Омут, часть 2

У маминого папы, моего дедушки (Елисей Прокопиев) раньше была фамилия Фомин. Потом, когда меняли фамилии, он взял фамилию Аллик. Ему сказали, хочешь дальше работать - меняй фамилию на эстонскую. В Нарве был лесоторговый склад Чижикова. Так вот дедушка здесь в Омуте закупал и туда отправлял дрова на барках, или из бревен делали и отправляли «гонками». У кого есть барка - приходил, а он нанимал. Пароход «Задубаем» таскал барки с Нарвы до Омута. А дальше он уже не мог таскать, потому что у нас тут пороги и очень сильное течение. Так вот наши мужики таскали на лошадях барки с Омута туда выше по течению за деньги, это давало какой-то приработок. Запрягали не одну лошадь, а две или три, всё-таки барки большие были. Они, наверное, до Скарятины так таскали, я точно не знаю. А там уже не такое течение.

Мне всё говорили, что твой дед казак. Если служил кто и всё хорошо было, то когда заслужил, тогда царь давал направление в Принаровье. Дадут ему бумажку, вот тебе столько гектар и начинай там жить. Так это всё Принаровье, говорят, построено было. Наши бабушка и дедушка самые старшие, а у них какая-то родня я не знаю. Откуда он и что, дедушка... (Прямые его предки жили в Омуте, по крайней мере с середины XVIII-го века).

У дедушки было только три дочери (Агафья, Екатерина и Анна). Одна (Агафья) уже раньше была замужем (в 1914 году), потом она овдовела, муж у неё в 18-м году погиб и она уехала тогда в Ленинград. А мама вторая вышла замуж за Княжсельского Николая Поплёвкина. Третья (Анна) вышла замуж за учителя Смирнова Василия Прокофьевича, он жил в Степановщине. У дедушки была куплена тюль. Он говорил, которая из дочерей выйдет замуж последняя, той и достанется - мне вам всем не на что давать...

Мама была грамотной. Был такой период, когда у нас во вторую половину нашего дома пускали магазин. Какой-то хозяин с Нарвы привезет товар, так вот она продавщицей там была.

У деда, папиного отца в Князь селе было 6 сыновей и одна дочь, и они почти все были женаты, только один был не женат. Он был немножко такой с горбиком был. Сыновья уже стали по хуторам расходиться. Но когда папа поженился, мама в их семье стала 13-ой, у них была очень большая семья.

Папа во время той войны, это в 1914 или 1916 году был в плену, кажется, в Чехословакии или Румынии. Мы всё просили: «Папа, ну спой песню по-ихнему» - «Мигай, мигай окута Сербия!». Это в плену он там был. Потом убежал из плена  и домой появился. Папа был грамотный, он был и говорливый, и много знал.  Он инвалид уже был, на одну ногу хромал. Женился в 20-м году, наверное, или в 19-м. Я-то родилась в 21-м году.

В Омуте оставались бабушка с дедушкой. Моя крёстная (Анна Елисеева) - последняя дочка тоже вышла замуж в Степановщину, и старики остались вдвоём. Вот тогда мы и переехали к ним. Я родилась не в Князь-селе, а уже в Омуте.

Мой папа - он как-то не ладил с дедом, с маминым отцом. И тогда он купил хутор в Засеке. Земля была взята на выплату, не то что он сразу деньги отдавал, а выплачивал постепенно. Он поставил баню, сарай большой и маленький домик. Это говорил он - сперва на время, а потом сделаем хороший дом. Ну, в общем, скот свой забрал, всё забрал. Летом папа уехал работать на пароходе. У нас такой Виноградов был, он там на этом пароходе был или капитаном, или как назвать - рулил там. У нас один пароход был «Победа», второй «Заря». А как виноградовский назывался забыла, несмотря на то, что я на этом пароходе и сама ездила. А мама была с ребятишками и скот, конечно, был и жили в лесу. Раньше на берегу реки жил Степа Ерёш, а мы жили в лесу. В то время Тыловая дорога шла от деревень в Нарву. Так вот мы около этой дороги жили, где-то 1,5 км от речки, а Степа на берегу жил. Это было на 15 км ниже Омута, наполовину дороги до Криушей. Но нам там пришлось пожить всего 1 год, даже не год, а только с весны до осени. Вот тогда папе предложили сторожем в церковь в Ольгин Крест, и мы переехали туда. На той земле мы потом бывали, у нас там покос был ...

А мне надо было в этот год в школу идти, мне еще не было восьми. И папа не отдал меня в Омут в школу, а отправил в свою деревню Князь село. А я её так не любила. Первый мой учитель был Беззаборкин. Жила я у папиных родителей-бабушки с дедушкой.

Я два месяца в Князь селе только училась, и тогда мы переехали в Ольгин Крест. Мы тогда жили прямо в Ольгином Кресте, рядом с нами жили семьями батюшка Ротковский и дьякон Иван Захарович. Всего три домика было. Батюшка от церкви повыше жил, у него был домик, всё хозяйство своё. Иван Захарович пониже жил по другую сторону церкви, а наша сторожка была середине. Церковь была огорожена, и мы жили ближе к дороге. Мы жили в этом углу, потом за нами Иван Захарович дьякон. Еще агроном там жил недалеко. Сторожка, в которой мы жили, это была большая-большая комната. Сторожка целую неделю была свободная, только что люди с Загривья приходили с дороги погреться зимой. А летом там никого, только покурить кто заходил в эту большую комнату.

Когда меня с Князь села забрали, тогда я в Скарятине в школу ходила. Папа и в службах помогал в церкви, и звонарем, и сторожем, и всё другое. Жить-то надо было. И хорошо было, и деньгами платили, и зерном, и земля была тоже. И у батюшки полосы были, и у Иван Захарыча. Так что работали все мы.

