Втроя, ч. 1

Мои родители с Принаровья. Так я от дяди слышал, что с одной стороны мы скобари, а с другой смоленские. Тогда тоже крестьян переселяли в Петровское время. Надо было и переселяли. У меня отец в 40-м году умер (Алексей Сергеевич, 4.02.1879 гр.). Он в первую мировую был в Польше, как он мне рассказывал. Говорил, стали в нашей части уезжать, болеть, заболевать люди. В чём дело? И я вынюхал. Солдаты стали чай курить. Вот, говорил, этого чая покуришь — сердцебиение. И его на полгода списали, отправили. А попал он во Гдов. Дал писарю 25 рублей, в то время писарь имел такие права. И у отца домашняя баланья (еда). Вот как можно было! И, говорил, так я и остался ...

Мой отец на (фото)карточке, так вот ему 36 лет здесь, а какой уже старик! Как раньше носили бороды …

У нас пятеро детей было, а я один остался. Два брата и две сестры мои умерли в военное и послевоенное время — голод. Они были намного старше, а я 5-ый, самый последний был (удалось установить по метрикам: Михаил 1908 гр, Александр 1910-18 годы жизни, Нина 1914-15 годы жизни. и последний: Александр 1918 гр..) ... Я даже немного помню, как эстонские солдаты стояли на границе, а граница от нас примерно километра полтора была. Они охраняли и в деревне в домах жили. Так вот припоминаю, один раз я около русской печки сидел на стуле и нюхал, как они мясо ели ... Родители крестьяне, в деревне все так, от этого куда там. В деревне всякое было и весёлое, и тяжёлое. В деревне ведь после 1-ой мировой такая разруха была ... Раньше в петлю палочку воткнут или метлу поставят, значит, дома нет никого и нечего туда заходить. И люди не ходили. И потом насколько мы грамотнее, умнее и развитее стали, уже и замки держать перестали ... Фамилия у нас раньше не Шувалов была. В деревнях раньше было так, как деда звали или отца. Вот у отца отец был Сергей — Сергеевы. Когда стали землю делить в эстонское время, чтобы не было много однофамильцев, предлагал землемер фамилии и так давали (В 1921-22 годах эстонские власти обязали всех взять фамилию, чтобы не по имени образовывалась и чтобы не повторялась в пределах волости. С разделом земли это не было связано). Некоторым потом было так, что если поступаешь на государственную какую-то работу, то должен эстонскую фамилию иметь, и люди меняли. Или братья были на одной фамилии, ну, как потом стало рядОм пять фамилий. Предлагали — бери какую хочешь, но эстонская поощрялась.

Я у отца спрашиваю: «Сколько ты (классов) кончил?» - «Четыре зимы ходил, а сколько кончил не знаю». Грамотность-то какая была, а жизнь суровая! Надо каждому кланяться, чтобы на работу взяли. Тяжелая была жизнь.

У меня спрашивали, сколько у тебя окончено? Я частенько говорил: «Скотко-приходко». Тогда называлось приходская школа, то есть строили священники. Школа в деревне была 4-классная, она еще в царское время была построена. Священник как-то достал у богатых лЕса, ну а деревенские мужики срубили. Хорошая такая была школа. В нашей деревне одна учительница была. Закон Божий одно время преподавал Священник, а потом стали учителя преподавать закон Божий. Начальная школа была 4 класса. Примерно году в 31-32 году ввели 6 классное, а до этого было только 4. Вот мы первые пошли 6 классов.

Пошел в Скамью, это примерно 3 километра от Втрои. Там 6-классная школа была и 2 учителя. Там было 2-этажное большое здание. И закон Божий проходили. Когда я ходил в 6-классную в Скамью, то там у нас учитель был не религиозный человек, неверующий. Так он вообще был против этого. Тогда учительница преподавала, и священник заходил. Вот они преподавали.

Эстонский учили. Я в Таллине и немецкий язык учил, и мне почему-то он легко давался, против эстонского в 2-3 раза легче. Ну, он нам особо не нужен был. В детстве какие-то слова там учил.

Учителя получали в эстонское время прекрасную зарплату, я бы сказал очень даже шикарную. Они могли жить хорошо. В тое время центами исчисляли, поэтому деньги очень были дорогие. Один получал 14 с половиной тысяч (центов). А второй получал 10 (тысяч) — это 100 крон. (Это были Николай Гейнрихсон и Александра Васильева). В деревне жили, а где же они будут жить, раз в деревне преподают. Кто-то дом свой имел, или в школе была комната.

В сельской местности кто ж гимназию кончит. Это если сын учителя. А чего крестьянину- не с чего платить ...

Ну, так люди всё же малограмотные были. Вот в моё время только началось, наше поколения началось как-то просвещаться. Мы стали в 6 классов ходить, а то что ж было. Вот я окончил 6 классов.

После школы на хозяйстве уже работал. С 14 лет я уже работал на своём хозяйстве, на крестьянстве, обрабатывал землю. У нас сперва было 4 с половиной гектара (В 1929 году у них было всего лишь 3,9 га, из них 1,71 га пахоты). Почему? Потому что мы оставались в деревне. Те, которые брали землю, чтобы перейти на хутора, им давалось земли больше. А ведь нужно было всю постройку туда перевезти, если кто уходил на хутор. Я помню, как делили. А потом (в 1934 году) нам прирезали земли, что-то 7 с чем-то гектаров. Но земля такая вЫгонная, как бы сказать, только для скота. Мы две коровы держали, лошадь. Это мелкие крестьяне были, а почему? Потому что деревня была населением переполнена, а в городе устроиться негде, работы не было.

В сельской местности же какие еще заработки — ягоды собирали и продавали, и клюкву, и всякую ягоду. В летний период тогда надо вкалывать, да и еще как. Потому что основной летом заработок. Если хлеб вырастишь, значит сытый будешь, а не вырастишь … Тяжелая жизнь была! Почему? Потому что затраченный труд не компенсировался. Хлеб стоил пуд 2 кроны, а мне отец объяснял: «Мы, - говорит, затрачиваем, если свой труд учесть 4». Но мы трудились, потому что жить надо, питаться надо было. Без коровы жить в деревне нельзя было. Корова, лошадь была, земли немного было, ну и жили. Поросёнка держали, как же, жить чем-то надо. Крестьянин не пойдет в магазин, не за что купить. Продукт был дешевый, работы особо не было. В магазине полно, но если он не работает, не за счет чего ему купить. И тогда работы не было, нет работы и всё. Какой-нибудь промышленник купит лес, вот в лесу пилишь. Да платили дешево совсем, едва на хлеб, на харчи. В лесу за день работы по кроне платили ... Ну, праздники в деревне все праздновали. Отмечали православные: Рождество праздновали, Пасху праздновали, Троицу праздновали, там всякой Успенской и Ильинской. Но в каждой деревне был еще свой особенный праздник. Каждая деревня праздновала 3 дня праздник, то есть деревенский праздник. Ну, там Ильи или Николы, или там еще кому-то. Это в каждой деревне был свой праздник. В деревне два раза праздновали. Отмечалась каждый год Смоленская Икона Божией Матери. Вот я от стариков слышал, что наша деревня сгорела на Смоленскую (отмечается 10 августа (28 июля по старому стилю) праздник в честь Смоленской иконы Божией Матери), и с того времени стали праздновать праздник «Смоленская». Какое у людей было, деревня вся сгорела, а вот решили в этот день праздновать. А три дня праздновали Воздвижение Креста (Праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, отмечаемый 27 сентября или 14 числа по старому стилю).

И драки были. Всё это перенималося от одного к другому, ведь если не подрались, то разве это праздник. Дрались уже вечером, когда поднапьются. Помню как священник с крестом и евангелием плясал на дороге в деревне. Поднапоили попа, ну что ж, тоже же человек. А священник по этим деревенским праздникам служил в деревне, в часовенке или где. Потом Крестный ход и он заходил в каждый дом служить. Отслужил, там кто что даёт, как положено, яички да что там. Поп наберет целую корзину яиц ...

Но праздник был для чего? Это было общение. Вот вы жили за 10 километров, ну как один к другому пойдет - зачем? А праздник, значит, вы ко мне приедете, и потом я к вам заеду. Вот в этот праздник общались, разговоры, выпьют, вспомнят. Если было на что выпить, то конечно, напивались мужики. Тяжелая ихния жизнь была. Против совремённой, счас-то что. Тогда всё же примитивно было. Всё прошло …

В каждой деревне был свой праздник. Два праздника было, один праздник однодневный и один праздник 3-х дневный праздновали. Всегда драки, убийства, всё было. Это обыкновенно. На вечере танцуют, идёт вечер, приходит время кадрЕль — такой танец был. И вот во время этой кадрили и начиналась драка. Тогда троской (тростью) лампу — темень и поножовщина, чего не было. Это очень нехорошая сторона. Было так, что если не подрались — это не праздник. Вот кака культура была …

В церковь пришли, молилися, свечи ставили. Молятся и тут, может быть, вместе свечки ставили, а на танцах задралися друг с другом, ножом или чем. Везде, это везде было. Даже был такой праздник, как ярмарка в Ольгином кресте. Так ходили, дралися деревня на деревню, мужики … Такие праздники государственные как день самостоятельности в феврале 24-го, как праздник его не праздновали. Русские не праздновали. Кой кто и работал, но полицейские, бывает, поругают, что в день самостоятельности нельзя ... До церкви в Скамье 3 километра от меня. На праздники ходили в церковь. Такое было у православных правило, в год один раз должен причащаться к священнику. Если ты не ходишь, священник будет уже на тебя смотреть плохо. И если что, то ты неверующий, то, мол, покойника не будут отпевать в церкви, крестить не будут — ты не верующий. И я ходил, в то время молодой был. Мать у меня была очень верующая (Олимпиада Никитична, 1882 гр. родом из д. Омут). Люди деревенские. Религия это всё было в то время. После войны люди стали грамотнее, стали кой-что видеть и они отходили. Читать стали. А то что, какие книги были, только что какие-то священные книги ...

