Скамья, часть 4

Между прошлым и будущим...

Мне еще отпущено какое-то количество дней, я еще могу видеть и слышать, вспоминать и сопоставлять. Живя вдали от родины, мне часто приходится рассказывать о судьбе моей семьи. Ничего особенного мне говорить не приходилось. История нашей семьи похожа на сотни судеб таких же небогатых семей нашего региона в молодом государстве тех времен. Мне очень часто советовали всё записать, ничего не добавляя, якобы должен получится интересный рассказ без всякого сочинительства. Так ли это у меня получится, не знаю?

Путешествие в прошлое захватывает и ведет по самым сокровенным тропинкам памяти. Это увлекательный но, местами, достаточно суровый, сложный и обидный путь... Ведь рассказать – это пережить все заново ...

Мои предки проживали в Принаровье и на побережье Чудского озера со стародавних времен (предположительно с первой половины XIX-го столетия, а может быть и более). Мой прадед по материнской линии Мадис Конт со своей семьей (10 человек!) жил недалеко от г. Гдова на хуторе в лесной местности. Когда выехал он из южной Эстонии? Был ли он первым и единственным переселенцем среди эстонской родни, выяснить я не смогла. У него было четыре сына и четыре дочки. Мужчины занимались уходом и охраной лесных угодий купца (лесопромышленника?) Громова, проживающего в Скамье. Когда Эстония получила независимость в 1920 году, была возможность желающим вернуться на родину. Вернулись прародители и их незамужние и холостые дети. В том числе и мой дед Иоханнес. Конечно же в среде окружающего русскоязычного населения его звали Иваном. Старший брат деда, Александр, был уже женат и остался хозяином на лесном хуторе Волчьего острова. Младшая сестра Елизавета была замужем за мэром г. Ямбурга и осталась в России. В Эстонии дедом был арендован хутор у прежнего хозяина, где был большой двухэтажный дом. К этому времени уже в семье моего деда появились дети, и помещение для жилья было необходимо. Переехали в Эстонию и прародители. Началась новая жизнь, где трудились все. Предполагаю, что жили в достатке (прадед в городе имел двухэтажный кирпичный дом, деду купил кирпичный дом в соседней деревне, а сыну - любимчику хутор под Нарвой, и не раз выплачивал его карточные долги). Вся тяжесть арендаторской доли, однако же, лежала на плечах деда. Из архивных материалов выясняется, что в 20-30-ые годы дед Иван расплачивался и за долги Скарятинской Маслобойни, в связи с чем было описано всё его имущество. Происхождение долга остается на совести «грамотного» мужа втройской учительницы, работавшего в банке. В это же время любимец Эдуард совершал в городе безнаказанно свои «фортели» в картежной и бильярдной игре. Проиграв всю недвижимость прадеда и свою, путем подделки документов, «милый» сыночек сумел присвоить и дом брата, который был продан в счет карточных долгов. О злоупотреблениях деда речи быть не могло. Дед пользовался в округе авторитетом честного и порядочного человека, что подтверждено характеристиками в судебном производстве. Он входил в правление Маслобойни. А может, вопрос состоял в нерентабельности производства?

Семье необходимо было жильё. Дед берет ссуду и приобретает участок земли, покрытый лесом и начинает его осваивать по всем требованиям землеустройства и земледелия, строит дом и другие нужные строения. Но на все он получал ссуду от государства под очень строгий отчет. Очень тяжелое это было время для всей семьи. Хутор был назван: «Хутор воспоминаний». А вспомнить есть что... Вникнув в ситуацию тех лет, перестаешь обвинять деда, убежденного лютеранина, в чрезмерной строгости и суровости по отношению к членам семьи и детям, которым очень рано приходилось становиться со взрослыми в один ряд. И подчиняться безоговорочно воле отца, человека мудрого и энергичного и жестокого. Но может быть, иначе было бы не спасти от нищеты большое семейство?