В церкви в Никольский придел можно заходить было, а в Николин день там была всегда служба. Там было два притвора Николы и Ольгин. Такая красивая была внутренность, цвет такой с темно-голубым, очень красиво было. Ольга во всю стенку была нарисована. Я так любила свою церковь, несмотря на то, что я девчонка, совсем маленькая была. Никольский придел намного меньше был, чем Ольгин. А какой звон-то там был по всей округе прихода нашего! Папа звонил, сам научился, если есть захочешь, так научишься.

Дочка у батюшки (священника) Ротковская Лида была самая старшая, и три сына были: Володя, Андрюша и Борька — этот хулиган был. Матушка была Дарьюшка, а батюшка отец Андрей. Придёт после церкви, зайдет всегда к нам покурить. И выпивать здорово любил. Когда приходил в Омут в престольный праздник Николы, а летом Ильи, наливали ему. Когда мы жили в Омуте, папа тогда уже не служил в церкви, так он к нам всегда заезжал, так тут... Тогда уже папа запрягал лошадь и отвозил его домой туда. Вот вам и батюшка!..

Был такой случай, что мне пришлось оставаться в школе на второй год. Это в Скарятине я 2 года в школу ходила, пока папа сторожем работал в Ольгином Кресте. Весной работа, то и сё. У мамы был маленький ребенок, и мне пришлось в няньках сидеть. Взяли со школы раньше окончания учебного года и всё. И меня оставили на второй год в первом классе. Но когда пришла снова в первый класс, немного времени прошло, и меня перевели во второй класс всё равно. У меня хорошие были отметки, я как-то всё знала, учила уроки. Я неплохо училась, и поэтому у меня не получалось в каком-то классе сидеть два года... Побыла в первом классе, а потом сразу перевели во второй класс...

В школу мы девочки ходили в сапогах,  зимой, когда холодно, в валенках. А босиком никогда не ходили, даже дома в тапочках. Так далеко было идти, это на тот конец Скарятины. Нас детей было всего в Ольгином Кресте - у батюшки четверо, у Иван Захаровича два мальчика и я у своего отца. А весной река выходила из берегов, мы по дороге не шли, мы мимо речки. Школа в Скарятине была к лесу ближе. Я там 2 года училась.

Уроки начинались с молитвы. Вставали и читали молитвы. Был закон Божий и преподавал Василий Прокофьевич Смирнов. Я его застала, когда он еще работал. Он между партами идёт и читает. А есть в законе Божьем, как Ева соблазнила Адама, они съели яблоко и их выгнали. Он читал, а потом говорит, сам улыбается (почему такие моменты в памяти оставши): «Вот что они натворили, не ели бы они это яблоко, так и мы бы жили в этом раю»...

В Скарятине учитель был Смирнов Василий Прокофьевич, моя тётушка по маме (Анна) была за ним замужем. Он жил в Степановщине и каждый день ходил в Скарятину. Их было три брата Смирновых - Петр, Михаил и Василий и три сестры. Вот одна сестра была за Иван Захарычем дьяконом замужем, одна сестра - была в Скарятине. Я ходила еще к Смирнову в школу, а потом ему сказали, что он был инвалид, параличом разбитый после инсульта, рука у него была чужая. Тогда он ушел на пенсию, довольно приличная была, для того времени, даже помню 15 тыс. марок. Он неплохой, хороший был человек. Гулял, ему надо было каждое утро определенный маршрут делать. Он в 1938 или 39-м году умер. Случай такой был, что в их пшеницу вошли какие-то деревенские коровы. Вот он на велосипед сел и поехал. А категорически нельзя ему было на велосипеде. Там был ручей, он упал и всё. Крёстная, конечно, отвезла его в Нарву утром сразу, а оттуда уже в гробу привезла. Крёстная осталась вдовушкой. У неё двое детей было. Сначала было трое, один мальчишка первый умерши, а других два оставшись. Один мальчик уже был взрослый был с войны, когда там уже освободили и они пришли домой посмотреть, что да как. У них хороший дом был, деревянный. Там сожжены все дома были. Так вот он пошел на берег, и она слышит взрыв получился, он на мину наступил и всё. Она прибежала: «Мама, уходи, уходи» — и всё конец. Вот такая трагедия получилась.

Мы там отжили в Ольгином Кресте четыре года что ли (с 1929 по октябрь 1932 года). В Омуте дедушка и бабушка уже старые, работать нужно, что ж они вдвоём остались. Дедушка уже болеть стал, бабушка ходила в церковь, заходила к нам и всё говорила, давайте идите к нам жить. Тогда дедушка сказал, что я отпишу всё своё хозяйство, только не на папу, а на маму и на детей. У дедушки было сделано завещание, привозили нотариуса с Нарвы, значит на Екатерину (маму) всё хозяйство, а после её смерти всё переходило бы детям. Папа даже и не упоминался, как-то они не ладили, зять с тестем. Вот так дедушка рассудил, и мы переехали тогда в Омут.

Земля наша была там, где шла тыловая дорога в Загривье, с той дороги еще была дорога, после этой дороги к деревне была земля у людей, а наша была к Тыловой дороге. Это дедовская земля была.

Тогда я в Омуте в школу пошла. В Омуте школа как раз на середине деревни была. И школа и Народный дом, сперва Народный дом, потом туда дальше школа. В школе было две комнаты. Я пришла в школу в Омут в 3-ий класс. Ольга Павловна — это была учительница в Омуте и Илья Степанович Елёхин. Ольга Павловна после института, она эстонский язык нам преподавала. Ну, что первые азы получили. Там уже ходила до конца в Омуте, с 3 по 6 классы.

При школе жила учительница. Была учительская, а напротив у неё была комната. Одна дверь вела в младший, другая - в старший и еще там была сквозная  дверь. Здесь был 1, 2, 3 классы, а там 4, 5, 6. Елёхин жил в своем доме. У него был огромный сад, росли яблони.

Зимой учитель оставлял ключ от школы, от одной комнаты и вот мы молодёжь, когда уже подросли, это после школы было дело. Собирались там, чуть ли не со всей деревни, читали книжку, какой-нибудь рассказ. Потом выбирали судью и устраивали литературный суд. Я скажу, что молодёжь всё-таки хорошо жила, дружили, занимались, а не бегали там, не носились. В Народном доме ставили представления. Я тоже участвовала, есть фотокарточка мы группой снимались, я там играла роль «Хозяйки гостиницы». Или еще прочитаем какой-то рассказ, потом выбираем судью, защиту и виновников и будем разбирать это всё - литературный суд назывался. У нас Тихомиров Саша был был очень умный. Такие вот проводили вечера.

