Дюк-Переволок

Мой дедушка Фаддей Кузмин был раньше безземельный крестьянин, он был сапожником. Землю мы арендовали, чуть ли не до самой Советской Власти. Не знаю, почему он оказался безземельным. (Во время земельной реформы землю они получили, но почему-то от деревни Переволок. Всего имели 16 гектар, из них пахотной земли 2 гектара. Но земля была очень плохая). У нас было 2 коровы и тёлка, 2 овцы, одна лошадь, небольшая свинья, 5 кур и один петух, собака и кот.  Коровы давали по 25 литров молока летом. Две коровы - это 50. Несколько целых бидонов возили по очереди в Скарятину. Если есть коровка, то молоко всегда свежее, сметана, масельце - все это было своё, и яичко каждый день. Сепаратора своего не было, а у Колдуновых был (родители матери из Переволоки), они были зажиточные, у них лавка была.

Сена много надо было косить. Ездили к Ямам на две недели и там жили в палатках. В Ямской струге, не доезжая Ям, были большие покосы. Мы арендовали их как будто у Громовых. Работали так: один стог им, другой нам, это называлось «испола». Возле Кароля была небольшая пожня только на одну корову, а на вторую надо было ехать в Ямы. Там делали 4 стога - 2 себе и 2 хозяину. У нас лошадка была Зорька, молодая, брёвна возила и пропсы (крепления для шахт), также за рыбой на Чудское озеро от берега километров на 5 или 6 к центру озера.

Еще дед охранял взрывчатку для багорки в лесу между Мокредью и Загривьем в 4 километрах от реки. Это было такое огороженные место в глубоком лесу. У него была будка, и он там жил круглые сутки. Там было много грибов. Правда, иногда приходил домой.

Бабушка Марфа, жена Фаддея Кузьмича была, как говорили, повитуха. Очень плохо её помню, потому что она умерла, когда я был маленький.

Отец Никифор Фаддеевич много занимался рыбной ловлей. Он зимой в январе, когда нерестился налим, выезжал в Куричек. Туда добирался на лошадке, но не на дровнях, а что-то типа ящика, куда снасти можно было положить. Привозил он целый воз налимов разной величины. Потом возил продавать в Загривье, Мокреди, Заборовье, а оттуда возвращался с деньгами. Там же собирал заказы на полушубки. Зимой у него отбоя от заказчиков не было. Отец был портной и шил отличные полушубки.

Когда началась Первая Мировая война, он был мобилизован и воевал где-то под Минском или Могилёвом. И какое-то время он был в немецком или австрийском плену, но был отпущен по договору (на фото  выше, он в военной форме).

Летом у нас было два перемёта, у отца и у меня. Мне он делал на 50 крючков, а рядом через 50 метров ставил второй на 70-80 крючков. Перемёт ставился от своего дома до самого эстонского берега. На перемётах столько ловили рыбы, что не знали куда девать. И вялили, и сушили, и продавали. А когда в июле шли ельцы, так приезжали к нам из Нарвы из нарвских ресторанов. Нам мальчишкам давали 10 центов за штуку, а там продавали за крону. Чтобы ловить ельцов, надо было набрать скачков (кузнечиков), а их можно было собрать только когда роса. Мама будила мама нас в 4 утра, а то и в 3. Мы ходили по полям и собирали их в бутылку. Сажали их на крючки на перемёте и елец хватал. Скачков надо было правильно насадить, чтобы шевелились. И еще не каждый из них годился, нужен был средненький. Если поставить большого скачка, тогда щука попадется или налимчик - большая рыба. А нам нужны были именно ельцы. Даже угри ловились на перемёты. Вечером насадишь червей или лягушек, и если лягушек, то пара или три-четыре угорька попадется. Только мама не знала, что с ними делать. Угри шли с Чудского озера. Перемёты стояли с апреля по октябрь.

В быстроходном течении реки нерестился хариус. Его только отец ловил и кто-то еще из Скарятины. Да еще Шувалов Иван из Переволока, он тоже рыбак был хороший. Отец хариуса ловил на мотыля. А мотыля поймать не так просто. Мы все ловили мотыля и, если поймаем трёх или четырех за целый день, в бутылку загоним, то это было большое счастье для отца. Он тогда на одного мотыля ловил 4 или 5 хариусов.

Кроме того, он ловил язей у «наклА», которое было напротив Дюка на той стороне, примерно, где карольская сторона - одна сторона покосы, а другая повыше. Там пароход останавливался, выпускал карольских и это место называлось «накло». Там тоже был разворот, папа ловил язей на горох, иногда 35-40, а иногда и больше до 50, половину лодки. Мама всё говорила: «Кто это будет чистить?». Он тогда собирал лошадку и ехал в Заборовье там продавать.

Окуней ловил, только надо было червей найти красных. Кроме того, ловились падузы здоровые, язи попадались, лещ иногда шел, сиг.