Религия она не какая-то 1000 лет. 2000 лет в Христа, а ведь до этого была языческая, всё равно религия. Во что-то всегда верили. И в сельской местности я бы сказал, что там до конца были полуязычники. Там и лешии были, и водяные были, и домовой, и старые люди во всё верили. Они даже солнцу верили. Молились, чтобы солнышко светило, чтобы росло всё или дождь, или что. Но и в церковь ходили.

До армии я в Таллине жил. У меня мать ушла от отца, и я с ней жил в Таллине 3 года. Мать ушла, а потом она вернулась. Это примерно 28, 29, 30 — вот в эти годы. И вот я там я мно-о-огое видел, много. Мать мыла полы в театре. Тёёстетеатер - рабочий театр рядом с Синагогой был. Счас его нету, он во время войны разбомблен был. В театр ходили рабочие, И там советские пьесы ставили на эстонском языке. Я хоть язык тогда не знал, но другой раз на постановку меня пустят посмотреть. А потом стали прикрывать всё это. Еще делали ёлки, подарки давали.

Таллин до войны был не такой большой, в эстонское время примерно 140 тысяч население было.

Я еще помню, когда жил в Таллине, в 30-м году на 1-е мая мы бегали смотреть демонстрацию. И тогда интересно было. Шли эстонцы Кайтслеиит, Исамалиит шёл на митинг, а сзади с красными флагАми шли рабочие. Это разрешалось. Я пацаном в школу бег, так мы бегали сзади. А потом прекратили митинги, вот примерно 31-ый год и всё. А потом переворот сделал Пятс с Лайдонером. Ну, там тоже было заварено. Сирк и Ларк еще были два генерала, но они были на сторону вапсов ...

Национализм до войны был. Он когда не был, он и в советское время был, он не исчезал. Мы в компании или работаем, а кто-то: «Чухна!». Ну, это же не хорошо обзывать. А как эстонец обзывает русского: «Vene tibla!». И вот так я пытался узнать, что это слово значит. Ну, руганное слово, а никто мне так и не объяснил ... (есть, версия, что тибла - это переделанное русское "ты бля…".)

В 24-е в эти годы коммунистическое движение развивалось по Принаровью, а потом прикрыли всё. У нас была подпольная работа. Вот такие деревни как Радовель, особенно Радовель, там был центр. И с красными флагами ходили. Дома были, постановки ставили советские. Ну, а потом прикрылось, и руководство всё выслали в Эстонию (вглубь страны) ...

Было у нас, конечно, в своё время и политическое влияние. У нас много было высланных. Высылали тогда в Эстонию это было более демократично, а сажать - мало кого сажали за политику. В основном, вот возьмут за сколько-то километров от границы. На работу там тебя никто не примет, там устраивайся как хочешь работать. Вот какая жизнь, скитальная жизнь. У нас многие были, Тумалевич такой был. Он потом был председатель сельсовета, председатель даже тройки был. Выслали его за пропаганду, стали же запрещать. Заплаткин еще был ...

По разному относились к эстонскому государству и к Пятсу. Кто как жил, тот так и относился. Я не считаю в сельской местности там богатых и бедных, там одни сытые были, другие впроголодь жили — вот так. Богатых в деревне не было ...

Русское население это было Принаровье, Нарва, Печора и помимо Чудского озера. В Кохтла-Ярве там было много русских. Почему? Потому что из Принаровья туда ехали на заработки, устроиться работать ...

Нарвитянам не было работы. Наши принаровцы ездили, вот и я ездил в Таллин на работу. Какая работа? Мостовые делали. Вот на такую работу я ездил летом. Что заработать немного-то надо, одеться что-то. Мы были тогда -работа как, от квадратного метра дороги. Ты должен вскопать, взрыхлить, навозить песка, камень, щебень, всё. Это с нашего края были мастера такие. Я там «припасчиком» работал на тачке. Вначале всегда тяжело работать, пока человек не освоит, не пристроиться, не войдет, а тогда легче.

Вот Криуши, эти деревни, здесь были жестянщики. Они работали крыши - крыли или что-то …

Леониду Кабину, я как-то сказал: «Характер у тебя весь папашин», ему не понравилось. Отец его выпивал, я помню, в деревне. Мостовщик был, по мостовой. Они зарабатывали хорошо в летний период. Я зарабатывал в лесу крону, а они 12 крон летом зарабатывали. Они зато пивко пили, водичку не пили. Крона это примерно килограмм масла, 900 грамм.

В Нарве немножко работал. Если человек жил в Нарве, родное место всегда хорошим кажется. Красивый город не был, ну старый, деревянные домики были. Вот только это улица Пушкина до Петровской, тут были домики, а остальные всё маленькие, одноэтажные. Ничего красивого особенно не было. Вот по Пушкина к вокзалу тоже стояли дома 2-этажные деревянные старой застройки. У вокзала там сколько домов, как в Первую мировую разрушено, так и стояло. Единственный новый дом поставили на Петровской площади, вот где горком, вот этот за эстонское время. Потому что бедность была. С работой было не только русским, всем было трудно устроиться. Работ не было. Кренгольм чуть теплился. Если у кого работа была, там и лучше было. А работы нет, за счет чего жить-то. Не с чего нам было и пить в то время ...

Патриотизм он всегда будет. Мы же жили в Принаровье, там и эстонцев-то несколько хуторов. В нашей деревне 2-3 хутора эстонцев. Они все по русски умели, потому что сельская местность. Конечно, между собой они дома говорили на эстонском. Может быть, полсотни было на всё Принаровье эстонцев, а остальные же всё русские люди. Мы же население российское. Раньше я же Гдовского уезда, Петроградской губернии. Мы все русские, это наш материнский язык. Песни русские и особенно в советское время нас заразило радио. Стали кое-кто покупать. В деревне было два радио, побогаче кто был. Молодёжь она всегда рвётся к чему-то новому. Нас тянуло туда, слушали. Ну что в деревне, кем он (юноша) мог? Пастухом и то еще не в каждое место возьмут его. А, не говоря уже об учёбе там или профессии какой-то. А Россия пропагандировала там очень. Одное время перед концом стали в Россию принимать, обратно не отсылали. И стали бежать и бежать. Вот на танцах оттанцуют человек 30-40, соберутся с песнЯми и с аккордеоном за границу. А там всем 10 лет (заключения). С нашей деревни тоже много. У меня родственник сидел. Я и сам собирался ...

В Ямах каменная церковь. В других церквях с кирпича, а эта из гранитного камня. На нашей стороне немец все взорвал церкви. В Криушах была. Вот Ольгин Крест — это же такая старина был. Там две вместе церкви, там и полы были каменные плиты. И икон там не было, там фрески всё было нарисовано на стенках. Это старая церковь. А потом рядОм построили как бы вместе их. В Скамье взорвали всё. В Скамье богатства много было. Там Громовы были, Скамья они богато жили в своё время ...

В ямской церкви никогда не бывал, так помимо только. В Сыренце, да, бывал, там большой храм был, как собор. Он очень старинный ...

В Куремяэ там был праздник 28-го августа. Мы молодёжь туда зачем шли? Погулять, там танцы были, дом культуры работал. Молодёжи чего-то хотелось.

Я даже жил в монастыре немного. Как без работы жить? Плохо. Деньги нужны? Нужны. А их нет. Вот и шли, пилили, зарабатывали мы крону в день в лесу, на лесоповале. А в Куремяэ там была гостиница перед монастырем двухэтажный домик. Они содержали эту гостиницу, а мы там ночевали. За 7 километров ходили пить дрова. Одну крону заработаешь. Жили всяко. А молодости хочется, молодость есть молодость ...

Фаронов (Иван Григорьевич) мой родственник в третьем поколении, он мне троюродный брат. Наши отцы были друзья, ну и так мы последовали, стали дружить. Моя же бабка во Втрое вышла замуж за Фаронова в Переволок (что-то напутано, бабушку звали Ольга Ферапотова 1854 — 1944 гг. и она была родом из Переволока). А почему они Фароновы? Там вот моей бабки брата (на самом деле отца) звали Ферапонтий, ну вот в деревне скруглили Фароновы. И там Фаронов один погиб, но им фамилия была замена на Курмин. Он во 2-ой партизанской бригаде погиб (Михаил Курмин погиб 03.03.1944 г.).

Я их знаю, может быть с 25-го (года), ну как подрос, в гости стал ходить, они же родственники. В Переволок я ходил на танцы, там был Народный дом, там постановки ставили. Рацевич по Принаровью ездил, организовывал Народно-просветительные дома. Мне пришлось, мы даже на выезд в Олешницу ездили ставить. Это было такое время, когда молодёжь носила русские рубашки. И на вечерах было в ней хорошо, чуть жарко- раз открыл и всё. Ведь не в галстуке. Фаронов (Иван) на сцене всё в ней играл. Репс материал был, но не лён. У меня и сейчас рубашка есть. ... Вот моя бабка и Башмана(ва) бабка (Фекла Ферапонтова) были родные сёстры. Я иногда ходил к ним, но маленький был. Уж помимо идёшь, зайди обязательно. Дорога шла помимо них, никогда не пройдешь. Дядя Андрей иначе выругает, что шел и не зашел, как это так. Расскажи что там, как живёте. Ведь раньше как в деревне, как живут, про стариков расспрашивали. Мать у него такая гостеприимная. И дед еще жив был, помню, был такой бородатый, коренастый был мужик, а уже звать забыл. Ну, старики все бороды носили. И к нам заходил дядя Андрей, родственник ведь. Дед Башманова — знал. Они сначала жили в Дюку, но в эстонское время хуторна система же была, и они с деревни переехали к Скарятине поближе. Это, примерно, так с 26-28 года. Дюк небольшая деревня была, ну может, домов 12-15. Это рядОм с Переволоком была. У самого берега реки деревня. Началось хуторная система, сперва, она в Принаровье в первую очередь в нашей деревне началась, в 24-м году, а потом она так постепенно и пошла. И землю в Дюку разделили. Когда делили землю, они взяли в Кошучке, ближе к Скарятине, и туда надо было переезжать. Переехали, перевезли туда дом, постройку и там жили. Есть в деревне два типа домов — изба и дом. Дом — это значит две комнаты, а изба — одна. Так у них дом был. Вот они туда и переезжали. Они вроде справно жили, более-менее сытые были. Земли не знаю сколько, в тое время и землю покупали, и продавали.