Дети взрослели – и во многом были похожи на отца. Схожие характеры. Моя мать была вторым ребенком в семье. А всего детей было девять (одна девочка умерла младенцем). Мать была «правой рукой» своего отца, она уважала и любила своего отца до конца своей жизни, несмотря на полный разрыв семейных контактов в связи с её «ужасным проступком». Она полюбила и вышла замуж без благословения родителей, да еще не за того парня, который был угоден ее отцу. Вышла замуж за парня другой веры и национальности. Четыре раза ходил к деду мой отец со сватами, но получал отказ. И осенней темной ночкой отец тайком увез невесту к себе. И новая семья пришла в ярость! Поддержать молодых морально и материально осмелилась только одна супружеская пара. С ними я близко познакомилась в студенческие годы в Тарту и узнала много подробностей той душераздирающей атмосферы, в которой мои родители начинали свою совместную жизнь. Их не «клевал» только самый ленивый. Путь домой для матери был закрыт. И всякое общение с семьей запрещено. Совершенно понятно, что ни о какой поддержке из родительского дома и речи быть не могло. Хотя... иногда, тайком, в темноте, в самом дальнем краю сада младшим сестрам удавалось просунуть за ограду какую-то еду...

Это были годы большого кризиса 30-х годов прошлого столетия. Мой отец остался без работы, не мог больше приносить денег в семейную кассу. До этого столовались вместе с семьей старшего брата и бабушкой, деньги в руки моей матери никогда не давались. Хозяйкой была старшая невестка. А тут на свет появляюсь еще и я, т.е. еще третья нахлебница! "Так быстро и так неблагородно...". Такого вынести никто не мог! Скоропалительно, среди зимы стали делить дом, перекладывать печку, делить скарб... Не предупредив родителей, не дожидаясь лета ...

Родители не сидели, сложа руки. Мама постоянно искала работу в деревне и ходила в поденку. Отец умел тачать сапоги (как и все ребята в деревне). Дядюшка отца дал обещанные деньги, были куплены кожи, и хоть какой-то доход был. Говорят, что в Скамье шили самые лучшие сапоги для рыбаков. Не смогла уточнить, в какой именно момент дядя вручил отцу обещанные деньги за работу по сплаву громовской древесины. Ведь работали ребята еще подростками за еду и одежду до самого призыва на военную службу. А деньги выдать обещано было на женитьбу. Запомнила я только из разговоров цифру 25.... чего-то. Родители об этом «подарке» вспоминать не любили, т.к. он обернулся уж очень жестокой стороной для нашей семьи. А дело было так. Под каким-то предлогом дядюшка принес на подпись отцу документ, который оказался векселем, утверждающим, что деньги (фактически зарплата) являются ссудой. Дядюшка уверял, что бумага будет лежать залогом в каких-то его сделках. Но через несколько дней было описано всё до будильника и фикуса. И всё-таки оставался долг, который родители отрабатывали 4 года.

Итак, жить стало не на что, т. к. ушел с молотка и запас кожи. Денег не было. Мама предложила выехать в город на поиски работы. Но не было денег, в долг никто не давал. Деньги на дорогу прислала мамина тётка, которая жила в Кохтла-Ярве. Она и приютила нас на первых порах. Мама сразу же устроилась домработницей к двум молодым учительницам. Отцу мешал сильный славянский акцент в поисках работы. Муж тетки, хотя и был начальником на шахте, оставался безучастным. Ждал нашего отъезда с нетерпением: мы стесняли его охотничью собаку Нору. Ах, какая была собака! Главная моя подруга. Она-то уж точно нас любила!

Через какое-то время мы оказались в Кивиыли. Жили в начале вроде в ночлежке или общежитии недалеко от вокзала и проходной на химзавод. Помню двойные нары, много людей обоих полов. Кое-кто спал прямо на голом полу: может, не было другого места, а может падали во хмелю. За мной всегда кто-то присматривал, пока родители уходили на поиски работы. На улице бывала только с родителями, редко. Позднее снимали у частников какие-то совсем ветхие, не пригодные для жилья помещения. Заработки были случайные. Продукты давали в магазине в долг.

Но были и яркие и радостные, запомнившиеся на всю жизнь события. Елочка со свечами и Дед Мороз, который принес мне первую, такую шикарную куклу, сшитую из тряпок. Чудо! У неё было такое же платье как мой сарафан (куклу-то сшила мама)! А вот и бабушка Саша в гости приехала, мне шерстяные рейтузы подарила! А лес! за малиной ходили в настоящий сказочный мир. Мама так удивительно - ненавязчиво научила меня видеть, слышать и понимать природу. Как я ей благодарна! Не предает по жизни нас только природа! Мы все равны перед ней, она не делит нас по цвету кожи, вероисповеданию, достатку. . А позднее мне купили первые резиновые сапожки, финские санки. Ходили смотреть к/ф «Тарзан»! Поднимались на колесе обзора! Какие это были знаменательные события в моей жизни! Мы радовались тому немногому, что имели возможность позволить себе. А имели только самое необходимое. Никогда в семье никому не завидовали, никогда не брали в долг (дядюшка на всю жизнь проучил). Родители, чем могли, помогали знакомым всегда.