В Петров день была ярмарка в Ольгином Кресте - очень большая, приезжали фотографы из Нарвы, разная торговля. За церковью была большая поляна, не доходя до Степановщины. Хорошая интересная поляна, сосёнки росли. Это было на берегу, тут река течет. Туда Принаровье собиралось, ну, может, кроме Долгой Нивы и Усть-Жердянки, они в Нарву ходили. На ярмарке - фотографы, кино, мороженое и много другого всякого. После ярмарки весь Переволок шёл через Дюк, и останавливались, как правило, у нас. А Петров день был наш престольный праздник. Ну, если не все, то многие. Помню Ковалёвы, это друзья отца, Колдуновы, Дроздики, все у нас. А у нас пиво - отец угощал. Он заранее ставил громаднейшие бочки солода для пива из ячменя. Ездил специально в Скарятину за пустыми бутылками. Бутылки тогда были граненые и с белой мраморной пробкой, которая на проволочке, и закрывалась с красной резиночкой. И когда открываешь, колечко дыма идет от пива. Пиво хорошее делали. Сколько градусов сложно сказать, но если 4 бутылки выпьешь, то очень хорошо будет.

На закуску рыба разная. Отец ловил язей, хариусов и щук, которые потом вялили. С пивом, в основном, щуки валяные. В горячей воде мама подержит, и потом рыбу ломает и на стол. Потом вечером шли в Переволок в Народный дом, чтобы дальше отмечать. Дело было летом, и все собирались на берегу возле школы возле Народного дома, а он был против школы. Там сделали потом спортивную площадку, волейбольную. Вся культурная жизнь проходила возле Народного дома. Тут и берег красивый, тут и пристань, к которой, когда шли из Васкнарвы или Нарвы, приставали пароходы. С пристани ребятишки разбегались и вниз головой - бултых. Ныряли ребята молодые - Леня, Виталий… Там был очень хороший берег, чистый песочек, никаких камней не было.

8 ноября (тогда праздновали по старому стилю) уже в Переволоке был Михайлов день, и тогда там отмечали. В Переволоке был магазинчик, школа, Народный дом. Помню мужики каждый вечер собирались в кооперативе, в магазине. Он был где-то в центре деревни, возле Кретовых, там, где бани. Придешь вечером за конфетами, а у них там дым столбом и сборище, обсуждают все насущные проблемы и экономики, и политики. Водку там продавали. И, конечно, за рюмкой всё это обсуждалось. Особенно активными были Кретов, Петр Дроздик, Богатовы и Тайнов.

В Ильин день всё Принаровье на пароходах и на лодках, а то и пешком через Скамью добирались в Васькнарву. Хотя в Скамье тоже отмечали Ильин день, но почему-то все стремились в Васькнарву. Такой праздник! Там и церковь, там и магазин был, и озеро рядом.

Успенов день - это в Пюхтицах. Мы с мамой 2 раза ходили в Пюхтицы. Мы переезжали на другой берег, минуя Кароль, была какая-то дорога прямо на Овсоль (Овсово или Агусалу) примерно 8 км. Там в Овсоле мы ночевали и на второй день встречали крестный ход, с которым уже шли в Пюхтицы. Там тоже ночевали. Я помню, меня не к монашкам определили, а в стог сена закопали. Сделали мне дырку поглубже в стогу недалеко от собора. Помню, что монашка дыру в стогу сделала, а потом сеном меня закрыла, и там было тепло. Всего от реки Наровы до Пюхтиц было 25 км.

Домов в Дюке было четырнадцать, если не изменяет память. Самый последний дом был у Любимских, самый ближний к Переволоку. Они обсадили усадьбу елками. Нас было трое моего возраста в деревне — я, Иван Башманов и Любимский. Остальные были постарше или значительно младше. Иван Любимский пропал без вести во время войны. Он остался в деревне, и мы не знаем его судьбу. Другие дети в деревне были постарше или помладше.

Петр Викилов, когда женился, взял нас в «кликники». Мне было тогда 15 лет, а ему 20. «Кликник» — это что-то вроде свидетелей. Нам полотенце перевязали через плечо. Дело было зимой, когда мы ездили через реку в Князь село за невестой и сидели рядом с женихом. Иван Башманов справа, а я слева. Когда невесту взяли, тогда мы как-то по-другому уже сидели, в ногах что ли. Вроде охранников, а нам по 15 лет. Отец мой был у них извозчиком, потому что у них что-то с лошадью случилось, то ли не подкованная была, то ли берегли. Вереница в лошадей 15-20 – вот как мы ехали из Князь села в Ольгин Крест. И перед деревней делали громаднейшие ворота из соломы. Жениха и невесту не пропускали, чтобы калым какой-нибудь получить. Как правило, просили 2 бутылки и что-то еще. Ворота жгли потом.

