Воспоминания Дроздик Николая Александровича

Описание дома

Дом он желтый был, обшит был (досками). Дома были обшиты почти полностью, мало у кого не обшиты были. Крыша, по-моему, дранка.

В дом, как войдешь, был коридор, такие сени, налево была дверь и сразу была большая комната, и еще была небольшая комната прямо. В избе в первой комнате тут была кухня, печка была русская, тут и дед с бабкой спали (Михаил Михаилович и Матрёна Филипповна Дроздики). Дед спал на деревянной кровати, двухспальной большой. А в другой комнате отец твой (имеется в виду по отношению к Олегу Петровичу, т.е. Петр Михайлович) и мой отец (Александр Михайлович) жили. Кухня была большая, как целая комната как столовая, только что была печка и стол. Стульев не было. С левой стороны вдоль стены была лавка, такая широкая доска, от самого шкафа и до угла. А в углу там икона висела (напротив входа). Называли лавкой, а, в основном, это была скамейка. Стол был кухонный большой, где и кушали. И, по-моему, была еще маленькая лавка. Собирались мужики. Русская печь была, там, в основном, пекли пироги, а щит выходил в другую комнату. Отсюда был ход на печку, можно полежать было (со стороны противоположной входу). Коты любили там спать, у нас два кота было. Топка была отсюдова, и печка была отсюда была. Хлебы раньше пекли, тут и селёдку с дедом жарили. (Дроздик Александр Петрович: Я помню, мне было года три, как дед лежал на печке, видимо, уже больной был, и всё норовил меня оттуда лучиной огреть, ну, а я уворачивался). Здесь стоял большой шкаф (слева от входа). Внизу шкафа были дверцы, а сверху был стеклянный. Там все документы и посуда была. Еще мой отец маленький зацепился, его опрокинул и разбил. Это он рассказывал.

Дальше тоже комната была большая длинная. В этой другой комнате, в стороне к реке твой отец с матерью (Петр Михайлович и Лидия Ивановна) спали, кровать стояла. Здесь был стол, там у твоей мамаши цветы стояли. И я помню свадьбу, когда твоя мамаша вышла замуж за Петра. Это в 36-м году, а я уже был мальчишка. Помню, что она пришла с цветами. Такие какие-то были вроде не искусственные букетики, и поставила их на комод. Я у них еще, помню, щипал листочки и цветочки. А тут между кроватью и шкафом было мало места. А мои родители спали дальше (Александр Михайлович и Александра Афанасьевна). Отделял наш шкаф, такой был. Шкаф стоял в аккурат против двери. Большой шкаф, это был моих родителей. А я спал около печки.

Перегородка была в сенях и дверь в маленькую избушку, она еще как кладовая была. Там Виталий с Иваном жили. Они уже взрослые были перед войной. Виталия в армию взяли перед войной, 19 лет, вон какой уже был. А Ивану уже было и за 25 лет. Ребята уже, гуляли. Окно у них было, печка была голландка. Она небольшая была и в этом углу. Потому что труба шла от этой печки, еще такой изгиб, боров назывался. Две кровати, а в углу стоял столик. Здесь на столике приёмник был у Ивана купленный. Вот туда наберутся и слушают радио. Радио вот у нас уже было, у Поярковых и у Ковалёвых. А до этого только с наушником, детекторный что ли. Таких не было, что громкоговорящих …

Крыльцо было к Ясновым, а какое было крыльцо — не помню. Вроде была верандочка, небольшая. Это было на огород.

С сеней направо была дверь на двор (двор — имеется в виду крытое хозяйственное помещение, примыкающие к жилому дому). На дворе тоже крыльцо было, такой постамент. Тут можно было и нужду справить. Туалета ведь не было, ходили и ничего особенно не было. А потом вниз спускаешься во двор, а там дальше хлев. Всё соединено было вместе. Хлев, где коровы стояли, а двор, где на пятрах (на верху) сено лежало. Зимой же холодно, он такой. Хлев всегда гниёт быстрее. У нас было 4 коровы, людей-то много. 3 поросёнка держали. Двор не знаю чем покрытый, тоже, наверное, дранкой. Потому что ничего не было. Ворота были во двор и хлев. А на улице немного справа была конюшня, там два коня стояли.

Амбар был на берегу, там у нас хранилось всё добро, через дорогу, как и сейчас. Там хранилось зерно, мука — эти вещи должны быть на холоде, потому что мука и зерно они долго не лежат. Оно сделано высоко и потом потопа не было.