А время шло. Наступил день, когда в фабричной бухгалтерии маме объявили, что «долг» вместе с расходами на пристава погашен. Оказывается, дядюшка оформил пристава искать нас за наш же счет, хотя и знал, где мы находимся! Старый бухгалтер поздравил маму, обнял и заплакал. Сказал, что он видел, как было тяжело...

Происходит и еще одно радостное событие. Мастер подземки Баранов берет папу на должность сварщика! Переселяемся в человеческое жилье, пусть это только одна большая комната с плитой, но в капитальном кирпичном доме-бараке. Коридор на две семьи. Большой двор, песочницы для детей. Даже несколько грядок для каждой семьи. Смогли купить и мебель, правда, подержанную. Так сложилось, что эта мебель прошла с нами через всю нашу жизнь, пережила родителей и цела в родительском доме, по сей день (это отдельная история). Родители мои вдруг оказались такими красивыми: они смогли приобрести приличную одежду. Стали приходить гости. Пели под гитару и даже танцевали. В городе появились и мамины родственники. Стало как-то интереснее и светлее.

Мама устроилась домработницей в семье дочери скамейского купца, которая была замужем за инженером-немцем, химиком с химзавода. А в свободное время портняжила дома (чудом швейная машина не попала под опись). Помню проводы немцев на вокзале перед войной. Стоял сплошной вой вдоль всего состава. Что-то трагическое осталось в памяти. Расставались люди, прожившие рядом полжизни, предчувствуя, что навсегда уезжают. А дружны были с юных лет. И момент «оккупации» помню. Люди толпами выходили к вокзалу и на большак в Конью. Никакой стрельбы не было. Несли цветы, пели какие-то песни. Я сидела у отца на плечах. Так много веселых людей разом я видела первый раз в жизни...

Мы, дети, стали ходить в детский сад. Больше не слонялись по дворам дикой стаей. Нас пытались учить рукоделию, рисованию, спортивной зарядке, разным играм. Очень интересно было организованно ходить на прогулки. Я очень близко к сердцу приняла рисование и так и рисую всю жизнь. Теперь часто задумываюсь, не просмотрела ли я свой поворот при выборе специальности в начале пути? Через какое-то время переселяют детский сад в замок владельца то ли шахт, то ли химзавода. В этом роскошном доме нас купали, хорошо кормили, после обеда спать укладывали и т.д. Занимались с темноты до темноты. Мама вела меня в садик до работы, а я почти спала на ходу. Но весь день был заполнен интересными делами!!!

В городе проводились какие-то большие праздники, давались бесплатные концерты в Народном Доме. Ходили всей семьей. Жизнь глазами ребенка стала такой светлой и веселой!

Но вдруг стали готовиться к возвращению в деревню. Продали хорошее радио «Филлипс» и купили патефон с ящиком пластинок. Купили велосипеды. Поляки, работающие на шахте, предупреждали, что скоро Гитлер придет, и добра здесь не ждите. Узнали, что дед сослан в Сибирь. Кулаком его посчитали. А сыновей его троих мобилизовали в Красную Армию. Все родственники были в недоумении. Приближалась война. Так мы опять оказались в Скамье у «разбитого корыта». Папа находит работу на «Багере» (плавучий механизм для углубления русла реки) и почти дома не бывал. В деревню вернулось много людей из городов. Мама стала портняжить. Все свободное время помогали на хуторе бабушке Лидии. Для потехи даже для меня были сделаны маленькие коса и грабли. Бабушка меня учила, как и что надо ими делать. И я с огромной важностью «косила» первый прокос, а при сушке сена откидывала первый ряд! И шла на покос впереди всех и страшно важничала, что участвую. Вот так было, а косить и грабить научилась все-таки красиво и хорошо. И очень благодарна бабушке Лидии и остальным, что не высмеяли эту игру в детстве.