Летом у школьной площадке вешали сетку и мы играли в волейбол. Тут и баянист сидит играет, тут и потанцуют. Но это только по выходным дням, на буднЯх этого не было.

Школу 6 классов закончила в 14 лет. Папа рассудил так - девочка должна обеспечить всё на свою семью, обшить. Значит, отдали меня после школы к одной портнихе в Нарву. Она была старая дева, горбатенькая была, жила с мамой. Нас четыре девочки у неё было: Овчинникова со Скарятины, одна с Заборовья, я и с Парусинки одна девочка. Хозяйка нас отпускала на каникулы на Пасху - могли неделю быть дома, на Рождество тоже самое отпускали домой. Сперва шили платья и хозяйка денег не платила. Отец приезжал, привозил мне продукты. Потом он молол муку. Оставит в пекарне мешок муки. Учила нас шить, но кроить не давала.

Потом мы с подружкой жили у одной такой эстоночки Ани. Она нам разрешила прямо в этой же мастерской жить, там была отдельная кухонька, там плита и кровать стояла. Мы жили бесплатно, но за то мы должны были убрать мастерскую. А что нам тяжело это сделать? И она была довольна и нам было хорошо. Тут мы уже шили пальто. Мы придём, уже всем положено, что пошить, и раздает одной, второй, третьей, четвертой. А мы 2 девчонки тоже шили, но нам со старшими не сравняться, у нас еще не такой хороший был опыт.  Мы также садились, брали пальто и начинали с самого начала. Стежки поставишь, это соединишь и до готового пальто доводишь. Кроить не позволяют, это хозяйка делала. Вот на пальто я тогда была выучившись, хотя кроить хозяйка не давала. Грудь выкроят, а потом это выстегать всё надо, чтобы она красиво стояла. Тут хозяйка платила нам за то, что работали. Потом мы с Гремовой уже снимали квартиру, у меня и паспорт есть, это когда еще у хозяйки.

В 1936 году я приехала на Пасху на каникулы, вот после у мамы и случилось, что она заболела. Она пошла в Ямы или Кароль, там сапожники были. Папа говорит: «Тамара, сходи в Ямы принеси сапоги, там мои готовы, пошиты». А мама говорит: «Да что ты, она же после гриппа, я сама схожу». Ну и пошла с одним мужчиной с нашей деревни. И нет и нет, уже вечер, это апрель месяц. Мне говорят, сходи к дяде Роману, узнай дома он или нет. Дядя Роман говорит: «Да, мы шли, ей как-то плохо стало, она зашла к Смирновым в Степановщину», это по пути. И говорит, полежу, отдохну и приду. Это понедельник или вторник как-то было. Мама заболела воспалением лёгких. А в деревне что там? Врач приезжал, или сестра, делайте компрессы и всё. А у неё двухстороннее после гриппа. И вот она только эту неделю и прожила и всё. Нас осталось четверо, я была самая старшая. Она 26 апреля умерла, а мне в июле исполнилось 14, брату 10 (Иван), второму 7 (Михаил), сестрёнке 1,5.

Вот видите, какая жизнь сложилась, но ничего выжили...

Мама, я всё думала, что это моя смерть, почему? Весной я приехала на Пасху, мама умерла и всё мне уже никуда ехать не надо. Папа уже осенью, к Новому году женился. Ну, что ж он еще не старый. Женился не больше, чем через полгода. Там у нас соседка была вдовушка. Я не скажу, что она плохая была — нет, нет. Тем более бабушка старая и дедушка уже старый. У дедушки очень нога болела, после мамы через год он и улетел. Мама умерла в 36-м году, дедушка умер в 37-м году, крёстной муж (учитель Смирнов) в 39-м году умер, и бабушка омутская умерла в 39-м. И бабушка князская не помню год с этих 4-х пятый был. Вот такой у нас был период очень сложный.

А маленькую сестрёнку, когда мама умерла, с кем оставить? Нам всем в поле надо, туда-сюда. Дедушка оставался с ней в няньках. Ей 1,5 годика, она такая шустрая была, от дедушки убегала, у него ноги больные. И один раз на козелок побежала, речка тут рядышком и кувырк в воду. И хорошо, что соседка шла, видит, что колпачок торчит, так вот выскочила.