Башмановы после раздела на хутора переехали почти к самому Коколку за ручей. Там у них была земля, и они построили большой дом. А как переехали туда, пришла багорка углублять русло реки Наровы. Бурили дно и взрывали. Мой дед и охранял этот склад с динамитом в лесу между Башмановым хутором и деревней Заборовье. Там было огороженное место. У него была и будочка с печкой. Я помню к деду ходил, навещал.

Багорка работала в Кошучках, прямо напротив Башманова хутора почти до самой войны. Ивана Башманова выучили на моторной лодке работать, и он возил инженеров и технических работников с багорки до Сыренца. Бурильный камень грузили на барки, переволоцкие перевозили и укладывали на мол, чтобы укрепить берег Чудского озера. Там и разгружали камень. От туда было хорошо плыть по течению, а туда надо было возить лошадьми или пароходом против течения реки. У Логузова был буксир. На багорке многие работали из Скарятины. Они у Башмановых в доме ночевали, а у них и молочком, и сметанкой, и яичками разживались. Еще они ульи держали. Сын их по нескольку раз в день ездил против течения и обратно на моторной лодке. Он получал за это деньги. Иногда он и нас подсаживал, когда никого не было: «Давай, садитесь ребята, я вас довезу, а потом обратно пойду». А когда чиновника вёз, тогда никого не брал. Если шёл дождик, он опускал какой-то брезент. Он же и охранял лодку. А багорка была буквально рядом с Башмановым берегом. Она продвигалась потихоньку к Коколку. Когда взрывали, тогда все приезжали туда рыбу вылавливать, потому что много глушили рыбы. В этом месте ловился хариус, хорошая красная рыба.

До переселения Башмановы жили в центре Дюка. В самом центре жил Трофер, а они ближе к нам. У них сад был большущий, больше 20 яблонь (там еще после войны сохранились яблони). Мы под руководством Ивана эти яблоки воровали осенью из сарая. Эти были вкуснее почему-то, чем свои. И еще Любимский с нами был, нас троё было друзей. Иван знал, где яблоки лежат, показывал нам, даже сарай открывал. У них было много яблок, были вишни и сливы. Еще у Тамма было много яблонь. Вообще Башмановы материально жили неплохо, потому что отец работал много, что-то продавали.

Были братья Клеверы - Александр, Илья, Николай. После пожара в 1931 году Клеверы уехали и построили три хутора, каждый из братьев собственный. За Дюком недалеко с полкилометра была у них земля еще до Тука, а до Башмановых был еще один хутор в лесу. Они занимались мясничеством, ездили по деревням скупали маленьких телят, бычков. Потом продавали мясо на рынке в Нарве.

Суриковы были нашими соседями. Я у них, если надо было, лодку брал. Они жили неплохо. У них было гумно, которое мы использовали для молотьбы пшеницы, но только после них. Они смолотят всё, потом уже мы. Сначала складывали снопы в ригу, топили там, чтобы высушить, а затем молотили палкой. После сушки тоже целая канитель. Один поднимается высоко, но нужно было подобрать погоду с ветром. Меня поднимали на табуретку. Понемножку сыпал зерно, внизу на брезент, зерно на него падает, а шелуха по ветру летит в сторону. Зерно подбирали и в мешочек чистенький, аккуратненький складывали. И потом везли уже на мельницу. На мельницу мы ездили в Олешницу. Там мололи хлеб и муку первач для лепешек и для блинов. У них был мелкий помол. Эстонцы держали эту мельницу. Ездили туда зимой, как правило, на лошадях, через Васкнарву, Ременнику и там ночевали. Один раз меня взяли с собой. Помню, что ночевали в каком-то домике. Олешницы было большое село, там тоже была церковь. На мельнице работал какой-то движок, может быть на электричестве (мельница была всё-таки водяная). В Коколке на водяной мельнице делали грубый помол.

Когда я пас коров, рядом со мной пас Борис Васильков. Его участок граничил с нашим. У него было 2 коровы и у меня две свои. Залесье, там в Заборовье, как нам тогда казалось далеко. Там пастухи играли на рожках, такие выкрутасы делали - «Светит месяц ...». Рожок из ореха делали и потом обволакивали берестой и делали 4 дырочки. Мы пробовали сделать, но у нас не получилось. А у Заборовских ребят получалось, кто-то их научил из старших. Вот мы всё завидовали! Зато у них не было реки, а мы купались, ныряли, рыбу ловили. Окушков ловили - у Бориса три удочки и у меня четыре. Удочки поставим и купаемся. А коровы ходят по картофельному полю и едят картошку. Нас, конечно, ругали. Меня-то ладно, а у Бориса Василькова не родные были отец или мать.