Прихода немцев в Скамью я не видела. Мы были на хуторе. На хутор стали приходить немцы покупать молоко и клубнику. Тетки со школы знали достаточно немецких слов и могли помочь бабушке в разговоре. А в Скамье стреляли. Убили учителя Платова с женой на покосе, мальчонка Салининых на берегу. Силантихе, которая не внимала запретам и с подушкой на плече расхаживала по деревне, прострелили руку. Позднее были расстреляны Лидия Рыбакова с матерью и их квартирантка за связь с партизанами. Когда мы вернулись в Скамью, узнали, что большом громовском доме Комендатура, а в маленьком - лазарет. Я видела только нескольких немцев в деревне.

В первый класс я пошла в 42 году, проучилась 2 года, а в середине 3-го учебного года нас уже погнали из дому. Эстонская группа, все 6 классов сидели в одном помещении. Из учителей больше всего с нами занималась Мария Аренди, Назаров Александр (директор) занимался с нами музыкой (играл целыми уроками на скрипке!) и чему-то еще учил, чего вспомнить не могу. Кажется математикой? Православный Батюшка вел занятия по Закону Божьему очень интересно и запоминающе. Приятных воспоминаний, связанных с обучением в скамейской школе в течение почти 3-х зим у меня не осталось. Я от природы левша. Еще в детском саду научилась писать слова и цифры. Мама со мной дома занималась, и я уже красиво писала. Но в школе меня стали переучивать на правшу, за мной постоянно следили, постоянно ругали и кричали на меня. А мой «почерк» правой рукой был вообще ни на что не похож. На странице было больше слез чем букв. Я стала уходить мимо школы в лес, на окопы. Был какой-то сплошной кошмар... Меня искали... Моя правая рука через все эти муки научилась только писать. Все остальное я делаю левой.

Наступил 1944 год. В деревне появились власовцы. Их «работа» была сжигать русские деревни (это еще была заграница), ездили на подводах. Несколько деревенских парней из богатых были полицаями. Один такой уложил нас (родителей и меня) лежать в снегу, стрелял в воздух, когда мы шли из гостей. Отец его по имени окликает, что это мы - успокойся. А он подошел и стал отца ногами пинать. Я со страху орала, он замахнулся и на меня. Я его хорошо запомнила.

Богатые люди и «ухажерки» немецкие знали заблаговременно, что деревню будут «угонять». Они вывезли, что могли и через губу, и прямо в Сыренец на понтонах заблаговременно. Нам же дали 2 часа срока! Погрузили швейную машину, спальное и сапожный инструмент! Я свою куклу и игрушки, альбомы! Как-то это всё уместилось на папины рыбачьи санки. Немцу показалось, что это слишком много и он два раза стащил с санок машину. Тогда отец посадил меня на машину, и я орала, что есть мочи, когда приближался немец. Отец тут же выходил. Немец отстал. Мама тащила корову и толкала финки. А я тащила своё имущество на своих саночках. Но хватило меня только до конца деревни, и посадили меня к отцу.

Забежал отец в дом Петра Иваныча Любомудрова за патефоном, который под каким-то предлогом хозяева оставили у себя накануне. Но они-то знали, что погонят. Патефон нам не отдали, «не помнили, куда запихали». Потом же выяснилось, что везли его с собой. Но нам все равно не отдали. Мы жили какое-то время поблизости от них.

На губу выезжало столпотворение. На пески вышли в темноте. Позднее я узнала со слов старших, что именно здесь сообщили, что наши точка назначения Тамсалу-Клоога. Родители заспорили, как быть. Победила мама, и мы свернули вправо, в лес, на Ямы. Но могли быть и застрелены. Теперь я думаю, что немцы уже не хотели ничего видеть. В Ямах оказалось ночью очень много нас, стрелять пришлось бы много. А послушных из Германии вернулось единицы. Утром нас в Ямах нашли знакомые с Куремяэ на трех подводах. Они ездили на хутор бабушки и в наш дом до пожара и забрали всё, что видели (нашу легендарную мебель в том числе) и в потоке людей узнали, куда пропали мы. Папин брат присоединился к нам. Всё это происходило в начале февраля. Какое-то время мы прожили в Куремяэ, потом в лесной деревне Клянице. Это совсем близко от болота, куда выбрасывался русский десант даже среди бело дня. Его бежали расстреливать белоповязочники со всей округи. А бабушка билась в истерике: какой-то из её сыновей мог оказаться там.