В конце концов, её взяли одни в дочери, удочерили девочку в Таллин. У отца Андрея Ротковского дочка Лида уже школу закончила и уехала в Таллин. Она там работала на Ситцевой фабрике. Она постарше меня на три года. Там познакомилась с одним парнем в Таллине, и вроде как у них дело шло к свадьбе. И вот эта матушка Дарья, а батюшка всё её Дарьюшкой называл, поехала в Таллин и встретилась она с парнем, с которым Лидочка дружила и с его сестрой. Ну и разговорились. Вот эта сестра и говорит - детей нет у нас. Серёжа всё ездит по детдомам, ну не знаешь, какие там дети, да что. А матушка Дарьюшка и говорит: «Вот у меня умерла подруга и девочка осталась, ей 1,5 годика». Та сказала: «Да, Серёжа всё хочет мальчика». Ну ладно оставили до осени, - тогда приедем, посмотрим, как что и тогда решим. И вот уже настала эта осень. Отец уже сошёлся с этой Пелагеей - Полюшка да Полюшка её всё звали. Очень дедушка настаивал Елисей, потому что ему в няньках опять оставаться надо было: Да отдайте, да отдайте. Она была такая хорошенькая, волосики беленькие до плеч, всё колечками, колечками. И мне-то никуда не убежать, летом-то молодёжь собирается, а я с ней торчу. Приехал Сергей, сговорились, привез всю одежду, чтобы одеть, как и что и меня с собой взяли. Ну, как так отпустить к неродным! Приехали к дому в Таллин, постучали в дверь. Вера Васильевна открыла, схватила так её. Так она сестренка ничего, это уже к двум её годам шло дело-то. Ей 6 октября день рождения был. Теперь и я могла уехать на лето, учиться или что, ну я и уехала. В этот-то год нет, а потом-то я всё равно уехала. Я с ней три дня была у приемных родителей, а потом меня уже в другой дом, к родителям приемной матери отправили. Девочке надо привыкать с ними. И звонили мне. Одну ночь звонили- не знаем, что делать, забилась под диван и оттуда никак не вытащить. «Няня, няня!» - кричала меня. Ничего, я днём к ним приходила и всё так. Ну, в конце концов, надо ехать домой, осень ведь. Я потом как попала бы, пароход-то ведь ходил. Неделя, чуть побольше недели, еще 2 денька прибавила. Парохода не будет, а мне как тогда. Надо будет пешком идти. Уехала, она привыкла, так вот и росла. Конечно, они не хотели, чтобы встречались, но мне было разрешОно. Я была как бы крёстной ей и уже выросла, в школу пошла. В общем, так и выросла, так она с ними и жила. Потом тоже замуж вышла. Они русские ее приемные родители, беженцы из России с той войны. В Таллине ситцевая фабрика была, вот он там работал, был директором. Это дедушка моей сестре, их приемной дочери как бы будет. Жили они отдельно от них. Там дом был 2-этажный небольшой такой, только они этим и пользовались домом.

Вот меня туда и отправляли, я потом приезжала. А потом у приёмного её отца тоже свой дом построен в Таллине, 3-этажный, на каждом этаже по 3 комнаты. Он считал, что были старики у них 3 дочки и сын и, вот уже весь дом и занят. Раз была возможность, он и сделал. Удочерили и после этого она уже всё-была с ними. Один раз я на Рождество приехала. Мне разрешОно было ездить. Была с Верой Васильевной на кухне, и она сестренка моя тут была, крутилась. Она уже в школу ходила, и я ушла в комнату и сижу за круглым столом. Она пришла так, села напротив меня, смотрела-смотрела на меня и говорит: «Крёстна, а почему у нас с вами одинаковые волоса?». Мы виделись редко, потому и на вы ...

Наш дом в Омуте был посередине, если от Вольного конца идти, то наш дом 10-ый от прогона, как раз напротив Городёнки. У нас ведь в деревне был Вольный край и Барский край. Мы жили в Барском краю, он был выше по реке. Посредине был прогон, там часовенка стояла. Пароход останавливался немного ниже прогона, там была пристань. С залеска люди на пароход тоже ходили, с Загривья, Кондушь, эти все деревни — все к нам, к речке.

Мы с моей подружкой давай сочинять стихотворение про нашу деревню и мы только строчку придумали: «Деревня наша длинная, у ней есть сто домов..» и всё. Это еще детьми в школу ходили.

Около 100 домов у нас в деревне было, она растянувшись была. В нашем Барском краю дома были все в один ряд. Только около нас Карнышевых дом был к реке. А как начинался Вольный край, сразу дома в 2 ряда. У них огороды у всех уже туда дальше, за гУмно, как говориться, у кого поближе, у кого подальше. А наши дома стояли от реки, но всё равно не далеко. А около реки, там уже никто ничего не сажал, просто кусочки земли были. Вода не поднималась высоко. У нас как было - дорога перешел, потом канава маленькая и сразу такой амбарчик деревянный, дровяник и баня, все три подряд. Но баня по-черному, уже люди переходили на белую, но нам не перейти было. С каменкой баня, хорошая. А как мальчишкам хорошо было, летом с бани сразу сразу в речку.

Наш дом большущий был, на две половины. Комнат было две большие, еще спальня и летняя кухня. В летней кухне плита, в спальной плита и в большой комнате, где жили, там тоже печка с плитой. В комнате, её так и назвали «чистая» комната, туда выходила тёплая стенка от печки. Туда уже не забежишь, не побалуешься. Там всегда чистенько, половички чистые лежали. Была красивая икона Николаю Чудотворцу, и свечи стояли венчальные папины с мамой.

Дом у нас был большой, крыльцо закрытое, потом большая летняя кухня, там плита стояла, потом прямо идёшь, там спальня была, но она не очень большая. Кто где - там и там спали. И там в спальной плита еще в добавок была. Потом с этой спальни, если пройдешь, там большая комната, там только гости были.

Потом как с улицы зайдешь в кухню, здесь еще одна комната, там жили, и печка с плитой была, там две кровати, тут диван. В общем, кто где спал. Летом можно было уходить и в одну или другую комнату. Холодная комната это большая, но туда выходила задняя стенка печки, она была какой-то плиткой обложена. Не было там жарко, но не было там и холодно. И был огромный подпол, накапывали ведь по 100 мешков картошки. Нас много было. И папа к Рождеству ездил, наложит целый воз этой картошки и продаст. Детей и обувать, одевать надо было.

Я очень любила читать. Бабушка ругалась, надо работать или вышивать или еще что-то делать. А я в столе ящик открою, там книга лежит, если слышу бабушка идет, я скорей ящик закрою и что-нибудь делаю. Книги в библиотеке при школе брала, вся была перечитана.

Помоложе была так, что там жать и картошку копать, как все в деревне. Как начинается весна, начинаются земельные работы, все это надо делать, с этого же жили. У всех в деревне участки были, у нас тоже была земля. Ведь надо на всю зиму заготовить и хлеб, и белое, и всё. Белое, я имею в виду, это пироги.

У нас в саду росла черная смородина, такая была крупная, крыжовник был. Еще у нас вишен было очень много. А вот яблонь было очень мало, всего 5 штук.