Их дом был около Наровы. Дальше в сторону Нарвы жили Стольфаты, а потом начиналась Скарятина деревня. Это, наверно, километров 3 с лишним от деревни к Скарятине.

Там работала бАгорная и прочищала реку, долбили реку, углубляли. Там перед домом у них были материалы всякие, ну, инвентарь и прочее. А дядя Андрей (Андрей Никанорович Башманов) так был «присмоторщик», присматривал, караулил, как говорят. А возили эту плиту в Скамью. В Скамье там 3 мола построили, один с русской стороны и 2 с эстонской (3 мола на левом берегу). Эту плиту туда возили, пароходы баржи таскали, а там уже разгружали. Даже мне пришлось работать тоже. Работа очень тяжелая. Ну, представь себе, вот нарыли баржу щебенью, и лопатой-то попробуй втыкать в камень. Старалися как больше боком добраться до дна, а тогда уже легче. Неплохо платили. На вагонетках толкали, отвозили, разгружали в Скамьи вагонетки. Проложены рельсы были, и вдвоем толкаешь ...

У Башмановых была большая семья, сестёр 3 и два брата, это я вот знаю. Один брат умер, у него туберкулёз был (на самом деле было всего 11 детей). Ольга болела, но её в советское время подлечили, и дожила до 90 с чем-то лет. Она за Ковалёвым была. Ковалёв Александр с Переволок, оттуда, откуда и Фаронов. Они еще до войны были женаты. Ольга замуж вышла в Переволок и там жила. Ковалёв кузнецом был, у него Пикалев такой был молотобойцом. Коваль - у них в деревне небольшая кузница была, и он ковал и занимался этим делом. У него станочек был, делал шкафы, камоды. Девки-то растут, значит надо. Занимался.

Калбин Сергей русский был, мать эстонка, а отец русский.

У нас там много было таких Калбины, Колбины, Кабины, Калдины. Вот такого фамилий- их было очень много. У Калбиных много было ребятишек, семья большая ...

Калдин тоже из деревни, он во Втрои родился. Потом отец умер, хозяйство стало запускаться, и мать решила и продала землю, дом, и уехала в Нарву. Примерно так с 34-го года они уехали с деревни. Я не слишком помню, чтобы их отец выпивал. В деревне выпивать не с чего было. Но он заболел и умер. Лёня тогда мальчишкой был в деревне. Старший брат Михаил в истребительном (батальоне) погиб.

Зыбин тоже мой друг, с нашей деревни. Александр Александрович, он моложе меня был ...

Гамзеев он жил недалеко от Башманова через речку на эстонской стороне, Кароли. Я же туда ходил гулять, их всех ребят знал. Я с девушкой гулял там в Кароли и на танцы туда ходил. Я дружил с переволоцкой молодежью, а они любили в Кароль ходить, и я с ними и там и девушку нашел. Меня всё отец ругал: «Да дурака не держит ни буря, ни река». Ну, надо было через реку. Другой раз погода. Ну, надо!

Николай Лантов из Кароли, он примерно одного года, близко года.

Моя жена с Омута, я до войны её не знал, она моложе меня на 6 лет. Ну что, если мне было 20, то ей 14, она только начинала. Но странно вышло, я, оказалось, в Кароли гулял с её двоюродной сестрой. Я всё смеялся: «Не стыдно, от сестры отбила».

Ямы там деревня большая была. Хаповых там было много. Баянист Сашка, он ушел за границу с баяном, там и накрылся. Хорошо играл, очень хорошо играл. Лупанов был. Там была деревня такая, жили они скудновато. Работ не было. Но одеваться лучше ямских никто не одевался. Это было у них поговорка «Солому жри, а фасон держи». Одевались там — поесть что есть, а одеться ямские — это были. Они большинство работали и в Кивийыли, или в Кохтла-Ярве, или в Таллине. Так вот ездили. Одного Моченова знал из Ям. В Ямах я бывал. Когда служил в армии в Васкнарве, туда на танцы с солдатами ходили. В Ямах бывал, большая деревня, там молодёжи много было. Яма — это сапоги шили, сапожники были ...

Львовы в Скамье жили. Они крестьяне плохие были, они сапожники были. Они шили сапоги в Скамье. Крестьянам нужно? Нужно. Сапоги на год делаешь, за год растреплешь. Но последнее время у кого земля и землю обрабатывать, потому что на сапогах уже стало не прожить. Их 3 дяди было, они так средненько жили. Он (Виктор Львов) после меня в школе учился, я уже ушел.

Я как раз помню, у Львова (отца) последний раз заказал сапоги в войну. Он мне и говорит: «Эти сапоги-то ты куда делаешь, в партизаны пойдешь, наверно?» Я говорю: «Как это так, откуда ты знаешь?» - «Я чувствую».

Кузнецовы это в Скамье были, был кузнец.

Перед концом войны, когда стало известно, что станут колхозы организовывать с деревни молодёжь вся уехала в город. Ведь всё фабрику пустили, Кренгольм полностью работать стал. Сколько нужно было рабочей силы и все ехали. Масловы были в Князь селе. Я ходил и в Князь село, молодёжь же гуляла, ходили. Феоктист Журавлев был в нарвском истребительном батальоне вместе с Сергеем. И второй Журавлев сидел, тоже с истребительного батальона, Пётр, по-моему. В деревне их было много, родственники. Вступали (в истребительный батальон) все те, кто в городе жил (до войны). В истребительном там же много было. Вот Лёни Кабинова брат так и погиб. Он тоже не говорил, где и чего, нет данных. … Он мне друг был, пока мы маленькие были, он на год-2 моложе. А Лёня года 25-го или 23-го.

Бырыгин Николай со Скарятины был ....

Жилкина знаю с Сыренца, они жили около церкви, у них каменный дом был, 2-этажный. У Жилкина тоже несколько братьев было. …

В Кондушах бывал, везде я бывал в тех деревнях.

Эстонская армия

До призыва я жил в деревне и немного в Нарве. На Кренгольме на Иоальской фабрике немного работал, это примерно в 37-м году. Потом я рассчитался и в армию с фабрики ушел.

Раз мы граждане, значит, и нас русских брали в армию. Призвали меня 1 ноября 38-го, а кончил в 40-м. Нас призвали в Нарве, а послали служить в Йыхви. Neljas üksik jalasväe pataljon (4-ой отдельный стрелковый батальон) он находился в Йыхви. Там полгода я служил, в молодое время. Полгода я отслужил в эстонской армии, началася война уже в Польше, и в эстонской армии прибавили. Был год, стало — полтора года. Вот я полтора отслужил.

Подъем и сразу на улицу, там зарядка. Оттуда приходили, заправляли (кровать), потом построение было. Помкомвзвода осматривал. Потом шли на завтрак с песней, а оттуда на занятия. Песни эстонские, конечно, пели. Так было заведено в армии, что делать? Потом на занятия, на занятия опять же с песней. В основном, было изучение стрелкового оружия, это винтовка, прицел. Целишься полдня, на прицеле сидишь. Если ты потом хорошо стрелял, значит, увольнение получишь, и к тебе будет отношение хорошее. Если ты плохо стрелял, ты будешь по нарядам, тебя будут гонять вовсюда. «Стрельба — это всё! Больше чего учить, только винтовке. Это «молодое» время.

Присягу зачитывали, и солдат заставляли повторять вслух. Это присваивали присягу, когда ты кончишь курс молодого солдата. Когда ты присягу принял, значит, ты солдат, и должен в часть. Присяга была в Йыхви. Там был полгода, а потом в Васкнарве служил год. Йыхви совсем маленький городишко-то был. Иевве тогда назывался. В Йыхви была лютеранская кирха и русская церковь. Я помню, какой-то праздник был церковный, так эстонцы пошли в эстонскую кирху, а нас русских — в русскую. Там в Йыхви служило две роты. Я был в первой роте, а вторая рота там связисты, там разные специальности. А в первой это были стрелки. А потом когда ты уже «стаж» солдата получишь, тогда направляли или в Нарву, или в Васкнарву. Большое село было Васкнарва. Васкнарва была «столица Принаровья», Сыренец он был по-русски назывался. Там когда-то сирени было много, говорят, вот он Сыренцом и назван. Кто в Васкнарву попадал служить — это счастье было. Почему? Кормежка там была хорошая. А в Нарве там кое-как кормили. Я в Васкнарве отслужил целый год. Там на солдата давалось 70 центов, за это его кормили. В деревне-то не в городе, продукты намного дешевле, и поэтому мы жили сытнЕе. Я вот припоминаю, приходит время там за мясом идти, командир говорит: «Мясо хорошее берите. Плохое возьмете — сами есть будете. Выбирайте и требуйте, чтобы мясо вам дали хорошее!» Вот так. Хороший хлеб был всегда в Васкнарве. Солдату масло не положено, значит, не давали. Давали сала, грамм 5-10 на хлеб намазАть. Я не голодал в Сыренце, мы сыты были. Почему? Нам хлеб не выдавался, а ставился. Он даже оставался. Старшина убирал, он поросят держал и кормил от нас. Был праздник какой-то осенью, дата полка (годовшина) или что. Старшина с кем-то там варил пиво, и в обед солдату давалось литр. В этот праздник, один раз в год давалося. Что мы могли? Могли купить 250 граммов водки в этот день, и на двоих выпить. Если, конечно, у тебя есть деньги.