В огородах там называлось гумно, и в гумне была рига, где зерно сушили, потом молотили. Порядочно надо было идти, сейчас там нет ничего, а раньше было там. Почти у каждого было гумно, где молотили, зерно хранили, т. е. не зерно, а снопы. Рига - помещение где складывали снопы и сушили. Сырое-то не смолотишь, сухое только выколачивалось. А в гумне там был пол в кого из глины, в кого из цемента. И вот на этом полу ложили снопы, и потом этими молотилками и молотили.

Была конная молотилка куплена у деда на троих: мы, Шаляпин и Поярков, он на краю жил. Она стояла то у одних, то у других. Она была конная, такая вертушка, 4 лошади или 2 там запрягали и мололи. Лошади крутили такой большой диск, т. е. колесо и туда ходила передача. Ребятишки другой раз подгоняли. Она работала и молотили. А то люди всё вручную молотили. А потом купили большую на всю деревню, там уже был мотор. Веялка была своя, косилка уже своя. Плуги, окучник, всё было, уже техники было много. А потом дед поговаривал, что надо купить трактор.

Баня была у реки, маленько подальше. Баня была большая такая, первое помещение как войдешь - там плита была, там стиралися, вот моя мама, тётя Лида. Там была такая деревянная на высоких ногах кадка и доска, руками по доске, машины не было. А дальше там уже сама баня. Ее топили, хорошая баня была, и мылись. Дед Мишка раньше помоется, и без кальсон, набрасывал такое длинное пальто и через дорогу домой и на кровать — это уже в возрасте. В субботу баню топили. И топили поздно, потому что работы было много. До сотни мешков картошки накапывали. Работы было много.

Дед умер в 42-м году. Заболел, у него что-то было с желудком. Старики вообще умерли в 42-43-ий годы. Вот и Ясновых дед с бабкой. Дед (Яснов Григорий) такой был, я, как вспомню, такого невысокого роста. А наш-то дед Мишка был такой высоковатый, повыше. А бабушка моя Матрёна Филипповна, всё говорили, что они, когда поженились, деду и говорят, это что твоя дочка? Она совсем молодая замуж вышла. А он уже был в возрасте.

А вот прабабушка (Домна), это моего отца была бабушка, так вот она же никуда не ездила. Это была деда мать, а вот отца деда я не знаю, не слышал. Никогда про него не говорили. Мой отец назвал её бабушкой, она и воспитывала их. Как-то рассказывали, что из ребятишек кто-то потерял шапку на дороге. А кукинский мужчина шел и эту шапку забрал, в Кукин Берег унёс. Говорят: «Вот такой взял и унес». Так вот она ходила за шапкой, а то она с Переволока больше никуда не ходила, прожила много лет.

Велосипед был у тех, кто постарше молодежь, вот у Виталия, у Ивана был, у меня не было. Велосипеды были шведские б/у. Вот у Виталия был шведский велосипед, такой низкий, желтые колеса и широкие. В общем, уже кто-то пользовался и потом перекупали. Я не знаю, Виталий так рассказал, чтобы купить новый велосипед надо было 3 коровы продать. Финские тоже были, потом германских было много велосипедов. Хорошие велосипеды были, так всё говорили, что легкие велосипеды были. А вот российские были тяжеловаты. Их тоже продавали. Потом уже, после войны, у меня у самого был ХВЗ. Маленькие колесики, я уже в школу ходил. Его отец в Сланцах купил, тогда они подешевле были. И ездил на нём в школу (в Загривье).

Новый дом купили со Скарятины, разобрали, еще Петр с чердака упал в какой-то пролет, но не разбился. Между деда Саши хибаркой и рекой был этот дом. Печку сложили, крыша была новая, но его еще не достроили. Дом большой был, материал хороший, но в нём никто не жил, потому что началась война. Интересно то, что когда немцы пришли, он стоял пустой, тогда русский самолёт летел и против нашего нового дома сбросил бомбу. Какая была воронка! Всё говорили, что можно дом туда поставить. Но не повредил ничего, только в этом дому маленько стекла поколотило, но не загорелся, ничего. Это русский самолёт.

Дом числился на деда, поэтому у деда было 2 дома. А жили всё в старом дому, там все. А кто жил — мой отец вместе с мамой, потом твой отец, потом Шура был, Виталий, его взяли на войну, Иван был. Иван женился на Антонине в Нарве. Твой отец (Петр) там построил дом, а мой отец жил на этом пепелище.

Новый дом тоже такой же был, тоже такое же было расположение. Но он был больше старого.