Переправлялись через реку на лодке, а в Скарятине был паром. Бывало мама в воскресенье пироги начинает печь и скажет: «Тамара, съезди-ка на ту сторону за черникой». 2-литровое ведёрочко моментом наберёшь и пироги свежие. Мне было 13 лет и уже считали, что взрослая. А потом привыкшие к лодке все были. Один остров, я помню на той стороне. Он был высокий и назывался Железный остров, но мы его звали «Остров Любви». На той стороне в Городёнке был лесопильный завод Турау и вот, то ли ребята натаскали, то ли им дали, они сделали там такую огромную площадку под танцы. На остров ездили веселиться, гулять. Музыка —  с собой баян. У нас два баяниста в деревне было Загорский и еще Сталев тоже был хороший баянист. Жили, веселились, радовались! И молодёжь между собой не ругалась, как-то так.

Еще на этих островах мочили лён. Ведь раньше же всё ткали и салфетки, и полотенчики. Станки были. Половики ладно, это из того, что есть. А салфетки интереснее чтобы были без шва. И вот одной зимой у нас инструктор был, так она уже так научила, чтобы без шва просто целиком. Тоже проходили в деревне кулинарные курсы, танцевальные курсы. На кулинарных курсах пироги печь и всяку сладость делать, всё учили. А потом вечер устраивали, чаепитие. Всё-таки я считаю в то время в деревне неплохо жили, культурно, не то что бы драться или что. А Масляница придёт, на лошадях катались, такие горы.

Ярмарка была в Ольгином Кресте в Петров день. Ходили туда. А как же мы три года там жили, а потом и с Омута ходили. Там такой куст большой, сосны выросшие, а впереди площадка была. Там и танцы были и всё. Площадка была к низу от церкви, даже ниже чем жил дьякон. Не на самом берегу, а там где дорога шла, была такая большущая площадка. И лес там такой красивый сосновый был, как по заказу. Даже в сторону церкви немножко ярмарка была, ближе к сторожке и там мимо дороги были палатки. Сладости всякие продавали и печенье, там и чай был, ну и другое горячее конечно тоже. Туда же толпами со всех деревень приходили.

С Загривья к речке рыбу ходили ловить. С лучьем щук кололи весной, и так осенью ездили. Помню, папа с мамой поедут, привезут столько щук этих огромных, насолят. Надо же заготовки сделать. Надо бочку грибов, бочку огурцов, бочку капусты, бочку рыбы. Бочки не очень большие, конечно. И валяную рыбу, всё заготовки делали. Вялили наверху, на чердаке. Навесят там и мяса, и рыбы на чердаке и вялят.

В Омуте престольный праздник был Никола зимний и Ильин день. Но все праздники праздновали. Верхний и нижний Омут - общий и тот, и тот праздник...

В Николу батюшка как отслужит службу, идёт по деревне служить в каждый дом. Это уже такой торжественный праздник. Готовили окорок, это всегда к Николе убивался поросёнок. Я не знаю, сыты были, огурцы были, всё это было, картошка была. Мясо натушат, и супы есть из чего варить. А окорок этот должен был быть запечённый в хлеб черный. И вот кончилась служба, едем с церкви на лошади, заезжаем к Смирновым. Там недалеко. Василий Прокофьевич, он конечно рюмочку выпьет, больше нет, он больной был. Ему 38 лет было, как он умер.

Сани были покрыты ковром, ковры назад. У нас было как, например, - посидели здесь с праздником поздравили. Было более менее культурно у Василия Прокофьевича, там же праздновали учителя из Загривья. А тогда нам надо в Князь село, папа-то оттуда, тоже надо заехать поздравить. Мы едем с церкви и по пути заезжали. Там посидят, тогда собираются и в Омут ехали к нам, тогда уже праздновали вечер и вечер, и ночь здесь в Омуте и утро. На Николу река обычно стояла. Раньше всегда морозы такие были, что всё замерзало. Так и встречали праздники.

В Князь селе братья отца - дядя Илья хутор получил, дядя Ваня хутор получил, дядя Никанор уехал в Нарву, крёстный (Михаил Поплёвкин) остался на том фундаменте, где они с дедушкой жили. А Володя самый последний, он был горбатенький, он умер.

У нас в Омуте был один кооперативный магазин, и был еще частный магазин, там Юдин торговал. Мы всё в свой кооперативный магазин бегали, так как один член магазина, другой член магазина этого. Магазины недалеко друг от друга были, в центре. Там тоже немножечко пройти на левую руку, и пристань была. Было так - магазин, ручей такой большой бежал, потом Народный дом, потом школа, потом там такая большая площадка. Там мы и дети, и не дети летом ходили туда играться. Такая жизнь, и поработать приходилось. Картошку копать надо, жать надо. На пальце так и осталось — серпом чикнула себе, это уже после смерти мамы. С бабушкой старенькой жать ходили.

Лошадь у нас была, и наши держали 2-3 коровы, когда как получалось. Вот и поросят держали, овец. Летом всю землю надо перепахать, рожь посеяна. У нас было 13 гектар посевной, покосы в других местах. У нас ведь семья уже большая: четверо ребятишек и 4 взрослых на всех надо. Весной начинают, навоз везти надо, разбить его надо и нас уже детей подключали с вилами там, сажают рожь, пшеница, жито, картошки сколько сажают, лён сеют. Потом полосу клевера тоже делают, это для лошадей. И коппаль (с эстонкого - выгон для скота) был тоже, куда уже к ночи лошадь отводили. Я как была старшая, мне каждый вечер надо был лошадь отвезти в эту коппаль. Там не далеко было так с полкилометра. Ноги передние запутают, а коппаль огорожена была.

Все жили по-разному-кто-то победнее, кто-то посытнее, если есть рабочая сила. Там были и такие, что старушки живут с кем-то или с дочкой.

Так что работы хватало, потом покос, после приходит зима. И это всё сено перевезти домой надо. Дров надо запасти тоже самое. У нас на покосе сарай был, но сено всё равно нужно везти. Сушить надо, в сарай запасают, потом ехали и везли зимой. Зимой же посвободнее всё-таки народу, меньше работы. Не только в поле, но и около домов тоже участки были, огороды, но это бабушка всё делала, она на покос не ездила. На огороде огурцы, морковка, свёкла, репа и всяко-всяко. Сажали всё, всё надо и сеяли горох, горох это обязательно. Мак сам как-то растёт, собираешь только, булочки с маком спечь. У нас сеяли еще коноплю, это для верёвок, мужчины сами как-то делали эти верёвки. Я считаю, что в деревне тогда хорошо жили.