К весне мы оказались уже в Оонурме. Найти приют было сложно. Жителей Принаровья и Причудья опасались. Нас приютили на большом хуторе, где нужна была рабочая сила и хозяйка была из Причудья. Всего нас было 15 человек. Поселили в доме для батраков, было 2 комнаты, в обоих была плита. К нам присоединилась еще семья бабушкиной сестры из России (4 человека). Папин брат быстро нашел себе отдельный пустой дом. В округе лютовали лесные братья. На болото часто ездили ловить парашютистов. Наш хозяин уклонялся под всякими предлогами. Молодые тетушки быстро сдружились с местными, нашли работу. Весной посадили большой огород. И вдруг спешно переехали в другой район... а хутор через несколько недель был сожжен лесными братьями и вся семья убита. Может за то, что нас приютила. Позднее тетки ездили на велосипедах за овощами, общались с молодежью деревни, они к нам в гости приезжали часто. А еще позднее прятались у нас, только от кого, не знаю. Одни убивали без суда и следствия по ночам за то, что «в братья» не шли, другие вели следствие десятилетиями и выдавали документы о полной реабилитации через десятки лет после расстрела. Сложные были времена. Так просто не разберешься! Тетки вышли замуж и осели в Ракверском районе и все их потомство проживает в тех краях и в Таллинне.

Наша семья уцелела чудом. Считаю, что нас спасли умелые руки моих родителей. Их работа была нужна всей округе. С местным населением через это был тесный контакт и познавание друг друга. Нас приняли. Нас, бедняков безземельных, не могла обидеть и новая власть... (Нам даже землю выделили. Правда, на ней ничего не могло вырасти - сплошной песок. Больную лошадь дали - сдохла.) Но сапоги нужны были всем: и милиции, и истребительному батальону, и лесным братьям, которых еще так много и долго слонялось по лесам. И хуторянам. Отцу приходилось шить обувь всем(!). Батальон, выползая из болота после поисков "лесных" валились с ног на нашей кухне и в сеннике. До казармы еще 6-7 км! В лесу все это знали. Когда от нас за полкилометра убили женщину-старосту только потому, что она староста на глазах у детей и матери, нервы отца сдали. К тому же отец очень тосковал по родным краям, он вырос у чудского простора. Решение было быстрое и бесповоротное.

Закупив стройматериалы, и с запасом продуктов отец перебрался в Скамью строить. Через три месяца у нас был уже свой маленький домик. Мы перебрались к отцу. А радости-то сколько было! Все кругом родное, знакомые и приветливые люди, ни убийств, ни стрельбы. Родные берега и простор! Красота неописуемая! И по реке уже ходил знакомый старый пароходик «Заря», возил пассажиров. Маслобойкой называл. Приближаясь, давал такой знакомый гудок, точно, такой как до войны. Капитаном был брат отца. Какое это было чудесное время! Я бродила по берегу и находила те самые большие, знакомые, теплые камни на которых играла до войны с подружками... Узнавала те же цветы на лугу.

Все складывалось благополучно. Отец хорошо знал реку с детства, с времен работы на плотогоне. Тартускому Речному Пароходству требовался бакенщик для работ на реке Нарове. Отец проработал бригадиром бакенщиков до пенсии и далее, пока мог. Участок его был от Чудского озера до Усть-Нарвы.

Осенью меня отправили в школу, в Нарву. Надо было в 7-ой класс. Я успешно закончила 7 и 8 классы, а из 9-го класса меня выставили, не объяснив, что к чему. Врач-рентгенолог сказал, что «в школу ходить больше не надо, уезжай в деревню и кушай компотики». Я хотела в школу, а меня выгоняли из класса. Я пошла к любимой учительнице Треповой Евгении Константиновне. С ее помощью, частным порядком в другом городе я смогла выяснить, что у меня тяжелейшее заболевание легких. Опять все меркнет. По совету врачей мы с мамой уезжаем в город. Живем в «прихлопке» при мастерской на доход от продажи молока и часть папиной зарплаты (корову мы привели с собой). Лечилась я долго. Только в 1959 году рискнула поступать на медфак в Тарту. Повезло с первого захода! Работала терапевтом в Нарве и Усть-Нарве с 1965-1993 гг.

В 1967-68 гг. мы строим в Скамье новый дом. Мой первый муж имел строительную специальность и идею поддержал. Этот период считаю самым счастливым в своей жизни. Было так много надежд...

Больше на постоянное жительство в Скамью я не возвращалась. А родители переселились туда уже в новый дом и провели там весь остаток жизни. Они были очень рады этому! Эта была их мечта! Доживать там было, мечтой всей нашей семьи. Но не сбылось. Мы ездили туда на все выходные пока жили в Эстонии.