Дед хотел разделить, сыновья-то выросли, были женившись и все живут в одном месте. Как поговаривали, моего отца и твоего туда поселить, а эти остались бы здесь. Ведь всего 4 сына. Один сын был еще Николай, у деда Мишки, но он умер молодой. Я его не видел, это только по рассказам. Какого возраста — не скажу. Он был старше Виталия и Ивана. И две дочки было тётя Зина (по мужу Шаляпина) и тётя Фросина (по мужу Фаронова). Тётю Фросину свадьбу я помню, когда она за Фаронова вышла замуж.

Ведь сколько людей: дед с бабкой, я с родителями — это 5 человек. Петр, с Лидией, Шура родился, Виталий и Иван - 10 человек. Было так.

В новом дому двора не было.

Он во время войны сгорел, конечно.

Деревня

До войны деревня также стояла, река также текла. Ваш дом (имеется в виду дом, где жил после войны Петр Михайлович), раньше там Ясновых была усадьба. С Валентином (Ясновым) у нас была коробка (две коробочки, соединенные веревкой), телефон такой был — переговаривались. Ежовых большой дом построен на нашем месте.

С другой стороны от нас Курмины жили, дядя Андриан. Там довольно мало места было. Потом Ковалёв, Кретов, Викилов.

За канавой жил Гучок (Гучков), его убили после войны. Дома были сожжены (в 1944 г.), а он приехал и на огороде жил в будочке. Он поросёночка приколол и какой-то у него был рабочий взятый. Это уже когда немцы отступили и опять русские войска пришли. Тот взял его молотком сонного и убил. Запряг лошадь, взял этого поросёнка, мясо. Но его в Новгороде поймали, далеко не убежал. У Гучка детей не было.

Потом Фароновы, потом Сытовы, это где фельдшерица потом жила, дальше Филиков, потом Филипповы, а потом вот новый дом наш, потом Костровы, Романовы были, потом там Пикалёв, после Пикалёвых — Тайновы. Потом Богатовы, сейчас Шапиро. Раньше 28 домов, по-моему, было.

Работали раньше много и жили долго, но вот кто заболеет, конечно, особенно лекарств не было. Например, я, когда был маленький, так не было врачей. Была в Скарятине аптека, там аптекарша. Так вот пойдут к ней, она мне даже зуб удаляла да не могла вытащить. Она и лечила всё, и тебе лекарства выпишет. И всё обращались к ней. А так никакой медицины больше не было.

Нас смывает. Переволок-то уже на третьем месте. Почему его назвали Переволок, что его смывает…

Заросло всё. Раньше с Ям был Переволок виден, даже с Васкнарвы. Тут же всё покосы были на берегу. А сейчас же всё заросло…

Ведь Переволок один год был так залит, когда весной паводки, что на грядках рыбу ловили. И в «Замостки» были и коровы, и весь скот вывезены. Всё было залито. Заливало всё побережье в Принаровье. И вот потом эстонцы, это уже эстонская власть в 30-х годах и притащили, так назвалась, багорка. Пришла эта багорка с Тарту и где Скарятина, там, где пороги она стала копать фарватер. Там было очень мелко. Там и сейчас мелко, только фарватер. И вот этот щебень, эту плиту со дна возили вот туда и делали скамейский мол и васкнарвские. Тогда не стало заливать после этого. А то заливало на километр всё, вот паводки были!

Дед же раньше жил с Миллером, брат его был. Они разделились. Там у них другая семья. Иван Миллер — это мой крёстный. Это была наша родня самая близкая. Они на краю жили. Там Ковалёвы самые последние, так предпоследний дом.

Магазин довоенный был, где Кретовы, так он был на берегу, через дорогу от Кретовых в центре деревни, маленько поюжнее к Струге. Дом и тут был магазин. Мы ходили конфеты покупать, сахарный песок, керосин продавали — вот такие вещи.

Отец рассказывал (Александр Михайлович), он срочную службу служил пограничником (он в 20-х годах служил, сразу после Гражданской войны, где-то в районе дер. Венкюль), приехал какой-то большой чин, офицер: «Как вы караулите? Вот по песку корова прошла, а вы и не видели!». А в другой раз советский какой-то офицер на них ругался с той стороны, что границу охраняют плохо, мол, следы идут через границу. Советский ругал эстонских солдат! Еще говорил, что у них форма тогда была хорошая, вроде как английское сукно, а у советских плохенькая и обувка никудышная.