Около реки жили, поэтому всегда с рыбой были. Заколы ставили летом и зимой. Зимой прорубали проруби и пристраивали туда мерёжки. И невод был свой небольшой. Его, конечно, сами вязали. Папа с мамой вдвоем ездили на ту сторону его ставить..

На свадьбе была у двоюродного брата в Князь селе (Егор Поплёвкин), ну и весёлая свадьба была. Столы, песни. В церковь сначала поехали. Покамест мы жили в Ольгином Кресте, тогда же все в церкви венчались, сколько я насмотревшись этих свадеб. Когда Великий пост или другой, то нельзя жениться. Так красиво это! Лошади разукрашены, даже с бубенчиками и сзади на санках что-то там постелено. В общем, торжественно всё это было. И в церкви-то как торжественно. Свидетели короны держали сзади. Всё-таки так хорошо это было тогда. Нашим надо было ехать на лодке, они через реку жили Поплёвкины. Знаю только, что ехали на лодках. И они уже жили на хуторе. И в деревнях такие хорошие были свадьбы, какие весёлые. И песни женщины приходили петь. Им чего там совали. Застолье застольями, но и выходили танцевать, и музыка на гармошке. В Омуте было два баяниста - был Загорский Николай, хорошо играл и князская была вышедши за него замуж. Свадьбы были весёлые, хорошие. Молодожены сидели на подушках. Мне было, наверное, 5 лет, когда тётушка выходила замуж. Приехали, столы готовы, гости садятся, а меня на руки посадили к новобрачным. И конфет мне наложили, потом сгребли, давай в ладошки держи, ну иди, бегай. Пекли же всегда раньше очень вкусные пироги. Может он и был свадебный, а откуда знаешь. У чужих за столом не сидели, только придем, выглядываем невесту, жениха. Потом женщины приходят, поют им там, копеечки дают, собирают, угощают. Всё это было хорошо, честное слово…

Чистяковы это были наши соседи. Один раз мы подрались с Любой Чистяковой. Она на своём настаивала, а я на своём и кидали камешки друг в друга и как-то её один камушек задел. И её мама пришла к моей маме, а моя ответила: «Знаешь что, Груша (Агрипина), вот мы с тобой поругаемся сейчас, а они может быть уже вместе играют. Это же дети». Вот такие моменты оставшись в памяти.

Добряков он жил с матерью и сестрой, сестра уехала в Нарву и потом была актриса...

КорнышОвы были большая семья. У нас соседи были через дорогу Корнышовы и потом в Барском краю там тоже были Корнышовы...

Ващенко Федор, он с войны не пришёл, он погиб...

Смиловские через 4 дома от нас жили...

Отсон они жили у дороги, он был мельником, была мельница. У них была одна дочка Валентина...

Пальмовы жили у самой пристани, через дом...

Смородины жили в нашем краю, недалеко от нас. Он второй раз женился в Васкнарве и похоронен в Куремяэ...

Сталёв Иван был баянист...

Тихомировы жили около магазина в середине деревни...

Земляничины жили Поддубками, место так называлась около деревни...

Балканские жили в нашем краю, самый первый дом почти был сверху...

Конкордия Вихрова была мне троюродная сестра. У её отца жена умерла, и осталось два сына и Тоня, а потом он женился на степановской и тогда у него было тоже 2 сына: Анатолий и Вася, и дочь — Конкордия. Всего 6 детей, только от разных жён.

1940 год

Мы музыку-то эту слышали, какая там жизнь в России, как весело живется. Музыку наслушались, ну и люди потянулися туда. С нашей деревни немного уходило, наверно, только один ушел. Гриши брат, с женой они ушли. С нашей деревни я знаю только их, кто ушли. Они с Вольного края были. Это еще до 40-го года.

Когда советская власть пришла, я на фабрике 9 месяцев отработала. Я так хотела на фабрику поработать, а меня в портные совали. И отец тоже переехал в Нарву, но они жили отдельно. Вся мебель, вся посуда, всё, что было в доме там так и оставалось. Там кто-то чужой жил потом, их ни с того ни с сего послали в наш дом, и они жили в нашем доме. Саар такая фамилия, вот они и жили в нашем доме.

1940-ой год Иван Ващенко служил как раз тогда в Эстонской армии, и он говорил, что мы все были подтянуты к границе. И говорил, если бы не заключили договор, нас бы сразу здесь всех и положили. Но договорились и всё хорошо пошло. Мы куда-то ходили, на митинги и собрания. Рожь колосилась тогда. С Омута пошли, скарятинские приспосабливались и мы прошли-пошли в Радовель, в ту сторону. И вот пришли, а на вышках стояли солдаты, а говорили, что хотим, чтобы нас присоединили к Ленинградской области. Тамошние пограничники: «Идите, идите все домой, придёт время всех вас присоединят, всё будет в порядке». Ну, что у всех были рюмочки и выпить, собрали тут столы, кто поел, кто попил, кто как. Ну, уж домой идти было так тяжело. И еще эти лозунги были, тоже надо было тащить.

1941-44 годы.

После начала войны нас сразу с фабрики отправили рыть окопы...