Пекарня рядОм была, булочная, там хлеб пекли всегда хороший. У кого денежки были, так бегали булочки там купят или что. А хозяин булочной лавки или как её назвать, он ненавидел советских. Яковлев (Егор) такой, он был белый, белогвардейский — это я потом уже узнал. Начальники с нами не жили, у них свои квартиры в деревне. Вечером скопимся около казармы, или в казарме откроем окна, и поем русские песни, советские песни пели. На другой день уже начальству известно. Он это не любил. К его дому выходило, где наша умывальня была, так как только запоём или что, он сразу окно закроет.

В Васкнарве 2 взвода было, мы не пограничники, но на границе были. Там один взвод был пулемётный, а другой — стрелковый.

Была казарма, и эта казарма сгорела. Загорелися летом дома, тогда что-то там 15 или 18 домов сгорело. Мы и тушили, но отстоять не могли. РядОм ветер и сгорело. Потом купили в деревне дом, и второй взвод там стоял. А так за год же не отстроят новый. Да и не строили, к чему строить? В тое время было всё экономно.

Были у нас один с Васкнарвы. Когда деревня в то время загорелася, и сгорел и у его отца дом. Так его пускали вечером после занятия до отбоя помогать отцу.

Старшина старался, которые местные, на выходной день отправить домой, увольнение дать. Почему? У него за день оставались деньги, он нас с довольствия-то снимал. 7 человек, уже смотришь 5 крон, а 5 крон в то время деньги были. Солдату платили в месяц всего 2 кроны.

Оружие — винтовка белогвардейская. Когда после 1-ой мировой Эстония самостоятельность получила, белую армию разоружили, и оружие отбирали. Вот это оружие у нас и было. У пулеметчиков были английские винтовки. И это, я считаю, неправильно было, потому что будем мы стрелять вдвоем. Ты с английской, а я с русской, у кого-то кончатся патроны, а у тебя есть остаток, но не подходят патроны. Такое обучение, как гранатам, нас не учили.

В части русских, человек 15, может больше. Нарвитян много было, черновские (Посад Черный — сейчас Муствеэ) были, с разных мест. И с Сааремаа служили, и с Хийумаа. Они по-русски говорили, и мы по-эстонски кое-как говорили, вот так и общались. В свободное время обмундирование чинишь, штопаешь, прибираешь.

Прежде чем уйти в увольнение, ты приходишь к старшине, он посмотрит, чтобы ботинки у тебя вычищены были, чтобы ты одет чисто был, пуговицы у тебя блестели. И тогда идешь. Водку не имел права пить в увольнении. Но бывало, всё в жизни бывает.

Капитан начальник meeskond — это 2 взвода и отдельная такая часть так называлась. Это был такой хороший человек, а вот командир взвода это был свинья. Он особенно ненавидел русских. А солдата считал за скотину. Он скорее собаку приласкает, а тебе никогда ничего хорошего слова не скажет. Бить не били, но в тое время строгость была, люди из сельской местности. Всё на эстонском. Вот придем на занятия, его тоже мы командира взвода доводили. Вот он объясняет минут 20-30 занятия тактические, подойдет «Понял?» — «Нет». Второго — «Нет». Он-то полчаса долбил, а они ничего, они не знают! Он аж закраснеет, но ударять нельзя было. Этого не было в эстонской армии. Бьётся, чтобы объяснить, а эти его всё напрасно. Не понимали, потому что с деревни, если и говорили по-эстонски то 2-3 слова. А эстонский я в концлагере выучил — жизнь заставила.

В Васкнарве было 2 офицера. Унтер-офицера были, потом-то стали сержанты, а то унтер-офицера были.

Командир если мог, то по-русски, а не мог — по-эстонски. Говорили с нами иногда по-русски, они владели русским языком офицеры. А команды на эстонском, всё-всё на эстонском. Между собой мы по-русски говорили.

А так какое к солдату отношение? Как в армии. В эстонской армии офицер тебя считал низким. То есть, ты другого слоя человек, а он высший. В эстонской — приказ, всё приказным порядком. Эстонский офицер солдата считал собакой, не человеком. Это в советской армии другое дело, а там. Но они были такие офицеры, только во время занятия, а как занятие кончилось, он уходил и в казарме больше не показывался. Своё время отработал и уходил.

На счет дисциплины скажу, в эстонской было крепче, чем в советской. Дисциплина была крепкая. Ну и само понятие было такое старое, что ли. Ведь в советское время отсидеть 3 дня на гауптвахте это ерунда, а в эстонское время — что ты! Он сидел, говорили, 3 дня в карцере. Но я там не был.

Дисциплина тогда строгая была. Она может быть и не такая строгая, но люди были привыкшие к порядку. Как сказали — надо выполнять, привыкшие к такому были. Я помню, первый раз ходил к старшине 5 раз получать деньги. Надо было сказать по-эстонски , что вот пришел такой-то, такой-то за получением денег. Ну, на эстонском что-то у меня не получалось. Он — обратно и снова подходи.

Мы хотели за границу уйти с эстонской армии, уже договорившись были. Это когда нам прибавили полгода, мы уже отслужили, и тут опять столько же. Договорились русаки: уйдем! Нас, человек 6 или 7 было. Были два черновских, Елизаров, Назаров, Коля Лобанов, Богданов с Комаровки, один с Нарвы с Парусинки. Решили во время дежурства, когда наш человек будет дежурить, забрать оружие. Сесть в лодочку, у солдатов лодка была. Уложить оружие и на лодочки, сколько там километр или побольше проехать и за границей. Как говорится всегда, дело надо делать всегда, пока горЯчо. Коля Лобанов был такой рассудительный, он говорит: «Ребята, не надо торопиться. Надо всё сделать так, чтобы было всё как надо, и чтоб нам не попасться». А еще хотели, у нас в подвале были боеприпасы, забрать, всё на лодку и уехать. И если бы уехали бы, нам там (в Советской России) по 10 лет дали бы. Патриотизм у нас был больше к России. Пока горячо надо действовать, а когда время проходит, порыв проходит, человек начинает раздумывать. Вот благодаря Коле Лобанову мы остались. А Коля погиб, эвакуировался в советское время из Таллина, корабли там разбомбили, и он погиб, утонул. Мы его всё звали «Барыней». У него и походка была не солдатская, а женская такая. И сам-то он был такой более женственный ....

Наш край, в основном, служил вот здесь - Куртна, Сыренец. В основном, большинство в Нарве служили. В Ивангороде в крепости казармы были. Вот уже забыл, 4 или 3 казармы было для солдат …

Нас и в армии считали коммунистами. На занятиях капитан любил с солдатами поболтать и поговорить. Вот, на Чудском озере в окопах сидим, занятия проходят, он и говорит: «А ведь стрелять-то ты не будешь туда, а?!» Смотришь, молчишь ему. «Вы же все коммунисты. Разве вы будете в русских стрелять?!» Он понимал …

Я крест не носил с 38-го года. А почему? Не потому, что мол не православный или как. А как пошел в армию, мы же были деревенские, значит крестик на верёвочки, а не на цепочки, как сейчас золото носят. Ну и эстонцы смеялися, что на веревке носим. Ну, и в армии русские не носили крест. Хоть он городской, хоть деревенский. а потом после войны кто как хочет. И я больше не носил ...

Со мной в одном взводе служил Сармо Виктор. Он городской, эстонский язык знал, такой дисциплинированный был. Когда «молодое время» (время обучения солдат) стали кончать, ему предложили служить в учебном батальоне. А что бы идти туда, то только с эстонской фамилией. Вот он и сменял. Как его русская фамилия была, я забыл …

Я еще служил в Эстонской армии и вот был договор, что русские войска будут входить. Они там на Сааремаа, еще на каких-то островах базы делали и заходили. Как в армии к этому? Они хотя и ненавидели это, но приходилось им мириться. Я вот помню, когда я там, в Васкнарве был, а тут в Нарве шли, их прекрасно встречало русское население. А нас собрали и командир меэсконна, капитан объяснял. Вывесили сразу знаки отличия (советских офицеров), что если кто будет в городе или где-то встретит — честь отдавать. Обязаны были честь отдавать.

Я до конца не дослужил, попал на операцию. А операция так получилася. Приходит сестра говорит: «Тебя завтра выписывают». Ну ладно, выписывают и выписывают. Приходит лейтенант, спрашивает: «Слушай, ты, наверное, только в армию поступил. Домой хочешь». А тогда давали после аппендицита месяц отпуска. «Да, я говорю, мне осталось месяц меньше служить». Сестра приходит: «На операцию!». А делал подполковник, оперировал меня в военном госпитале в Нарве. Он говорит: « Молодец, вовремя». А то корову пришлось бы продать за операцию-то. А так, значит, в армии бесплатно сделали.

Форма выходная красивая, а рабочая была вся в заплатках. Порядок тогда такой был, с армии будешь уходить — одежду сдай. И мы сдавали. Когда уже отслужили, из дома пусть пришлют одежду, оденься и иди. А эта оставалась в армии, придут другие будут.

После армии я в деревне работал, у меня в 40-м году отец умер.

Комсомол, 1940-41 гг.

В Сыренеце действовала подпольная организация, там был такой учитель Пшеничников. С сыренецкими ребятами служил в армии, и так вращались, я там близко познакомился. Литературу от них получал, книги. Мы читали в эстонской армии советские книги и, как-то не попадались. От нас отбирали песенники, мы песни запишем, а потом пели. Вот когда шмон делали, то отбирали. А с книгами почему-то никто не попался. Алексей Трелин, в одном отделении был, и он всё носил мне книги. Вот помню «Как закалялась сталь», «ШКИД» и многие такие книги.

Когда советская власть пришла, Курушев был там секретарём, и он сразу меня, чтобы организовать комсомол. Вот я и организовал во Втрои и Скамьи, это было примерно, наверно, август месяц 40-го года.