Петр Фаронов рассказывал, он тогда еще тогда молодой был, когда до 40-го года. Так, говорит, смотрим, в Печурках русские войска ходят около границы, проволока была старая. Подошли мы: «Товарищ!» А он сразу ушел, боялся даже подойти поговорить …

Народный дом

Надо было для строительства подписать вексель (долговая расписка, в данном случае поручительство). Марья учительница была. Мой отец рассказывал: «Дядя Михаил, ну школу-то мы построили, а как у нас молодёжь будет гулять - нет Народного дома». Вот дед Мишка взял, а другие кто еще я не знаю фамилии,- двое не стали подписывать вексель, побоялися - не подписали. А дед подписался наш. Купили дом и построили Народный дом. Назывался не клуб, а Народный дом. По-моему, этот дом был в другом месте и с него сделали Народный дом. Вот Валударь, там наша земля была к берегу, а подальше к канаве там Пикалев, так вот там и был этот дом раньше. Молодёжи-то много, это же клуб. Его построили там за школой. Школа и потом (после войны) на старом месте была построена. И молодёжь стала постановки ставить. И люди так стали ходить сюда в Переволок в этот Народный дом, танцы потом и так они заработали хорошо, что и долг отдали. Потом в Народном доме сцена была. Там потолок был высокий и из обшивки был сделан такой полуколпак. Когда сыграли спектакль, тогда, конечно, никаких артистов не было, сами там всё. Книги такие были, и мой отец всегда был суфлёром. Я сцену сам помню, раз за сцену пойду, так мне еще апельсин подарили. И вот говорят, у нас всё спектакли, а занавеса у нас нету. Вот мой отец сел на пароход «Зарю» и поехал в Нарву. Он работал с Кренгольмом, пошел к директору в главной конторе и говорит: «Нам надо бы занавес», рассказал всё. Директор дал разрешение, со склада выдали бесплатно хороший материал на занавес — повесили. Прошло полгода, какое там месяца два — украли. Ну, отец мой опять сел на пароход и опять к этому хозяину Кренгольма. Говорит: «Занавес-то украли ведь у нас». - «Как украли?» - «Украли, теперь нет». Покачал головой: «Давай я тебе и другой еще дам». И опять дал! Так это ладно. А потом я уже на Кренгольме работал, отец-то приезжал сюда мой. И говорит, у вот нас в колхозе нету двигателя. Надо бы какой-то моторчик, какой бы вентилятор, что кузница-то у нас есть, а нету двигателя. А уже электричество, видимо, было. Пойду, говорит к директору, это уже при Советской власти. Пошел туда к директору. Говорит: «У меня сын работает и там старые двигатели, нельзя ли как-нибудь нам подешевки в колхоз» - «Не, - говорит, я не могу тебе дать». Побоялся дать.

В Народном доме были постановки, танцы, билеты продавали. Такая же была каморочка, билеты, всё организованно было. А ходили, тогда же не было ничего, из Загривья даже приходили гулять. Потом даже полицейский был. Народный дом был за школой, маленько туда вниз от школы метров 100. Против Иванова домика сюда чуть-чуть, по этой же линии. Он был такой длинноватый. Это бывший двор. Двор этот купили у одного какого-то хуторянина. Вот от него купили и сделали. Там была прихожая, потом зал и сцена и всё. И я ходил туда. Сделали, но не было обшивки (внешней досками), не на что было купить. Не было денег, не хватило денег. Потом и обшивку сделали. Потом разбогатели и долги отдали. Это где-то в 29-м году строили. Там и танцы были. Потом волейбольную площадку. И вот раз, этот Народный дом и не закрывался, ходили туда молодёжь. Cтолько было желающих на эти вечера.

Я еще мальчишкой был маленьким, помню, отец купил апельсинов, так я на сцене там жевал в уголку. Это помню хорошо. Отец мой всегда суфлером был там. Там чего-то было дело, а он читал. В общем, молодёжь и было так это настроено хорошо. Вот как дело-то.

А школу, когда они делали, там все мужики работали. Перед школой, где вот потом Иван Кретов работал, потом сделали столы из досок. Там, где и сейчас магазин. Купили водки, закуски, ну и сделали сабантуй. Вот тут кто-то и говорит: «Слушайте, давайте напишем на доске, что это школа. Ну, хоть бы краской, краска-то у нас оставши черная». А то, говорит, будут люди заходить, как он сказал «побирухи», а там им ничего и нет. Один: «Да ты что! Краской написать черной! Да мы золотыми буквами напишем!». Сорок лет прошло ни краской не было написано, и не золотой, ни черной. Так и не написали.