В 1939 году или раньше, он перешел границу в Советскую Россию, тогда это был модно. Он хотел учиться в Ленинграде. Перешел границу с кем-то около Куричка или Скамьи. Там попал в изолятор, где стали выяснять, кто он такой. Дали ему 10 лет и отправили в Кировскую область - это от Кирова 700 километров на север. Там был особый лагерь. Он был очень трудолюбивый, дисциплинированный и находился на особом счету. Он был как бы расконвоированный, но бежать-то все равно было некуда, потому что там кругом тайга и дорог не было. Он работал один и пилил такие деревья, которые использовали для пропеллеров самолётов в то время. Один он такой был. Начальник лагеря предлагал ему помощника, он отвечал: «Никого не надо мне». Умел он работать хорошо и с ножовкой, и топором. Рубил эти деревья особого сорт, потому что он знал какого, потом их разделывал и сушил. Даже, когда срок его прошел, он еще там оставался, и всю войну там пробыл. Борис потом вернулся в Нарву и работал на железной дороге долгое время на станции Нарва. Женился и квартиру получил в Ивангороде недалеко от кладбища.

Четвериков Илья известен был тем, что убивал свиней одним ударом. Ножи свои засовывал по 2 или 3 штуки за голенище. Давал сначала поесть поросёнку, чтобы он успокоился. Почёсывал поросенка, тот заваливалась на бок, и он одним ударом - бух, кровь побежит. Первая кровь выпускалась наружу, а потом её собирали в банку или ведро и пекли из неё блины. После поросенка поднимали и он его свежевал. Ему давали за работу кусок хороший печени. Всех обслуживал, его все звали.

Перед нами жили Удаловы. Бабка (Феврония) их была повитухой и, когда я родился, не было воды, а речка рядом. Она меня в речку - бух, а ноябрьская водичка уже не очень теплая. Окунула она меня в речке и сказала: «Будет крепко жить, будет здоровым». Только насморка с тех пор боюсь. А когда меня крестили в Ольгином Кресте, то там была какая-то лоханка. Еще крестили в тот же день Копылову Анфису из Переволока. Нас в одну лоханку туда и окунули. Тоже холодная вода была. Вот с Анфисой мы вместе и покрестились. Мы вместе с ней потом учились в одной школе в Переволоке. Когда Хаврония Удалова умерла я не помню. Они потом переехали на хутор, располагавшийся не доезжая Башмановых.

Еще жили Любимовы на другом краю, на одном краю Любимский, а на другом – Любимовы.

Дубы были у наших соседей, они взяли фамилию эстонскую фамилию Тамм (Tamm по-эстонски дуб), наверно, боялись, чтобы их не выгнали.

Четыре класса я учился в школе в Переволоке. Был один учитель на все четыре класса, и когда кто-то отвечал, остальным были задания. У нас были парты, учебники, тетрадки. Учитель был Яков Никитич Гладышев и жил при школе вместе с женой, а сам был родом из Пермискюла. В субботу, когда заканчивались занятия, он приезжал к нам в Дюк на велосипеде, и я должен был перевозить его на лодке на тот берег. Из Дюка перевозил на накло, а там он пешочком шел домой в Верхнее село к родителям. Мы договаривались, что в воскресение вечером или в понедельник рано утром я должен буду перевозить его обратно. Он там свистит три раза и я за ним еду. А иногда он свистел-свистел, а я еще сплю. Мама забыла разбудить, а папа ушел на рыбалку. Лодка у нас была одна и я частенько её брал у соседа: «Дядя Ваня можно я возьму?». Каву (кол) забивали и верёвкой привязывали, чтобы лодка не уплыла. Мы уже с первого класса катались на лодках в распашную. Гладышев был мастер рассказывать, особенно за рюмкой. Вот он придет к отцу, а я жду его на лодке, пока они выпьют. Очень интересный был очень интересный, интеллигентный человек. Жена тоже была учительница. Он после войны приходил на деревенские праздники в Переволок. Из одноклассников в Переволоке помню Тайнову Руфину, Копылову Руфу, Троферы. Башманов Иван некоторое время ходил в эту школу, пока они на хутор не переехали. Он в Скарятину ходил, кажется, с 3-го класса.

А затем нам нужно было идти в 5-ый класс. Переволоцкие, кто в Скамью, кто в Скарятину. Мы ходили в Скарятину. Вот Виталий Дроздик заходил за мной, я уже ждал его и мы вдвоем шагали 4 километра до Скарятинской школы. У меня была сумка с книгами, а он ходил без книг и без тетрадей, оставлял их там в парте. Домашние задания не делал совсем, а я кой-какие всё-таки делал. Мы сидели за одной партой. Однажды учитель Николай Федорович Чувырин заметил, что у Виталия Дроздика книжки лежали в парте, и ему попало немножко. У него был плохой музыкальный слух, когда пели. Надо было гаммы пропеть. Я на балалайке играл, на гитаре поигрывал, у меня слух хороший был. Так его учитель иногда указкой по голове стукнет. И поговаривал: «Голова у тебя как котелок, как медный лоб». По дороге в школу мы брали с собой Башманова Ивана, он жил тогда уже на хуторе. Долго шли, может час, а может и побольше. То нам камни надо было бросить в речку, тут белка попалась, тут заяц пробежал. Всё нам надо было уточнить и выяснить, куда они и зачем. Туда в школу мы ходили и зимой, и летом.