У нас было иначе как в Советской России. В Эстонии принимали в кандидаты. И у нас был председатель собрания и секретарь. Это было полгода. А мы полгода были как кандидаты. В Советской России не было такой должности, как председатель комсомола, собрания или ячейки, там секретарь. Вот кандидатами были примерно полгода.

А в декабре месяце 40-го года нас вызвали в Нарву, что уже билеты нам вручать. Но я лично столкнулся с трудностями большими. Мы собираемся ехать, вот Сергей Ёжиков. Нам прислали, что билеты получать. Одного сельчанина встречаем, а мы идём, песни поём. Он спрашивает: «Что такие веселые?» А Ёжик Михаил и говорит: «Поедем завтра или послезавтра комсомольские билеты получать». А он, оказался, был в белой армии, такой был у нас Деше.

Приехали, поздоровался со всем, всех вызывают, меня нет. И всё расспрашивают, чего это про тебя спрашивают. Что такое? Потом вызывает Вальтер и говорит: «Вот так и так, на тебя есть письмо, что ты не советский человек». Я говорю: «А я могу вам сказать, кто написал». «Откуда ты знаешь?» Я говорю: «А он вчера нам сказал». Вот человек. Как так? Он читает письмо это. Я говорю: «А он написал не то, что у меня, а то, что у него есть. У меня земли сколько? 4 гектара земли, а там 50. Написано 6 коров, у меня 2 коровы». И всё такое. Он и сказал нам: «Вас в комсомол не примут!» От он письмо и накатал. Я приехал, когда всё прошло, сделал собрание в деревне. Это же дело до драки, когда население пошло. Не забуду, старик такой Пилов к нему подошел к этому Деше: «Ты что, комсомольской крови хочешь стакан выпить?». Шумно было. Вальтер и Геес были секретари в Нарве. Они и вручали. Тяжело было, нас же самих учить надо было, а мы других должны были учить. Я на Вальтера жаловался в Раквере, что никакой литературы не дают, ни брошюрки, ни книжечки, ничего. Нам помощь какую-то надо. Город внимания не обращал на деревню. Ведь в деревню никто не ехал. Кто там приедет в глушь? У Вальтера было достаточно работы в городе. Ну, там постарше возрастом помогали нам, разъясняли. Мы как-то проходили частично Историю партии. Тогда большинство митинги были. Я был как уполномоченный от волисполкома, всегда на что-то вызывали в исполком. Там инструктировали и расспрашивали, как идут дела, как движется и что.

Деше еще в 1-ую мировую участвовал, у него неоконченное высшее образование. Он сам был с Ленинграда из Кадетского корпуса, кадет. Воевал в Гражданскую, кем, как, что - я не этого времени не знаю (Деше Александр Константинович, родился в 1898 г. в Островском уезде, Псковской губернии, окончил гимназию в Санкт-Петербурге, служил юнкером. Затем служил в Красной Армии, был членом ВКП(б) с 1919 по 1922 годы, от куда выгнали за пьянку. В 1923 году нелегально перешел границу в Эстонию). Они приехали в нашу деревню, там какие-то их родственники умерли, они получили землю и на ней работали. Ну, знаешь, городскому начинать крестьянство — это туго. И им сперва туго, но земли у них очень много было, 50 гектаров (43.9 га земли, их них 7 га пашни. Имелось 2 лошади, 5 коров). Потом оказалось, что у них земля не своя, что в право наследства они не вводились. А почему не вводились в эстонское время? Потому что дорого это стоило. Родители Деше тоже городские с Петрограда. .

Грамотный мужик, он нас обвёл. Он выдавал себя за красного. Мы под его руководством ставили постановки просоветские, ездили с ними по деревням.

Они частенько к нам в баню ходили, жили через речку (Втрою). В тот момент, когда советские уже пришли в Эстонию, пошло митинговать, и я приехал с митинга. Помню, они сидят на завалинке у нас в деревне. Я к нему, что такое? Меня удивляло, он пассивный, нигде ничего не принимает. Я ему говорю: «Что такое? Все движутся, все на собрания, а ты никуда». Он и говорит: «ты молодой, не суйся, еще не знаешь, что завтра будет».

Да потом, мы его как грамотного человека хотели выбрать председателем профсоюза в деревне. Деше говорит: «Я не могу, я член Исамаалиита». Ну, всё понятно. Это самое сердце, сердцевина, уже «Кайтселиит» был такой второй. И вот тогда я только первый раз услышал, он сказал, что он в «Исамалииде» (Отечественный союз). Но мы тогда его спрашивали, что зачем ты вступил туда? Вроде он убеждений таких советских, боже ты мой. Он говорит, что мне на дом ссуду не давали.

А потом Деше забрали в 41-м году (26 июня). Это был, наверно, май месяц, потому что начались полевые работы, как я помню. И приехал пахать. Перед войной около его хутора спустился воздушный шар с чем. Когда там стали брать, он лопнул и всё. Это то, что я слышал, мне не пришлось быть на том месте в тот момент. Ко мне пришёл один в гражданском: «Вы Шувалов?» — «Я». Чекист уселся и стал меня расспрашивать. Вот так и так, вот Деше забираем, как вы о нём скажете? Я говорю: «Вы дело вели, вы и знаете, а что я». Новое искали. Я рассказал, по деревне я расспрашивал у многих, что он якобы в эстонское время предал двух разведчиков. Но докопаться мне не удалось. Он говорит: «Мы докопались, собирайтесь, пойдемте к нему». С ним два еще солдата. Перешли через речку, захожу, там сидит колхозник Зыбин. Я потом с ним сидел в тюрьме, он весной 45-го года умер. (Зыбин Петр Иванович, 1908 гр. Арестован эстонской полицией 17.03.1942 г., обвинён в том, что был местным организатором колхоза и руководителем. На митингах и собраниях превозносил коммунистический порядок. В январе 1941 г. был членом избирательной комиссии. 25.06.1942 г. осужден на 1 год лагерей). 

Деше уже собравшись, там тоже солдат. Машина стоит, там уже полно забранных с других деревень. Вот вошли, поздоровались: «Вот как вы думаете?» Я говорю: «Вот, пожалуйста, человек сидит Зыбин Петр Иванович. Он с колхоза, он знает». Он говорит, что он работает — пашет. Я говорю — нет, в колхозе он не пашет. Он никогда не пахал, он с портфелью ходит. А моему дяде Вишнякову (Вишняков Василий Никандрович, 1903 гр, был организатором и позднее председателем колхоза. Арестован 3.12.1942 г., 6.08.1942 г. назначено 1,5 года лагерей). Деше сказал, ну как они были знакомы, друзья: «Спасай меня!». Ну, и вот приняли в колхоз скорей. Ну и его забрали. Деше в лагере умер. (Умер 13.01.1942 г. в Пермской обл. Уссоллаг).

Там какие-то дела его старые разыскали, он оказывается каких-то двоих предал, слух такой был. Это всё дело старых, а в деревне же люди и, если и знают, то стараются не говорить.

Еще комсомольцем был Швыров из Переволока. Но он меня подвел. Преданный человек, потом был в партизанах. Он должен был приехать за мной, сказал: «Я к тебе приеду. Не беспокойся». Уехал и всё, они удрали, а я не смог (эвакуировались в июле 41-го года). Я в самой глухомани жил. После войны мы разбирали несколько раз. Я нигде не стал этого докладывать. Зачем? Мало ли человек что, все мы с деревни. Он жил в такой большой семье, отца у него не было — расстреляли эстонцы в Гражданскую войну.

Тюрьма

41-ый год — началась война. Я ожидал, что раз началась война, значит мобилизуют. Пришла повестка на лошадь. Я поехал в волость, там прошел просмотр, у нас лошадь была шикарная. Мою и еще одного с деревни записали сдать в Советскую армию. Я в Йыхви приехал, там сдавали лошадей, и надо было ждать. Ивана Григорьевича отец (Григорий Фаронов) тоже сдавал лошадь. Я ему и говорю: «Дядя Григорий, возьми моего коня. Сдай тоже, а то в армию будут набирать, так я отстану от своих ребят». Он и говорит: «Ну, поспеешь, навоюешься. Не торопись!» Ну, он взял лошадь, а я приехал в Нарву. Вот тут как раз в Нарве бомбежка прошла тогда. Потом приехал в деревню, а нас не мобилизуют. Стали уже оборону делать, уже гул артиллерийский пошел, стало слышно. Я вижу, что дело такое, у меня документы на эвакуацию были. Я сел на велосипед и поехал. Думаю, поеду в Нарву, там видно будет, куда возьмут. Приезжаю в Омут, а у меня дядя милиционером был. Он идёт: «Ну, куда племянник?» Я говорю: «Ну, ты что, не слышишь? Гул уже где-то, все отступают». А он на меня: «А-а-а-а, ты панику наводить?! Ведь я тебя арестую. Разве можно панику выводить?! Без разрешения никуда не уезжать!!!». Я приехал, а вечером немцы забрали нашу местность. Они все удрали, а я попал. В деревне-то меня все знали, куда скроешься?

