бактериологическим действием. И поэтому, в тех местностях, где использовались такие бани, люди меньше болели инфекционными заболеваниями. Дом крестьянином строился один раз в жизни, но так, чтобы хватило пожить сыновьям и внукам. Дом был связующим звеном поколений. В нашей местности до войны крестьяне селились также по хуторам. Расстояние между хуторами составляло 6-8 км. Потом хутора исчезли. Но и сейчас можно увидеть полуразрушенный фундамент на их месте.

Сейчас этот уклад жизни ушёл в прошлое. В 1947 году были созданы первые колхозы, тогда посевные земли были у крестьян отобраны. Забрали и лошадей. У крестьян осталась только усадьба. Теперь же многие живут в домах со всеми удобствами. Уже нет такой связи с землёй. Но нам, чтобы понять настоящее, надо хорошо знать своё прошлое. Нельзя забывать весь опыт, ту народную мудрость, которые были накоплены нашими предками. Нельзя отходить от традиций, ибо они являются связующим звеном поколений.