Мы закончили 5-й класс. Я дальше хотел учиться, а Виталий не захотел. Он отцу стал помогать и  в 6-ой класс не пошел. Стал уже работать на семейной барже и еще приспособился плотничать. Тогда переволоцкие возили на барках песок, гравий, да щебенку для сооружения оборонительных укреплений на левой стороне Наровы. Этим занимался Петр Дроздик, Григорий Яснов. Брали песок от Степановщины, там где Ольгин Крест. Они работали день и ночь. Моя двоюродная сестра тащила барку канатами против течения, 45 км если с Нарвы, то с правой стороны, то с левой. Против течения баржу протащить не так просто. Строили укрепления под руководством немцев, а больше англичан, зная о том, что рано или поздно русские придут. А крестьяне зарабатывали на стройке деньги.

Меня отдали в 6-ой класс в Загривье. Учителя там были Федор Васильев и Аполлон Чернов из Нарвы. Чернов создал оркестр. А поскольку на балалайке играл мой папа, она была у меня дома. Папа играл и на гуслях, и на гармошке. Я уже тоже немножко играл дома коробочку «Светит месяц». Чернов меня сразу подцепил. Он готов был дать нам ноты, что значит на балалайке играть 3-струнный или 6-ти или 7 струн на гитаре. Он дал нам основу.  Дело в основах и кто это преподает. Вот я на балалайке выучился, и мы даже участвовали в Певческом празднике в Нарве в 1937 году. Там был громаднейший певческий праздник, и мы 6 класса ученики ездил на Ивангородскую сторону, на горе напротив крепости. Там сразу по правой стороне, как поднимаешься по шоссе, направо, был большой… Русские хоры приехали из Печор, из Мустве, из Калласте, и всё Принаровье. Башманов играл на домре, я на балалайке, кто-то не помню играл на гитаре, кажется, один парень из загривских. Было четыре балалайки, я пятый, пять или шесть домр было, две гитары, мандолина и что-то еще, человек так 25 участвовали. Чернов Аполоний Фомич руководил нами и этим оркестром. Мы были там как скауты, нам и форму сделали - синие галстуки, зеленая рубашка. Форму надели и поехали туда. Был там сводный оркестр, примерно если не 40, а может быть и 50 балалаек, на домре тоже может 30 или 40 и гитар сколько-то, а остальное - хоры. Это всё исполнялось с 11 часов до 3 или 4-х. Вся Нарва слушала, пела и танцевала

В Загривье жил в интернате вместе с эстонцами. Там был эстонский класс, учились дети пограничников, в Кондушах и Печурках заставы были, дети лесников, объездчиков. Там была хозяйка, она и готовила, папа платил какие-то деньги за питание. Башманов тоже перешел учиться в Загривье. Он в интернате не жил, а жил у кого-то в доме. До дома мне было 6 километров, но дороги хорошей не было. Эстонцы все говорили по-русски, а мне там не удалось толком выучить эстонский язык, хотя учили его в школе 1 или 2 раза в неделю, а в 6-ом классе может 3 раза. На выходные домой в субботу ездили домой, а потом привозили обратно на санках. Школа сгорела после. Она была то наверху, то внизу. Все дважды горела, а мы учились внизу.

Я закончил там 6-ой класс. Потом отвезли меня в Нарву в русскую гимназию, а там меня спрашивали: «А где вы будете жить?» - «Будем искать». «Эстонский язык знаете хорошо?» - «Не очень». Хотя мы и учили в школе. Еще что-то спросили — и не взяли. Пошли в ремесленное училище, возле Липовой Ямки, там это здание до сих пор сохранилось. 2-х этажное и на втором этаже было слесарное, а на первом столярное отделение. Пошли в столярное. Такой же вопрос, а заведующие эстонцы, но по-русски говорили: «где жить будете, а тут тяжело найти и платить надо». Не взяли. Пошли в слесарное на второй этаж и там тоже самое.