Приехали «Омакайтсе» с полицией, и приехал полицейский с Нарвы (Согласно архивных дел большинство односельчан были арестованы 17.03.1942 г. и только один 3.12.1942 г.). Я дома был. В школу заставили на собрание придти, и там меня сразу на допрос. Меня допрашивал полицейский Орусаар. Как его назвать — это была политическая полиция. Он уже пожилой такой был, бывший в эстонское время полицейский в нашей волости. Он так сидел, такой столик небольшой, я стоял. Он говорит: «Садись. Вот наших забрали, наши сидели, вот и вы будите сидеть». Стал допрашивать: «Что делали?». Я говорю: «Я ничего не делал». Я не испугался. Обвинение — комсомолец. В деревне были комсомольцы, их не тронули (такого не могло быть, большинство эвакуировалось, остальных арестовали). Он потом по-эстонски протокол прочитал и чтоб я подписал. А я не стал подписывать. Я тогда комсомольского задора был. Я говорю: «Прочтите по русски» - «Ах, ты по эстонски не знаешь?». Ну, а я что ходил в школу, что в деревне понимали? Так отдельные слова, кой что понимал. Но так, чтобы протокол написанный и допрос полностью, я не понимал полностью. Вот он мне наганом и мотанул, три зуба и выбил. Вот так меня учили эстонский язык учить. Говорит: «Я тебя только до Нарвы доведу, а там будешь расстрелян». В школе меня под икону поставил по стойке смирно и два «Омакайтсе» показывали, как меня разбили. Народ-то приходит, видит я весь в крови. А потом забрали в кордон (бывший пограничный), нас стало прибавляться. И так по Принаровью они пошли, всё собирали. Вот тогда они в нашем Принаровье человек 50 арестовали.

Мы уже в волости сидели дня 3. Вот там меня вызвали, и прочитали протокол по-русски. Перевели, видимо, я так понял, что надо в Нарву доставить протокол уже снятый и подписанный. Там было написано то, что он спрашивал. Что сделаешь, ихнее право было.

Нас гнали в Нарву, а «Омакайтсе» охраняло. Это зимой было. Как помню, мы пришли на Кренгольм 16 или 15-я казарма. Нам сказали на 3-ем этаже казармы лежат тифозные с тюрем, тогда много народу умерло. Один у нас умер, фамилию я не помню. И потом из деревень приезжали, народу много было забрано, расспрашивали.

Обвинение — комсомолец перво. Так мне никто не говорил, что меня судят или что. Меня на допрос вызвали. Вот на улице Пушнина дом был, где сейчас спортивная школа, двухэтажный домик. Меня туда привели, вызывают. Захожу, сидят за столом трое безволосых, пожилые уже, людей. Меня ввели туда, спросили фамилию, имя, задали несколько вопросов. «Ну, рано, молодой человек, политикой занялись». Сказали этому конвоиру, он меня увез в тюрьму и всё. Я думал, какой допрос или что, а это, оказывается, суд был. Судили, оказывается. А откуда я знал? (В архиве не удалось обнаружить никаких следов этого дела). Но я остался жив благодаря деревне. Оказывается мать к учительнице ходила. Учительница немецкий язык знала, написала немцу генерал-губернатору прошение, что «он плохого никому ничего не делал». И вся деревня подписалась. Вот это видимо и помогло.

Тюрьма была, где Вестервальская улица, спускаешься вниз, и там на одной стороне будет стоматологическая, а на другой магазин. Тут около магазина пройти, там дорожка вверх, и вот сюда повыше там 2-этажный домик сейчас. А тогда она такой буквой «Г» была тюрьма.

Соколова отец с нашей деревни там умер на Вестервальской тюрьме (Соколов Михаил Кондратьевич, 1897 гр., был арестован 17.03.1942 г., было назначено наказание — 2 года лагерей, но 1.12.1942 г. он умер). Если в тюрьме кто умрет, кто узнает? У нас в камере умер один с Сыренца. Нас угнали в баню, а он уже был без памяти в таком виде. Пришли, зашли в камеру, его посмотрели, что он умер и унесли …

Большинство в тюрьме гибли старики. На столе стояла всегда полная чашка соли. Когда получали пайку, старики начинали её крошить в воду и соли. И как бы «мурчовочку» такую делали. Они хлебали это, насыщали желудок. А они себя этим портили, потому что от соли человек будет пухнуть. Много погибло стариков на Вестервальской тюрьме ...

Надзиратели по разному относились, опять же кто какой человек. У меня остался в памяти Аллик — это был душа человек. Он старенький был, но пошел туда служить, паёк нужен же. Вот со мной рядОм спал шофер военкома Литвинова из Нарвы. Так он ему приносил табачка немножко, и записочку какую-нибудь ему приносил. Значит хороший человек. А были, которые били, чем попало. Колька был такой. Помню на торфоболоте он шумпалам бил. И мне еще попало разок. Там один такой вечерок удался после работы. Мы вышли и около деревянной казармы скопилися. Скопилися и запели песню «Ревела буря, дождь шумел». А рядОм были мобилизованные на торфоботлота с Кренгольма, они все высыпали. Охрана сперва на это не обращала внимание, а потом нас шомполами разогнали. Мы так это дружно пели.

С Феоктистом Журавлёвым мы вместе в одной бригаде работали на торфоболоте. Он под Кингисеппом в бою попал в плен. Нет, он не в бою попал, в лесу где-то прятался и каким-то путём домой пришел. Но отец побоялся, говорит нас расстреляют всех, заставил его и он пошел, сдался. Вот я так слышал. Фока он годиком двум или трем младше меня. Вот Сергей Журавлёв был на 2 года старше. Фока весёлый, он такой не в Журавлевскую породу был, весёлый, боевой. Хоть и сидели мы, но он всегда любил пошутить. В лагере-то идём с работы, посмеяться что-нибудь. Феоктиста расстреляли. Меня отправили в Таллин, а его дело всё вели. Кто расстреливал, я не знаю, «Омакайтсе» или в тюрьме. Наверно, в тюрьме расстреливали. (Журавлев Феоктист Александрович, 1918 гр. Согласно выдвинутого обвинения: 26 июля 1941 г. был мобилизован в Красную армию и направлен в часть в Сойкино, где готовили разведчиков для работы в тылу немцев. Из Сойкино вместе с 2 разведчиками выслан в направление Кингисеппа. Разведотряд был вооружен винтовками, гранатами и радиоаппаратурой. В другой разведывательный дозор в сентябре 1941 г. Журавлев пришел домой, откуда прибыл в волостной дом для регистрации. Был арестован 19.09.1941 г., как партизан. Первоначально 6.8.1942 г. приговор - интернировать до конца войны, однако 7.02.1943 г. приговор был изменен — казнь).

В соседней камере у нас одного лейтенанта подвесили живого крюками для устрашения за ребра. Я не был, но других кой-кого вызывали на показ. Казнили как бы заключенными. Его подвесили за крюк под рёбра.

Мы пришлось на Вестервальской встретиться с евреями. А как встретились? Нас пригнали в вошебойку — это баня. Они вымылись и выходили, а мы пошли мыться. Так вот они со 2-й ударной армии были. Они были в таком жалком состоянии, жутко было смотреть, все в фурункулах, хотя все молодые были. Дня три подержали в тюрьме, и дальше куда или на расстрел. Это 42-ой год был.

Я сидел только с одним военврачом Киселевым. У евреев у всех русские фамилии. Он мне только говорил, что он с Ленинграда, две дочки, но говорил «Я не еврей!» Волоса, курчавые, ну смахивает. На нём одежда такая шикарная была, хотя в войну, но видно, что суконце-то не солдатское. Так вот он мне он мне рассказывал: первый концлагерь в Нарве был, как мост перейдешь, там был завод «Форста», а сейчас воинская часть стоит. Вот там был лагерь, это в 41-м году. Он говорил: «Мы взбунтовалися там. Отношение у немцев плохое было, взбунтовалися и нас половину пулеметами скосили». А другую половину разогнали по другим лагерям.

Мне дали год, и отправили в Таллин в Батарею, это в Каламая. Спали там на полу. Зима была. Отапливалась «голландкой»: половина выходила в коридор, а вторая половина две камеры отапливает в уголку. ХолоднО же. Ничего не одеться, что на тебе было, на том и спали, тем и укрывались пальтишком.

Тюрьма есть тюрьма. Я приехал, помню, этапом в Таллин, первый раз дали обед. И я смотрю что-то вроде плавает там, куски какие-то что-то в этой баланде. Потом смотрю это мерзлая картошка, она чёрная. Кормили в лагере как, хлеб давали с опилками, 300 грамм. Когда на торфоболоте работал, то нам еще 100 грамм Кренгольм давал в день хлеба. Какая картошка.

А потом отправили в Костевере в лагерь, это 25 километров от Таллина в сторону Нарвы. Там была личная мыза генерал-губернатора Лицмана. Там были только заключенные с Эстонии. Только эстонцы, нас человек 150 было в лагере. Там большие люди сидели, профессора сидели с Тарту с университета, они свиней кормили. Работали, и работе был рад. Приходилось мешки таскать и тяжело, а что делать. Добровольно пошёл, чтобы соли достать. Там соли не было. Вот я сидел в Нарве и Таллине, там чашка всегда полная соли, а в лагере не было соли. Вот что достанешь, стащишь чего. Без сОли плохо, вот идёшь на склад работать. День там вкалываешь, где-нибудь так пясточку соли стащишь и в карман. Потом вот и живёшь. Я помню, осталось в памяти 19 декабря 1942 года, это Никола (праздник св. Николая), и мне как-то на поле удалось найти турнепс, кормовая свекла, ею коров кормят. Вот я эту свеклу принес, она замершая, мы её оттаяли, сварили суп, и ели этот суп. Ну что туда положено? Одна свекла, а она горьковатая еще, но есть-то охота. Вот я и говорю: «Вспоминайте Николу, сегодня праздник!».

Арестовывали ведь не немцы, а эстонцы арестовывали. Любая власть прижимает. Потому что без власти — безобразие ….