Мы были эвакуированные, Нарву взяли немцы 18 августа, а мы ушли из Нарвы, кажется, 14-го. Мы первый раз уходили, дорогой было два хутора, мимо шли и зашли к ним. А нас отговорили, куда вы пойдете. То место было под Россией и они нас отговорили: «Куда вы пойдете? Николай Павлович, с ребятишками, куда ты пойдешь в Россию?». Мы тогда вернулись, а мальчишек оставили у хозяев. Один брат к одному хозяину в поле коров смотреть, другой - другому в поле, они уже такие мальчишки были подросшие. Пришли обратно, и прошла, наверно, неделя. Я сходила на фабрику. Ну и сильная была бомбёжка последняя. Вот как убежали, пришла домой ночевать. А утром слышу, пошли танки какие-то или что. Говорю: «Папа, наверно, уже пришли немцы». Папа работал сторожем в гимназии в Нарве, она на углу была. Там летом вповал спали. А я комсомолка уже была, меня на фабрике приняли, но документы еще не были получены. Говорю: «Папа, надо уходить». Ну, мы опять собрались и пошли. Ушли через мост, там сбросили, что тащить. Вот мы ушли, а на Ленинград уже не пускали. Пошли, забрали мальчишек, нам что-то дали с собой. Мы еще по дороге в Федоровке заночевали. Вечером хозяин баню нам стопил, мы намылись. До Луги дошли, а к Луге идти по дороге и там был налёт. Дорога это был сплошной поток людей, и выходили из леса военные, и милиция, и народ и с повозками. Налетело два самолёта. Они так бомбили, а мы бежали, попадёт, так попадёт. Они так низко летели и как-то нагибался этот лётчик, что мы видели их лица. Он хохотал просто, удовольствие имел от того ,что убивает народ, бомбят. А там старики, дети. Вот тётушке Смирновой и передали, что наша семья попала под бомбёжку и мы все погибли. Но мы всё-таки добрались до Луги. Там посадка была, туда было направление. Никакого документа в Нарве нам не дали, всё сами. Всё это было рискованно. Только стали садится, посадку стали делать, опять налёт и все в лес убежали. А младший брат, мы вышли, думали он тоже за нами, а его нету. Пришли, а он сидит около вагона на мешочках. «Миша, ты никуда не уходил?» - «Нет, вы убежали, а мешочки-то оставили». Ну, ладно, поехали. Вот мы ехали 3 недели, еще знакомых встретили, довезли нас до Ульяновска и сказали дальше поезд не пойдет.

А меня уже раньше был получен адрес Чистяковой Любы, это наша соседка. Она была эвакуирована, у неё в то время был муж милиционер. Вот таких людей в первую очередь отправляли. Спросила как доехать, люди местные сказали, здесь автобус ходит, в 15 км от Ульяновска. Папа, говорю, такое вот дело. Он говорит: «Съезди, узнай, как что». Он всё меня толкал. Приехала, мне сказали - приезжай, ты в артели пошивочной можешь работать, а папа может у тебя работать на суконной фабрике. Ишеевка село огромное было. Я уговорила и решили, что поедем туда. А еще с нами ехала Фаронова жена, но тогда они еще не были женаты, Нина и с моей троюродной сестрой Тоней Трофер, она была с Дюка. Они: «Ой, мы тоже с вами поедем». Ну, и приехали мы. В первый день не уехали, а на второй день с утра и поехали. Пошли в сельсовет, нас на квартиру определили, всё честь по чести. Я пошла оформилась, папа пошел оформился. А вечером пришел хозяин, куда нас поставили на жительство. Их уже было 6 человек и нас трое еще к ним. А домик маленький, но хорошие люди такие, хоть сами в тесноте. Но, конечно, голод. Ну, что делать. Оформились, хозяин папе и говорит: «Николай Павлович, ну как вы будете, это же такая тяжелая работа на Суконной фабрике» - «Ну, что же говорит, работать-то надо». Хозяин говорит: «Я вас устрою на другое место, на лошади». Он где-то там работал начальником каким-то. Вот он его и устроил. Папа работает месяц, два работает. И вдруг его вызывают в суд: «Вы же оформились на Суконную фабрику» - «Но, я же не выходил на работу, ни одного часа. И я же работаю». Тогда не смотрели на нас. И его посадили на 3 месяца. А я остался с двумя мальчишками. И даже ни одного письма от папы, ничего. И я-то тоже не знаю. А он когда пришел, говорил, мол, я столько посылал записок с теми, кто выходил-то. Должны были передать и всё. Все равно, наверное, за нами приглядывали. Отсидел он 3 месяца и пришел где-то в январе 42-го года.

А в апреле нас вызвали в военкомат. Артель, где мы работали имени Гимова, там был директор. Он еще на Финской войне был, инвалид и хромал. Со мной там работала подружка Маша Козиновская с Радовель. Повестку нам с военкомата прислали. Мы пришли и нас спрашивают: «Вы хотите помочь Красной Армии?». А мы переглянулись с ней, как мы скажем, что не хотим? Скажут, контра приехавши. «Конечно, хотим» Ну, идите обратно, когда нужно будет, мы вас вызовем. Через 2 недели получаем повестки — явиться в военкомат, взять кружку, ложку. Прошли комиссию, нас признали годными и направили в Ульяновское училище связи. Она попала на БОДО, а меня на морзянку.

Три месяца отучились. В августе месяце опять приезжают с фронтов те, кому нужны связисты. И мы здесь с ней уже разошлись с Машей. Она попала, по-моему, на 3-ий Украинский, а я попала в 65-ый отдельный полк связи при Брянском фронте.

Набрали людей и мы пошли, сколько нас было на вокзал строем. И одна девочка запела - «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!»

Приехали туда, а там был по комсомольской политике Хансон, еврей: «Ну, комсомолка?» - «Да, знаете...», - я рассказала, как оно есть. «Ну, это ничего - раз в комсомол вступила». То, что комсомолка мне поверили на слово.

Вот так началась военная служба. Я и тонула, отчаянная раньше была. С девочками пошли в баню, а через речку мост идти далеко. Пошли напрямки через реку, мол, замершая. Мне: «Иди первая». Я пошла - и бултых, но ничего, вытащили девчонки. И пропала наша баня. Господи, всё пережито!

Послали в наряд на кухню, пришли туда, а дров нет. Значит надо самой в лес, там-то напилено, только привезти. А дорога такая была, с одной стороны гора большая, с другой речушка. А еще две девочки со мной были, они не знали, как лошадью править. Говорят: «Поплёвкина, ты знаешь?» - «Конечно, знаю, что я не знаю». Я села на воз, нагруженный, а села ногами к речке. Как мы не прикрепили дрова. Как-то так вышло, что этот воз опрокинулся, и через меня все эти дрова полетели. Но я жива осталась. Вот, не судьба ведь. И так прошла всю войну. И бомбили, и всё что угодно.