У отца был знакомый портной Окунев Николай Федорович и мы пошли к нему. Жил он недалеко от церкви на Церковной улице (Kiriku) в Логузовом доме. Там была 3-комнатная квартира, в одной комнате была мастерская, в другой примерка шла, в третьей спальня. Взяли меня к портному учеником. Выделили мне уголочек, спал на полу, а за диван складывал подушку. Там был один мастер из Суур-Жердянки, звали Николай, одна мастерица-женщина жилетки делала, и еще одна женщина делала брюки — надомница. Он только кроил и заключал договора с еврейкой, которая продавала одежду на Вестервали. Принимал и отдельные заказы. У него были свои друзья, которым он шил костюмы и жилетки. Все магазины одежды тогда, как правило, ведали евреи. Были и русские, которые от Юденича остались, те у которых имелся при себе капитал. У бывших офицеров были маленькие такие лавчонки, а у евреев, конечно, настоящие магазины, Гольдберг, Гельдман. Еврейка давала материал, подкладку, волос, ткань для карманов. Всё она высчитывала и отмеряла. Я помню, тоже ходил, недалеко от Кренгольма Ливонская улица, сейчас она Пушкина. Магазины направо и налево, всякие разные и одежда, и обувь и другое.

Готовила нам хозяйка, она работала ткачихой в 3 смены. Я там был как бы на полном обеспечении. Ходил в магазин, мне давали деньги, для хозяина брал «азуник» (по другому, сороковка, четвертинка - бутылка емкостью 250 мл). Водку продавали в казёнке, давали через маленькое окошечко. Готовил утюги мастерам на кухне. Там еще приехали ребята из Скарятины, такой Колобашкин к другому портному. Кренгольм на работу тогда не принимал, народу там немного работало. Хлопок какой-то поступал на отделочную фабрику, его около Тёмного сада разгружали.

Окунев был то ли прапорщик, то ли другой младший чин белой армии. Я там научился шить брюки, жилетки. В жилетках было много разных карманов, но я уже знал как с ними обходится. Сначала присматривался, мне мастер Николай всё подсказывал. А он шил пиджаки, за день у него пиджак готов. А я выучился за день сшить брюки. Женщина делала 2 жилетки в день. Мы всё это сдавали хозяину. Все, что сшили за неделю - отпаривали и сдавали в магазин.

Ездил из Нарвы в Дюк на пароходе. Не часто, обычно на престольный праздник, на Михайлов день, на Петров день или на Ильин день. Праздновали и Загривье, и Заборовье, и Кароли, и Кукин берег свои праздники, но мы их не отмечали. Пароход ходил, сначала «Победа», потом «Заря». Каждый день, с Васкнарвы он выходил в 5 часов утра, в нашей деревне был около 6-ти. На лодке к нему выезжали, багром матрос лодку придерживал, руку подавал, и садились на пароход без пристани. В Переволоке была пристань хорошая, там он причаливал, но туда надо было идти километр, а зачем, когда здесь на лодке – раз и на пароходе. Пароход притормаживал напротив Дюка, и прямо на ходу садились. В Коколке так же садились, так как не было пристани, а вот в Скарятине пристань была большая, и в Верхнем Селе (или к берегу носом), в Князь селе, в Кароли «накло» выходили, в Криушах была пристань, Усть-Жердянке была последняя пристань. У парохода были колёса с двух сторон, он был на пару. Там был буфет, и мужички пили спирт с чаем - пунш. Были такие красивые места с той и другой стороны - это просто не придумаешь! Там, конечно, были и болотистые места с правой стороны, но вот Омут была большая деревня, и Усть-Жердянка, и Криуши – это такие деревни. Столько народу встречало бывало пароход, он пристанет, а никто не садится и никто не выходит, а он пришвартовывается. Столько народу на пристани - это у них праздник был – пароход пришел! Когда из Нарвы шел, кто-то выйдет один, так его встречало человек 50, если не больше. Когда я плыл из Нарвы, то выходил в Переволоке и домой шел пешком.

В тихие вечера надо обязательно выйти на тот берег, где была тогда школа и Народный дом. Он такой чуть возвышенный, река течет. Она сгибается от Ям и Кукина берега, широка-широка река, тихо-тихо течет...

В 1939 году пришла Красная Армия, мы её встречали, разговаривали, были  очень рады! Целые составы шли по железной дороге через Нарву. В Нарве останавливались только те отряды, которые шли пешком. Несколько полков сразу на Кренгольмское поле повернули, там где Малая Кулга. Там разместился полк, и они жили в палатках. Несколько полков ушли в Усть-Нарову. В сентябре полки пошли по квартирам, заняли часть Ивангородской крепости, Германскую крепость, а эстонскую армию отправили оттуда. Сразу развернули киноустановки и стали крутить советское кино. Нас ребятишек пускали бесплатно, а так кино стоило 20 центов. Но зато можно было сидеть хоть целый день, сеансов не было. Еще цена от рядам, первый 10 центов. На первый ряд нас ведут в темноте какая-то женщина, фонариком подсвечивает - вот здесь садитесь. Это мы с Колобашкином ходили. Зайдешь туда и сидишь полдня, пока кушать не захочется. Хозяин платил мне немножко, еще папа оставлял. Мороженым могли угоститься, его продавали на каждом углу. Или съесть ромовую бабку в кондитерской. При каждой кондитерской были один-два столика, давали булочки, эти самые ромовые бабки с каким-то соусом и кофе в маленьких чашечках. Советских солдат в увольнение не пускали, только офицеров.