Я год сидел в концлагере, мне год был даден, вернее осудили. Но пожалели, я вам скажу …

Год прошел, и меня выпустили (17 марта 1943 года). С Таллина еду, и меня арестовали в Вайваре. Там какая-то линия проходила, и немцы проверяли. Как к этой линии в Вайвара подъехали, строго с поезда долой, и нас в бункер. Так встали, двери закрыли, и вплотню битком было. Темно, не видишь ничего. И так до утра. Утром вызвали в комендатуру. У них была цель — если русский выпускался с заключения, он переходил в трудовой лагерь. В комендатуре: «Вот где эта деревня, вы можете на карте разобраться?» Я говорю «Могу!» - «Где она? Покажите!» - «Вот!» - « Это на той стороне Эстонии или на этой?» Я говорю: «На этой». И тогда меня отпустили. Иначе бы если бы я сказал, что на той, значит, я с России, и меня бы в другой лагерь. А поскольку я с Эстонии, то меня отпустили, как год дАный, а я это отсидел. И я 63 километра с двумя палками прошел, я идти не мог. На другой день надо в Скамью пойти, в полицию заявить, что прибыл. В неделю я 2 раза ходил на показуху, то есть, что я живу на месте. Мы все, кто сидели, обязаны были.

В «Омакайтсе» и русские были. Люди не хотели в армию, что в немецкую армию заберут. А «Омакайтсе» будут жить, и нас охранять. И многие так были. Но потом после войны они получили по 25 лет. Вот один здесь проживал рядОм, его выселили, на 10 лет на выселку. Он там кузнецом работал (Имеются данные из архива о 18 членах «Омакайтсе из Принаровья, в том числе двое уроженцев д. Втроя. Из общего количества один одному был назначен смертный приговор, троих после проведения следствия отпустили, один умер под следствием, троим назначили 25 лет лагеря и 5 лет ссылки , остальные получили 10 лет лагерей и 5 лет ссылки).

Партизаны

Партизаны ко мне пришли: вот Чапурин, вот пришел Волков, вот Курмин пришел. Они пришли из-за Плюссы, там был спущен (на парашютах) отряд Вяльцева. (подробнее о действиях этого партизанского отряда в воспоминаниях Чапурина И.Н.) Они действовали под Псковом, «железку» несколько раз подрывали. А потом их направили, раз они эстонский отряд, вот сюда и пришли. Дядя ко мне пришёл и говорит: «Слушай, надо мне дров попилить, а не с кем. А тебе делать нечего, пойдем! Но, чтобы дома никто не знал!» Вышли мы, прошли там может быть метров 30-40, он говорит «Ты знаешь, куда я тебя зову?». Я говорю «Да, что-то такое подозрительно. Ты бы дрова меня не позвал пилить». Он говорит: «Партизаны пришли, Мишка Курмин пришел (Курмин Михаил Андрианович, 1919 гр., с июня 1942 г. в Отдельном отряде Особого Назначения. 3.10.1943 г. был заброшен в тыл, убит в бою 3.03.1944 г.), их пять человек пришло. Вот, пойдем!». Встретились, поговорили. Они говорят: «Ну что ж, будешь нам помогать. Нам нужна связь, нам нужно придти к кому-то». Ну, мало ли куда они куда направляются. Вот они ходили подрывать железную дорогу за Солдино. И я стал с ним поддерживать связь. Связь — это они приходят ко мне, я шел, оттуда какие документы приносил им. Еще имели связь с еврейским лагерем, там у нас были свои ребята, призванные немцами в охрану. Лагерь был здесь под Верхним селом, туда к Агусалу. А кто-то проболтал, они все попали, были отправлены во Францию, вся молодёжь. Вот Курин и еще один спаслись. Теперь я поддерживал связь с этими, которые были в немецкой армии призваны, они убежали, скрывалися. И вот их всех в партизаны. Это с Сыренца, Скамьи ребята. Потом здесь начали строить оборону, и кой-кто нарисовал план. Это всё надо было передать через фронт. Даже в немецкой комендатуре в Скамье один работал, он был завербован. Он был с Куричка.

В отряд попал так. Ко мне Градов пришел и сказал: «Ваши будут сжигаться, уходи!». Я подговорил нескольких ребят, и мы ушли в партизаны. Пришел в Орёл, в Орле ночью с Градовым встретился, и на подводах за Плюссу сразу. Приехали мы за Плюссу — там уже отряда нет, отряд стал двигаться сюда. Приехали мы, и как раз наткнулись на эстонский отряд, который шёл русские деревни сжигать и Орёл тоже. Мы их 6 человек в плен взяли, а остальные удрали. Их передали в воинскую часть, там разбирали их, это не наше дело. Вот мы были здесь в Эстонии в принаровском уголке, и в Гдовском потом. Но большинство находилися под Плюссой и за Плюссой. Там болото и потом уже во Гдовщине нас скрывали хорошо, там народ советский. Здесь уже другое дело было. Население с опасением, народ ведь боится. Народ и того боится, и другого боится. Ведь как в кино, те пришли грабят, и те немножко берут, так и боялися. Ведь что крестьянини, они жили бедновато. А партизаны ведь забирали тоже, продукт то надо, кормиться надо, сколько было. А у другого свою семью нечем кормить. (Взамен выдавили расписки, которые после войны пошли в зачёт уплаты продналога). Вот я наступал на Сыренец. Это было в первых числах февраля, это разведка с боем была. Четырех местных партизан с нашей деревни придали военным. Вот Ежов, Дубровин, Калбин Сергей и я. Нас привели в воинскую часть в лесу. Вечером майор выступает, объясняет, что как надо. Я ему начинаю объяснять: «Что там? Вы не знаете, а я знаю, что там на той стороне. Там доты, там лёд взорванный, полоса на озеро шириной так метров 5». Взорванный, чтобы была вода, а это преграда. Майор: «О-о-о-о!!!». После мне старший лейтенант и говорит: «Это хорошо, ты партизан да местный. За это тебя бы расстрелять надо!» Потому что разве можно говорить про такие-то укрепления. Надо говорить, что там пустяки, мы с ходу возьмем! Чтобы солдат не расстраивать. А солдаты пришли, призваны 27-ой год (рождения), они из-под Ленинграда пришли с боями, они едва стоят. Питания и хлеба не было, солдаты пришли, а обозы-то еще нет. Я и говорю: «У нас вооружение то что?! Даже станкового пулемета нет. Эти «дегтяри» да винтовки, ну несколько автоматов. Всё». Мне: «Вот вы когда возьмете сукресток Яма-Смольница-Сыренец, тогда пришлёте нам донос с солдатом». Я майору объясняю: «Как?! Когда я пришлю их, это почти 10 километров. Когда он придет? Два часа? Так там уже никого не останется в живых. С винтовкой-то, что мы сделаем?» - «Комсомольцы возьмут винтовкой, штыком». Ну что ж, возьмут, так возьмут. Он пришел бодрость поддать, но не пошел с нами. Нам старшего лейтенанта дали. И пошли мы ночью. Ночь лунная была — всё видно. Мы хоть в маскахалатах, а солдаты в шинели или в полушубке. Обычная рота стрелковой части. Пошли. Старший лейтенант говорит, а мы вместе шли: «Наверное, мне не возвращаться обратно». Я ему говорю: «Ну, майор нарисовал: мы там натворим» - «Да, майор … Майору тоже надо своё говорить». Ну, подходим мы уже близко к берегу, надо врассыпную по взводам. Идём, а они ракету выбросили. Мы подходим, недалеко уже взорванная полоса, и они открыли пулемётный огонь. Они сидят в дотах на берегу. Нам-то куда в воду? И окопаться-то нельзя. И за кусок льда не прячешься, никакой защиты, ничего. Залегли около воды, ну и стрельба пошла, перестрелки. Они миномётный огонь, у них всё пристрелено. Они как открыли миномётный, как пошли по рядам, куски куда милостыня. Нас 17 человек вышло из роты, и мы в том числе. А остальные остались лежать там, все полегли. Меня контузило там, я без сознания был, но меня ребята вытащили.

1-ая эстонская партизанская бригада, но там, в основном, русские были. Это те партизаны, которые в Ленинградской области сформировали. Нам подполковник перед тем как мы ушли в озеро, речь у-у-у! Кто перейдет на тот берег Чудского озера и в Эстонию войдет, тот будет награжден орденом «Отечественной войны» 1-ой степени. Тю-тю. Когда посылают много сулят ...

Мы вышли вечером с Гдовского района в сопровождении большого обоза на лошадях, а мы на лыжах. Целую ночь мы шли. Подошли к определенному месту, там озеро, бывает, бурлит и как горы. Вот в этих ледовых горах мы целый день мерзли, а к вечеру, как стало темнеть опять пошли. Прошли мы что-то в час или два ночи, и ворвалися на берег. Это в районе Уускюла (и, видимо, Катазе). Когда подошли к берегу, мы долго шли помимо берега, и не выстрела ничего не было замечено. Мы только что наверх, и они открыли огонь. Ведь ночь и мы быстро взобралися. Ну, и определенное время там были. Гарнизон разбили — это да. Надо было уходить, потому что там регулярные части, может 2 километра в сторону, если что быстро на машинах. И мы ушли в болото. В болоте мы, я помню, день отдыхали. Не было ни боёв, ничего. А потом к вечеру вышли на дорогу и, как говорят, чуть не с песнями пошли. Повозку эстонец на шикарной лошади гонит, и он когда поравнялся с нами — он опешил. Ему не верилось, что это не представление, а что русские войска.