По инициативе моих родителей стали регулярно проводиться субботники на скамейском кладбище. Мама, Полякова Ольга Иоханнесовна, вдохновила пенсионеров и ветеранов. Общими силами в 1982 году был поставлен в д. Скамья памятник погибшим жителям Принаровья во время Второй Мировой Войны. Мама не дожила до этого дня.

Со вторым мужем мы сошлись, когда мне уже было за сорок лет. Это были вторые браки у обоих. Мы прожили вместе 35 лет. Всякое бывало. Привыкали к недостаткам друг друга, учились прощать и понимать, и помогать друг другу по жизни. Остаюсь ему благодарной навсегда. Он имел финские корни и мы уехали на заработки в Финляндию. Оставаться здесь не намеревались. Нужны были деньги на ремонт деревенского дома. Нам здесь многое обещали, мы надеялись, ждали, ждали. Мы долго не могли понять, что нас на голубом глазу дурачат. Прозрение очень жестоко отразилось на здоровье мужа. Пошла черная полоса. Мы решили вернуться домой. Но через 2 недели мужа не стало (2002 г.) Он похоронен на скамейском кладбище, рядом со своей матерью и моими предками. После смерти мужа я не в состоянии была принимать никакие решения. Близких рядом не было. А, позднее поняв, что я везде буду одна, и махнула на все рукой...

Оглянулась и пришла к выводу, что я прожила счастливую жизнь. Я была желанным, любимым ребенком в семье. Родители всегда были рядом, были надежной опорой. Только их поддержка помогла мне победить тяжелую болезнь, получить нужную людям специальность. До сих пор меня держат на плаву светлые воспоминания детства и любовь к родному краю, которая передалась мне, по-видимому, с генами. Я всегда хотела не огорчать родителей, быть хорошим ребенком, но не знаю, получилось ли... Теперь эта мысль мучительно преследует меня... Всё ли я сделала так? И сделала ли всё?

Пустоту одинокой старости невозможно заполнить ничем, хотя я очень старалась: и виршами забавляюсь, и красками бумагу извожу, летом с пчелами и цветами вожусь, зимой в драмкружок хожу (теперь больше на молодых смотреть), шью, вяжу, читаю... А молчаливая пустота все время висит надо мной... И болезни, сдобренные слепотой и глухотой, тут как тут... Так что хватит «философствовать», мадам! Не слишком ли разболталась!?

Январь-февраль 2015 года, Финляндия.

Отрывки из еще одного воспоминания написанных Поляковой Л.В. в 2014 году.

По тропинкам памяти далекой ...

 В Скамью мы вернулись в 1940 году по последней зимней дороге. Надвигалась война.

Помню, что в деревне был организован детский сад. Приходили с десяток девочек и мальчиков. Занималась с нами старшая сестра Заутиной Нади, кажется Тоня. Гимнастикой занимались, ухаживали за цветами и изучали их имена, купались в речке. Нас кормили обедом. А Надя училась в Нарвской Гимназии. Она приезжала с пароходом в форменном беретике и мы, мелочь пузатая, глазели на пристани и страшно завидовали ей. А какая коса у нее еще была!

Но скоро я пошла в школу. К сожалению, у меня со скамейской школой с самого начала связаны очень грустные воспоминания. Я умела читать и писать до школы. Но я левша! У меня был уже красивый почерк до школы. Но что творили учителя пытаясь меня «переучить»! Я убежала в лес, «на окопы». Когда меня нашли, я отказывалась идти в деревню и в школу вплоть до истерики... Я заупрямилась, пороли, орала на пол-деревни... волокли в школу как на каторгу... Я и без того не была паинькой. А тут и совсем...! Все это «просвещение» длилось 2,5 учебных года. (Выручила эвакуация! Я попала в другую школу). В Скамье я училась в эстонской группе. В одном помещении сидели ученики всех 6 классов. В классе было не много учеников, но я запомнила только Лауметсов брата и сестру, Янсонов и Ааре Куккура, мальчика из Тещина. Были еще дети Сельевы из Втрои. Помню, что слегка трусила перед уроком «Закона божьева»: батюшка приходил в черной рясе, такой большущий, с громким голосом, а сидела я в первом ряду. Но он начинал интересно рассказывать про Бога и страх исчезал...  В русской группе учились две красивых девочки, Любовь и Надежда Брегановы. Они были из дальних деревень и жили в интернате при школе.