Войска расположились и вдруг узнаем, что на Кренгольме объявляют: «Требуются ученики прядильщиков, веретёнщиков» и еще какие-то. Башманов мне звонит, давай ты уходи. А он тоже где-то в Нарве работал. Тогда в Нарве было много, кто у портных, кто у сапожников: Нина Шаляпина, Нина Яснова уже в Нарве жили. Хозяину сказал: «Николай Федорович, я кое-что научился, мне уже надоело эти штаны, жилетки шить, надо поработать на фабрике». Взяли меня учеником. Башманов на 5-ом этаже, а я на 4-ом, это на Иоальской фабрике. Наши деревянные шпульки передавались туда, веретенный цех там был, кажется. Работали в 3 смены, и ночная смена была. Шум был такой! Работал я босиком, в трусах, потому что было жарко и влажно. Эту влажность нас и заставляли поддерживать. Поливал аккуратно через леечку дождичком. Если не польешь, то нитки рвутся из-за сухости. Машины длиннущие, через весь цех. Их надо было почистить после смены, пыль столбом стояла. Как какая грязная работа, так звали ученика. Мастер с одной стороны цеха, а поммастер на другой. А ученик между ними, помогал то одному, то другому. Мастер, конечно, больше курил, а поммастер больше работал по сути дела. И потом учеников подключал. Труд не очень благородный, зато смену отработал и свободен. Я жил в 16 казарме, там один дядька из Криушей имел комнату, а жил один, у него диванчик был и он мне сдавал. Я ему платил сколько-то. Это на 3 этаже, направо и налево комнатушки, там была где-то кухня и отдельно где-то туалет. Потом мои родители переехали из деревни и арендовали квартиру в Ивангороде. На Новой линии в Ивангороде, недалеко от железнодорожного моста, дом был предпоследний и деревянный, трех-этажный, и мы жили на 2 этаже. Отец поступил на Парусинку на Суконной фабрику, сразу как приехал из деревни, нашел там работу. Суконная и Парусинная фабрики работали на Ивангородской стороне. Водопад был громаднейший, висячий мост. Я стал жить у отца. Тогда поехала молодёжь из деревень на фабрики. Началось великое переселение, прежде всего молодёжи. Приехал Иван Фаронов, где-то нашел комнату с кухней и там было пристанище всей молодежи с Переволока - Анатолий Фаронов приехал, но потом уехал снова в деревню Виталий и Иван Дроздики там были. Иван Дроздик самый первый приехал, нашёл женщину и откололся от нашей компании. Он жил на Суконке. Иван Фаронов возглавлял нашу капеллу, он был постарше нас, в том числе и Башманов, там и Нина Шаляпина была, и Трофер Тоня - все рванули из деревень. Кренгольм принимал уже не только учеников, требовались прядильщики, ткачихи и др. На фабрике все-таки были заработки, и труд был легче, чем в деревне.

Башманов был инициатором, пришел и сказал: «Слушай, на фабрике, на доске объявлений написано, что в военкомате  требуются в какое-то училище ребята. Пойдем, узнаем». Герасимов вроде уже ходил, и его уже чуть ли не взяли. А учиться надо будет в Таллине на офицера. Только нужен был документ, что 6 классов закончили. Иван он был активный. Виталий Дроздик не пошел с нами, он работал в столярке и жил тогда с Иваном Фароновым в одной комнатушке. У них там были два потрепанных дивана, кроватка, но главное, что было тепло и светло. Это находилось недалеко от Ратушной площади Нарвы в старой части города. Мы с Иваном пошли в военкомат, нас там приняли, записали. «Вот ребята, вы здоровы?» - «Здоровы». «Хотите быть военными, офицерами» - «Хотим!». «Проценты знаете? математику, арифметику? диктанты, изложение писали?» - «Писали». «Как эстонский язык знаете?» - «Не очень». Эстонский язык был не очень важно, но желательно, сказали - там продолжите его обучение. Медицинская комиссия будет на будущей неделе. Давайте такого-то числа приходите сюда. Перед комиссией немножко помойтесь. Если медицинская комиссия утвердит — если у вас желание есть, напишите заявление и вперед, в город Таллин, там будет обучение 2 года. Получите офицерское звание, младший лейтенант или лейтенант, в зависимости от успеваемости. И будете командовать взводом в начале или в Таллине, или в Тарту, а может быть и в Нарве, а может быть еще где-то. Все зависит от того, как пойдет ваша учеба в течение двух лет. Будете учиться в Тонди. «Были когда в Таллине?» - «Нет, не были». Знали, что Таллин есть где-то. Мы пришли в назначенный день. А вначале сказали мастеру, потом начальнику цеха. «Так, мол и так, мы уходим на комиссию в военкомат». Мастер сказал - дело ваше, армия вон она тут стоит. Мастера были эстонцы, а поммастер русский парень из какой-то деревни, он погиб где-то во время войны.