Связь мы держали со штабом Брянского фронта. У нас была отдельная радиорота, при полку связи, БОДО, СТ - это машинки такие. К нам заходили начальники фронтов, Рокоссовский какой-то период, потом Панин был. А ко мне на морзянку не очень-то ходили.

А потом значит так, пришла весна, предпоследняя войны, год я уже там работала. А нас, когда приедем, расставляли по домам. Вот нас четыре девочки попали вместе, это уже 2-ой Прибалтийский был тогда. Даже на Ленинградском фронте немножко были. Хозяйка говорит: «Был бы кто у вас, кто мог шить, у меня машина есть». А девчонки говорят: «А у нас портниха есть». Хозяйке перешила всё. Пришёл тогда старшина, говорит: «Ничего себе, я старшина в балахоне хожу, а они как огурчики». Девчонки: «А у нас портниха есть, у нас портниха есть». Старшина пришёл, перешила ему тоже гимнастёрку. Это всё ничего, а он попал в штаб. Офицеры говорят: «Ничего себе, у нас у всех балахоны на себе, а ты уже такой». А он говорит: «А у меня портниха есть». Через неделю меня и прочь со связи. Меня вызвали в штаб, и говорят, мы вас переводим на вещевой склад. Там и сапожная, и швейная мастерские. Мне так жалко было уходить, в части девчонки остались. У нас как там, война войной, а и своя жизнь как-то так организована была. Но пришлось уйти, вот я уже тогда в мастерской портной работала. Так я и служила. Командир полка был такой Кошельный, он уже пожилой был, ему в то время уже было 50 с чем-то. Командир полка сам не пойдет, перешивки какие-то или что-то еще, вот и несешь ему в штаб. Мне тогда не уйти оттуда не уйти, они знали, что я с Эстонии, - мол, вы рассказывайте, как вы там жили, что вы да как, да то да сё. И вот уже освободили Нарву 26 июля, и как-то я тоже попала к командиру. Он такой интересный был мужчина, говорит, расспрашивает и всё. И как-то один раз говорит: «У тебя мальчик-то есть?», - меня спрашивает. Девчонки хотели удрать оттудова, находили возможность уходить, беременные и их домой отправляли. Я говорю: «Нету» - «Вот молодец!» Опять на Нарву переключились, Нарву ведь освободили. «А домой-то хотела бы съехать?» Ну, а кто не хотел бы домой съехать. Хотя папа был на Урале и тётушка. В общем, наши все были на Урал отправлены. Говорит: «Иди, собирайся, оформляй, я даю 10 дней отпуска». А мы в это время были под Ригой, это 2-ой Прибалтийский фронт. У него сын там был, ему 19 лет. Говорит: «Вот Юрка поедет вечером, собирайся иди». Я пришла к начальнику, боюсь подойти - Ивановский, такой был. Я говорю, вот так и так командир полка, я не просилась. Нет, не за что не пустил начальник этот. Мол, через голову, а я же не просила сама. Юрка уехал, а завтра вечером сказал, пускай оформляет. Вот я тогда приехала в Нарву…

Папа после войны дом построил в Князь-селе, мы приехали дети к нему туда, уже после войны. «Папа, ну что ты, мы же в Омуте родившись?», - «Ах, дети, а я-то в Князь Селе, у меня родина-то в Князь-селе...» …

Тётя Агафья (сестра матери) была в блокаду погибшая. Она была за Новиковым замужем, уже ребенка родила, а муж на войне погиб, это, наверно, 1918-ый год. Ребенок потом умер быстро. Пришла к родителям своим и говорит: «Что я буду здесь делать?». Уехала в Ленинград, и больше её не видели. И писать она не могла. Её второй муж был каким-то большим начальником. У неё было трое детей. С её дочкой Ниной я встретилась уже после войны, случайно встретились мы с ней. Я ехала в Омут и ехала одна женщина с Ленинграда, она на озере в какой-то деревне жила. И вдруг подходит ко мне и садится рядом - вот какая судьба. «Вы, - говорит, - Тамара?» - «Да, - говорю, - я Тамара» - «А я с Ленинграда» - «Если Вы с Ленинграда, - я говорю, - не знаете, жила такая тётя Глаша?». Конечно, глупый вопрос. Разговорись, поговорили, она и говорит,- а я знаю, мы еще родственники с ними. Мне эта женщина дала адрес Нинин, тетушкиной-то дочки, двоюродной сестры. Я приехала к своей тетушке в Степановщину Смирновой Нюре. «Тётя, я ведь нашла тёти Глаши адрес, но её нет в живых, она во время блокады погибла. А дочки её адрес у меня есть». Она мне: «Завтра утром сразу же собирайся и езжай!» И я поехала. Я отчаянная была, в Ленинграде не была тогда ни разу, а поехала. Нашла, всех нашла...

У меня бабушка была из России, из деревни Хитово, откуда-то оттуда. Когда мы ездили на покос, и видели, что в Сланцах дым идёт, то бабушка говорила: «Так бы и улетела туда, посмотреть». Я уже после войны съездила на её родину, границы здесь не было. Моя троюродная сестра, у неё тоже сестра в России была, а она здесь жила в Омуте. Мне показали тогда, откуда родом моя бабушка. И у меня был двоюродный брат, он был женат и тоже с того же места жена, что и бабушка. А отец у его жены там так и жил. Я пошла к дяде Коле, покажи мне, пожалуйста, ты же знал, где моей бабушки дом, где она жила. А он и сказал: «Ты знаешь, тут сейчас ничего нет. Вот ты сейчас шла, видела на берегу строится 2-этажный дом». Я говорю: «Видела, хороший дом». А он мне говорит: «Вот это было их подворье». Вот так...

Еще одно интервью с Тамарой Николаевной, больше посвященное военным годам читайте здесь.