К вечеру пришли эстонские «Омакайтсе», но их разбили в Роостая (местность недалеко от Иизаку). Наутро уже на машинах солдаты прибыли. Но они пошли как-то несогласованно. Сперва с одной стороны — мы их разбили. Тогда с другой стороны и с третьей стороны, нас окружили. Вот и власовцы пришли. И мы, я думаю, метров 400 ползком ползли. У меня вещмешок был весть прострелянный. Вещмешок немножко видно же, когда в снегу ползёшь. И тут мы только вышли с боя, повернули куда-то. И наткнулися, ехали с Нарвы полиция- 2 подводы. Они подвыпившие: «Oma mehed”, свои мол ребята, и их арестовали. Что-то там допросили да, ведь с собой пленных не возят, стреляют и всё. Когда занимали определенные места, сразу же кой-кого задерживали. Задерживали почему? Потому что они находилися просто, могли пойти куда-то дальше, чтобы разговоров, дознания не было. На другой день пришли с Иизаку танки, танкетки. Там же недалеко был гарнизон, и послали на нас. Что благоприятно было для нас, что там болото, было, где скрыться. Основное прикрытие нам было, конечно, болото. Как чуть что - в болото. Болото километров 10, мы ушли там в другое место. И вот так всё время, чтобы базы не было на одном месте, всё время в движении … Бои и с танком были под Иизаку. Вот там танки были 2 раза. Я помню один раз танкетки пришли небольшие немецкие. Для чего туда «Тигр», мы же всё время по болотам и по лесам старались. Там один раз так встретились, и один от другого и разошлись. Нечем стрелять, ни немцам, ни нашим. Боепитание-то нужно, народу-то много. Один раз нам только привезли. Второй раз вместо что, вместо наших немцы прилетели. Мы костры разожгли и ждём, а они нас начали бомбить ночью ... Наш партизанский отряд всё время участвовал в боях. Ни одного дня не было, что боя не было, а то и по два боя в день было. Бои всё время в Эстонии были, потому что против нас бросили 4 тысячи эстонцев, власовцев и немцев. Власовцы были против нашего отряда. Мы были метров 50 в лесу друг от друга ...

Вот тогда Таммеметс погиб. Только в книгах пишут красиво. Бросили его раненного, он в живот был ранен. Мы тогда вылезали из окружения, и он подорвался. Гранату под себя и … Молодой парень, 18, 19 год ему был.

Погибали и по глупости. Вот помню, в Роостая мы, сказано не высовывайтесь никуда. Побежали на поле. И что на поле? Там нескольких убили, кого ранили. И Сергей тоже. Я говорю: «На х... ты пошел? Тебя я сказал не идти». Вот тут пуля ему. Много погибло ...

Против было брошено 4 тысячи, как я потом в книге прочитал. Это в Эстонии, когда перешли под Муракасоо, туда под Куулу, Лохусуу, под Тудулинна и там бои. Мы же перешли не одни, нас две бригады. А две бригады само мало человек 700 было. Потом еще третью бригаду бросили в Омеду. Нам всё боепитание в Эстонии с самолётов. Самолёты даже приземлялись на болото. Вот раненного увезли нашего Сорокина. Знаешь, как молодёжь не опытная. Что нельзя винить, не обучены. Ну, пришли из деревни, ему пуля мотанула, зубы покрошило. Выскочил и выскочил на гладь, и под пулемёт попал. Ну, представь, в партизанах какую помощь? Вот его на самолёте отправили ...

С самолётов снабжали только боепитанием, а пищей нет. Приходилось ходить и в дома к эстонцам. Плохо они к нам относились. Мы же приходили, где были Кайтселииты или что, там они удирали. Там в домах, наши русские знаешь всё убирали, шмон делали. Так брали скотину, то поросёнка убьют, то телёнка. Но им давалась расписка, что придет советская власть и с вас налог, это в счет налога пойдет. У них же большинство всё на хуторах жили. Куда не подходишь, уже собаки лают, и они по телефону уже сообщают. Или даже занимали, так ночью убегали они, уходили многие. Выйдут в лесу, и что ж ты сделаешь. Сразу приводили немца. Но население уже знало, что русские придут, и немцам не удержать. Они очень боялись колхозов. Старые люди с того времени, всё это было пропаганда, что в России чуть ли не под одним одеялом спят. Всякие слухи ...

В окружение попадали. Но у нас был командиром бригады толковый мужик, он умел. Один раз мы были так зажаты — всё. И вот нас стали миномётом обстреливать. Ну, я думаю: «Всё, отсюда нам не вылезти!». Но он вытащил. Ай, сколько раз оставляли. Вот представь, бой! Ты посажен в засаду, сидишь — ждешь, тебя должны придти снять. Всё стихло, никто не пришел — ушли, а тебя оставили. Меня так два разА, и главное дело уже стемнело. Как, куда? Ведь натоптано в лесу тропинок всяких. Куда идти? А как я понял? Один был раненный, так его на елках, на лошади везли. Сзади такая сделана, где его положили и след остался. И вот пошли-пошли, нас пять человек. Я в засаде сидел. И часа в два ночи нашли. Ай, сколько раз! Один раз была явная смерть, явно было. Я удивляюсь, как мы выжили. Самолёты приземлились, оставили боепитание. Спрятали это где-то. Я тогда в засаду пошел, там сидел и не знал, где спрятано. Прошло время, боепитания не стало. «Шувалов, поезжай, приведешь боепитание оттуда». Я говорю: «Так я не знаю» - «Найдешь сарай». Вот тебе и всё. Одного давали мне, но он такой был не расторопный, хоть и учитель был. Или он прикидывался, или что. Я говорю: «Нет, я с ним не поеду». С другим. Дали нам лошадей. Говорит: «Поедете, километра полтора проедете, будут наши принимать самолёты». Ну, мы с ним едем, едем. Видим, да, костры там зажгли. Я чувствую, что это наши, и дальше едем. Вдруг наши лошади не шагу. Встали и не идут вперёд. А лошадь чувствует, ох, как она чувствует! Сергей Калбин мне и говорит: «Слушай, что такое, кони наши встали, не идут». Я говорю: «Да мало, что может птички там или что». Говорю: «Приготовь, чтобы граната на чеку была». Понукнул (лошадей) и, проехали метров может быть 15 — по нам с пулемёта. Прям в нас! И вот попали по лошади в ноги, потом уж я кубарем. Ты представляешь, наши самолёты принимают. А это была там засада эстонцев! Голова сразу не сварила, я стал кричать: «Брось стрелять свои!» А они больше еще. Потом-то мне в голову ударило, бьёт-то трассирующими пулям — это немцы. У нас не было трассирующих. Они такой огонь открыли! Ну, мы бросились в снег. Там такая гривка, а они оттуда с пулемёта. Я Сергею: «Давай гранаты бросим в их сторону». Это не далеко совсем, там в лесу в болотном. Мы гранаты бросили, взрыв произошел, в этот момент мы и тягу. Вышли, обратно идём, наши идут. А они должны были в другое место куда-то идти. Их пятеро, они залегли, да по нам! Ночью же! Но едва-едва всё-таки. Серенев потом и говорит: «Я думал, что ты уже наверху». Он частенько вспоминал мне это. Он потом в Кароли жил …

В армии лучше, чем в партизанах. Тут у тебя нет никакой, ни впереди не знаешь, ни с боков, сзади. А в армии ты только вперед, знаешь, что кругом у тебя уже соседи, тыл. Тебе всегда, если ранят — помощь окажут. В партизанах кто тебе помощь окажет, ранило — значит погиб. Девчата были медсёстры, но это была полевая жена какого-нибудь офицера ...

Было, что в себя стреляли, самострел. Почему? Потому что морозы, обморозились. У меня после войны 10 лет сходила кожа с рук и ног. Они обморожены были, а потом всё не стало. Морозы были. Обуты были кое-как. В болотах и зимой же вода, а ночью мороз ...

Везде надо привыкнуть, надо приспособиться, узнать. По шесть дней не ели, а люди самогон пили. В партизанах в Эстонии опять же снабжение частное было. Вот в России там да, там питание с деревень добывали. В лагере готовили и кормили. А тут что? Я 6 дней одно время не ел ...

100 грамм боевых и партизанам полагалось, но нам не дали. Начальники забрали всю водку себе, спирт. Вот с самолёта привезли один раз, сбросили …

У нас был в особом отделе Новиков Виталий, он с Омута из бедняцкой семьи. До войны в советское время он был в Нарве милиционером. Такой шумливый мужик был. И там были особые отделы, а как же. Особня везде, всюду. А допрос вести кто будет? Как к нему относились? В партизанах, конечно, относились к нему хорошо. Когда я пришел в отряд, меня Новиков расспрашивал и Вяльцев.

Командовал партизанской бригадой майор Филиппов, он ленинградец. Бывали мы в переделках. В одном месте мы так были, что я аж думал всё, но сумел вывести. Командиром отряда был Вяльцев Яков Семенович. Вяльцев — командир, но у него страх есть тоже. Ведь нет таких людей, раз он живой, у него нервы есть и они действуют. Хотя и говорят. Страх какой-то есть, но он как бы тушуется с обстановкою. И за всеми этими делами идёт ...

Мой друг Ежов Сергей Антоныч, тоже партизан. Он долгое время скрывался в лесах от немцев …

Борис Пелешев был со мной в партизанах в Эстонии, но он был в другой бригаде. Не в первой, а во второй. Он не погиб ...

Волков со Скарятины тоже в партизанах был. Сиренев такой был в партизанах. Чапурин Иван Никифорович у нас был. ...

Из Ям Почуев Володя в партизанах в разведке был, но он старше меня намного меня ...

Моя бабушка жила с 1844 (1854) года. Она в лагерь попала, когда я-то в партизанах был. Их (односельчан) эвакуировали (вглубь Эстонии), её забрали и она там умерла.

Я в партизанском движении пробыл 11 месяцев, в 43-м году начал. 42-ой год я сидел, я в 43-м в партизанах. Выбыл в конце сентября (1944 года).

После партизанского движения в корпус многих направили в школу в Пушкине. Там готовили работников, что вот Эстонию освободят, кого ставить? Вот из партизанов там была школа и готовили. Как она называлася, я не знаю. Эстонский язык учили, чтобы люди пограмотнее были. Туда к нам приезжало всё начальство. Помню Карутамм сколько раз там приезжал, лекции читал. Абельс читал. Не вспомню фамилию, секретарем был потом в Таллине в правительстве. Так вот он придёт, любил послушать, что между собой солдаты говорят. Придёт двери откроет, стоит, слушает. А бывает, треплют, болтают всякое …

А потом меня в Нарву в запасной полк Эстонского корпуса. А из запасного полка - в действующую армию …

Может счас кое-что с головы выветрилось, ведь сколько время прошло ...