Комиссию прошли, рост, вес записали. Самое главное надо было подтянуться, мы едва-едва смогли 1-2 раза на турнике. Но здоровые ребята, жалоб мы не изъявили, глаза проверили, уже появились таблицы - мы смотрели. Все нормально! Единственно у Трелина из Заборовья было плоскостопие. Так он разревелся даже в военкомате. Велели придти в военкомат к такому-то числу и часу. Я рассчитался, получил небольшую сумму денег. Маме и папе рассказал. Нас из Нарвы 20-25 человек поехали. Я, Иван Башманов и Анатолий Фаронов, он постарше был года на полтора-два, Герасимов из Нарвы. Отправили нас в Таллин. В Тонди была окончательная приемная комиссия. Там были эстонцы, офицеры. «Хотите быть военными?» – «Хотим». «Выдержите испытание двухгодичные: тактика, по-пластунски, с оружием, физкультура, зарядка?» – «Выдержим». «Будут и химические предметы, общеобразовательные предметы, будет эстонский язык, выдержите все это?» – «Выдержим». «А вы хорошо знаете математику, ну-ка проценты посчитайте нам». И я на процентах замкнулся. Запнулся, но преподаватель смотрит остальное все хорошо, и зрение, и слух. Обращали внимание на образованность и патриотичность. И я прошел, нас зачислили. Много было из Причудья, из Муствеэ, в основном русских брали, бедняков, из крестьян, из рабочих.

Форму выдали советскую, курсантскую. Сапоги яловые может из эстонской армии. Учились в казармах на Матросова. Одна казарма – курсанты из России, другая из Эстонии. Наша была крайняя в сторону города. А среднюю занимали русские. Эстонцев было мало, больше из Нарвы, из Причудья, из Печор. Было несколько десятков из Таллина русских, но они владели очень хорошо эстонским: Горюнов, Скворцов. Они были все образованные после гимназии, а остальные с 6-классным образованием. Там и раньше учили прапорщиков для эстонской армии. Преподаватели были все эстонцы из старой армии, они были подкованы, действительно хорошо преподаватели. Саар был командир роты. Он потом воевал и под Великими Луками, и в Курляндии. По-русски они говорили плохо, командовали на эстонском языке, в основном. Но потом постепенно-постепенно стали на русском.

Ко мне приходил в Тонди Леонид Яснов с девушкой, он был тогда уже в Таллине. Приходил в воскресенье, еще не знал, что война началась. А нам объявили после завтрака. Казарменное положение, но все было мирно. Были специальные комнаты, где принимали гостей. Принес он конфет. Я не курил, он уже покуривал. Мы побеседовали. Он работал на Балтийской Мануфактуре, а девушка у него было из Кароли. Они вместе уехали. Как он был мобилизован, никто не знает. Потом только узнали, что он служил в Эстонском Стрелком Корпусе и погиб под Великими Луками в 1943 году. Его имя есть там на обелиске.

Эвакуировали нас, когда немцы были уже в Валга или подходили к Пярну. Мы погрузились за 2 часа на станции Ярве и сразу выехали. До станции дошли пешком, в вагоны и всё. Переехали железнодорожный мост в Нарве, мы были в районе Кингисеппа и этот мост разбомбили. А Нарву, кстати говоря, бомбили уже раньше. Мы когда проезжали Нарву, думал может зайти к своим родителям, передать что-то или сообщить, но некогда. Мы проскочили через мост все 4 состава, наш состав шел 3-им, сзади нас еще один, но тоже проскочил. Это всё курсанты, всё училище. Мы ехали в товарнике, а в пассажирских преподаватели, офицеры, а мы по 30 человек в вагоне, а может даже по 40 ...

Продолжение рассказа, касающееся военных лет, можно прочитать здесь.

Стихотворение Людмилы Никифоровны Торбек (родная сестра Салтыкова М.Н.):

С Чудского озера большого
Течёт река Нарова
Широкая и многоводная,
Где-то ты спокойная,
Где-то ты бурлящая
Богата рыбами и всех кормящая.
Не далеко от озера Чудского
Моя деревня Дюк была
Но, к сожалению, её не стало,
Как и другие - сожжена.
Была жестокая война
Много горя всем принесла,
Горели в деревне дома,
В слезах покидали родные места.
Никто не вернулся в деревню мою,
Чтоб снова начать свою жизнь.
Приютила нас Нарва, разрушенный город
И здесь началась наша жизнь.
Трудились все много с желаньем одним
Быстрее наш город поднять из руин.
Приезжала не раз я в деревню свою
Вспомнить детство и школьные годы.
Заросло это место, где домик стоял,
Только в памяти будут те юные годы.