Об учительнице Каупмеес помню только фамилию, она учила моих теток, это было раньше. А с нами больше всего занималась Мария Аренди. Она была всегда понурая, не помню вообще её улыбки. О семье знаю, что был у нее сын Александр. Жили они рядом со школой в кирпичном «поповском» доме в красиво обставленной квартире. Моя тетка дружила с женой Александра, меня брала с собой играть с их ребенком. В семье разыгрывалась какая-то трагедия. Детским чутьем я это прочитывала по лицам, словам и слезам старших... Как сложилась судьба этой семьи, мне неизвестно.

Директор школы, Назаров Александр, учитель математики, истории, пения запомнился лучше всех. Очень уж оригинальные у него были манеры... Он приходил в класс в классическом фраке, в затрапезных брюках заправленных в необшитые валенки, а вместо рубашки торчал шерстяной свитер с воротом до ушей. Был плохо пострижен. Часто приходил на урок со скрипкой и проигрывал весь урок... Нам это нравилось! Никого не спрашивали! Нормально одетым он тоже являлся, но какая-то аура странности так и осталась витать вокруг него... Всегда хотелось хохотать... (Последний раз я видела директора деловито ходящим с немцами вокруг церкви в день эвакуации. Мы тащились со своими пожитками на «губу» ...).

Юлия - его молодая жена, Эви - дочь, к которой меня приглашали играть к ним домой, когда родители уходили в гости. С Эви мы встретились, когда учились в Тартуском Университете. Но этой встрече очень обрадовалась только я. Тогда же выяснилось, что несколько моих однокурсниц  знали учителя Назарова, он преподавал им математику в какой-то таллиннской школе еще в 60-ые годы. Говорили, шустрый такой старичок и хороший математик.

                 В деревне было 2 очень красивых дома – это дома Громовых в сплошной деревянной резьбе. Гуляя с мамой еще совсем маленькая, я всегда порывалась подойти поближе. Маме это стало казаться странным и она спросила, зачем мне это: Я хотела отломать кусочек, т.к. считала дома шоколадными. Таких домов я больше нигде не видела.

В доме, что по-меньше жила Громова Мария Васильевна. Она часто приходила к нам в гости во во время войны и заядлая была картежница. Однажды дело дошло чуть ли не до драки: с ней играл мой дядя Ваня (ему было лет 13) и поймал ее на какой-то фальши. Разняли... Приезжала она к нам еще несколько раз из Таллинна уже в новый дом. Дивно было смотреть на ее барские замашки...

Отец часто с юмором рассказывал о своем детстве, о проделках ребятишек:

Как чуть не повесили Сашу Лигочку (это прозвище, фамилию не помню). Играли в революцию. Нижний, бедный край – красные (ниже церкви), верхний, богатый – белые. «Трибунал» приговорил к повешению. Всё происходило в сарае на берегу против теперешней остановки автобуса. Совсем немного и казнь состоялась бы, но эти «деятели» не сумели сделать нужный узел. Вот в этот момент их и накрыл Львов отец, да так он за ними гнался с палкой и орал... А дома ребят отцы хорошо розгами «приласкали».

Как д. Втрою пытались «захватить». На соседнюю деревню всё-таки шли единым фронтом. Готовились долго : имели несколько деревянных пулеметов, которые громко трещали и деревянные пули выстреливали; были винтовки и наганы из дерева, рогатки... Но было и две боевых гранаты. Доползли незамеченными до часовни и пошли в атаку с криками «ураааа!» и с применением «грозного оружия»... Деревня приняла все за шалость... Но когда стали рваться гранаты, выскочили мужики и стали отбиваться от этой «армии» и погнали её... Брошенные пулеметы растоптали, ружья поломали, кого впоймали, тумаков надавали. Гнали «армию» до самого моста. Отец участвовал во всех проделках в детстве и драчун был хороший. Поэтому не был в семье пай-мальчиком - любимчиком, как благородный старший брат.

Как  был напрасно наказан за кражу, в которой не участвовал. Ребят в семье рано приучали к труду. Я запомнила слова, как-то сказанные бабушкой Сашей (Александра Ивановна Полякова, вдова с четырьмя малолетними детьми): «Вася с 9 лет сам себе на хлеб зарабатывал». Хулиганистому Васьки  доставалось... Возился он в коровнике с навозом, услышал шум на дворе и вышел. Хозяин Зимин по рубашке опознал «вора», который в яблоках был... На недоумение и слова испуганного мальца никто не обращал внимания. Мог и он ходить в чужие яблоки, но не в этот раз. Наказали тут же: порка розгами, после чего в штанишки запихивался пучок крапивы по рецепту деда Ильи Терентьича (мой прапрадед). Отец, возможно, и не узнал бы никогда, что и к чему, если бы ни самого братца не распирал восторг после ловко провернутой подлости... У братьев были одинаковые рубашки и он успел прибежать и переодеться до прихода озлобленного Зимина, а Васьки-то кто поверит... Такой был расчет без проигрыша.

 В семье выросли такие разные мальчики. Павел был обходителен, угодлив, хорошо рисовал, был таким приличным во всех отношениях, всегда любил ходить в церковь. Был хорош собой. Для постановок, что ставили местные любители, рисовал красивые программы. Купец Громов намеревался оплатить его учебу у Штиглица. Судовождению, по-моему, тоже обучали дядю на громовских судах старые капитаны (?). Он не подвел своих хозяев и всю жизнь занимался пассажирскими перевозками между Нарвой и Васк-Нарвой на разных судах. Его знают и помнят по сей день в Эстонии и на Псковщине. Да такого красивого, аккуратного и статного капитана, как Поляков Павел Владимирович, на этом маршруте больше не было и не будет никогда.

Светлые воспоминания,
Как картинки наяву -
Я, девчушка крохотная
В церковь с бабушкой иду ...

А кругом звенит весь мир -
Старый дуб и тополя,
Золотистая река, и пушинки облака ...
В тон всему поет земля ...

Сказкой всё казалось мне -
Звон и красота природы...
Этот миг несу в себе
Все оставшиеся годы ...

                                 19.01.2007 г. Скамья

По-зимнему сад серебрится.
Царит тишина и покой...
В берегах Нарова милая теснится
Пытаясь сбросить покров ледяной...

Ждет весны, широты половодья,
Необъятности синих небес,
Возвращения сказки Причудья
Что Мороз с собою унес...

19.01.05 г. Скамья

«О памяти сердца».

Храм взорван был, когда жестокий ворог
Обратно в логово с России уходил.
Тот холмик кирпичей, однако же, был дорог...
Хранил он память прошлого и множество могил.

Полсотни лет стоял покой и тишина
Над холмиком священным и оградой...
И набегала горькая старушечья слеза
Когда брела ухабистой дорогой...

И вот настали времена совсем другие,
Для захолустья нашего, где всё наоборот...
Как видно царствуют «понятия крутые»...
Что память сердца? Нет таких забот.

Железом раскатали холмик и могилы,
Работали на совесть, со хмельком...
Что за напасть! Старухи завопили ?
Так мы их вот так - матюком...

В глухом селе пустого места вдоволь,
Но сделали все так с согласия «властей»...
Кому почет несёт такая злая удаль?
Или теперь живется веселей?

Был храм, отхожее стоит там место,
Пьяное веселье заезжих рыбаков...
А под ногами попранные жестко
Безмолвно стонут души стариков...

Живем, не уважив ни предков, ни Бога,
В потемки души, страшась заглянуть...
Но будем и мы у того же порога -
И наших могил нигде не найдут...

                                  24.02.05 г. Финляндия-Скамья

«Родному ветру».

Не знаю что делать, друг мой,
С такой непролазной тоской
По чудскому простору и ветру,
Что издавна звался «мокрик»...

Он шумел вдалеке, в «головах»
Шутя кувыркаясь в песках,
Таская игриво за косы сосёнки,
В волнах кудрявых устраивал гонки...

Ему покорно кланялись ивы,
В белоснежной красе порхала волна,
В лачуге жалкой, послевоенной
Тебе, ветерок, подвывала труба...

Врывался ты, ветер такой свободный,
Стуча по крыше и окнам водой...
Малышне была радость - огромные лужи!
Никак не дозваться было на ужин...

В те годы все было заново,
Новая жизнь, не та, что до этого...
Но все та же была природа родная
Что, раскинув объятия, нас принимала.

«Мокрик», ты также шумишь вдалеке
Мокрые тучи таща на себе...
Мы, дети твои на этой земле
Добрую память храним о тебе.

21.02.2011 г.. Финляндия