Баржа

Дед барку сам сделал. Даже 2 барки было. Одна-то вроде куплена, а вот «Славу» он сделал сам. Она больше 50 метров была. И он её делал там, где пристань между рекой и Разбойником. Там было тогда гладко, в этом месте он делал. За моё время размыло до самого магазина реку. А раньше метров 20 туда берег был от магазина. Из досок её сделал. Все швы были сделаны скаблицами (что-то вроде скоб). Это с ума сойти! У него никакого не было инструмента — топор да ножовка и пила. И даже лес пилили руками и бревна-то пилили на доски руками. Вот твой отец (Петр Михайлович) и говорил: «Самая тяжелая работа это пилить бревна на доски». Петр и Александр вдвоем пилили. Козлы стояли, брёвна наверх поднимали, пилили доски и вот так строили. Когда он сделал эту баржу, приехал какой-то инженер с Таллина, посмотрел: «Да, говорит, не знаю». А тут мужики: «Ну, что Мишка, твоя баржа может ведь и опрокинуться!» Подсмеивались. Вот её на катках, на бревнах сбросили. И вот спустили на воду, она даже крена не сделала, о, как подобраны были доски. Она же могла и так и так. Хорошо было сделано. Ну, это мне говорили (по документам «Слава» водоизмещением 44.55 бр. рег. тонн). Вот средняя не помню откуда баржа была, по-моему куплена («Лена» водоизмещением 14.8 бр. рег. тонн). Потом он сделал маленькую, пятерёшка называлась. Всё свои названия («Нина», размеры: длина 11.1 м, макс. ширина 3.42 м, высота 0.87 м). Это для того, что в Скарятине была земля у нас перед кладбищем, там земля хорошая и там хорошо росло. Там хорошая полоса и картошка росла и пшеничка. Все туда на лошадях навоз возили, а он придумал, что надо навоз грузить в Переволоке на лодку и возить туда в Скарятину по воде, а там тогда на лошадях. Она метров 10 длины либо 15 — небольшая. И навоз, сколько там наложат, свезут туда и с берега тогда на лошадях на поле. Это было самое крупное судно на реке Нарове. Так знаешь для чего меленькое судно сделал? Когда копали плиту и возили на молы. Багорка черпала, паровые всё машины были. Так вот они устроились там работать, и вот на этой маленькой пятерёшке барже возили вот щебень. Буксир и всё.

А «Славой» возили дрова в Нарву. Дрова возили, всё сделано скоблицами, законопачено, пакля там и всё, плоскодонка была. Шакша (жилое помещение на барже) была и там печка. С начала-то весны холодновато было. По всей Принаровщине зимой заготовляли, пилили, привозили к реке и складывали на берегу. Привозили с леса на лошадях к реке. Кто это продавал, я не знаю. В основном складывали ниже Переволока. Вот была дровнИца - Старый Одворок называлось место, вот там много дров было, там складывали, потом в других деревнях складывали. Был такой Костинский, где сейчас Южный, там такой Хряпин был хозяин, тот покупал, деньги давал. Так вот мой отец раз рассказывал, он всегда был в старших в бригадах: «Раз управляющий что-то он мало мне намерял дров, платить-то не хотят. Стал проверять. А там были не метры, а такая палка была сделана. На 20 см у него длиннее была палка, вот эта мерка. Вот он и насчитывал меньше». Чем это обошлось — не знаю. А как деньги получал? Вот летний день, пойдет к этому Хряпину к 8-ми часам: «Александр Михайлович, подожди». Вот уже и обед прошел и вечер уже, а денег всё не даёт. Потом всё-таки даст. Как расстаться-то, заработано же! Целый летний день отсидит и всё ждет. Я, говорит, получал деньги, и вроде оформлял и никогда себе ничего не брал. И никто не скажет, возьми за эти услуги-то деньги — всё за так работал. Как за своих, так за других — всё за так.

На «Славе» работал мой отец (Александр), твой отец (Петр), Иван, Виталий и Николай Пекалёв был взят. Он по матери родственник, вот он еще помогал. Днём грузили, ночью плыли. А оттуда уже нанимали буксир, он их тащил до порогов. (Дроздик Олег Петрович:Матрена Филипповна говорила, что она с 16 лет лямку таскала по бичевнику). А пороги надо было лошадями или как-то так. Там буксир не мог тащить. Там нанимали, даже загривские приходили с лошадьми, чтобы перетащить пороги. И как бурлаки тащили. Еще отец скажет, одна бабка дала 10 яичек: «В следующий раз опять меня возьми, поднимать тебя к верху-то».

Дроздик О.П.: Виталий рассказывал, а ты показывал, как-то мы однажды ехали на лодке, что мост был построенный. И мне Виталий рассказывал будто бы этот мост дед строил в Криушах. Мне Виталий рассказывал, что нужно было переправить армию царскую на немцев, наверное, а может оттуда. Отступала или наступала армия -одному Богу известно. Англичане чего-то запросили очень много денег за этот мост, не знаю, почему англичане. А там сильное течение, и дед будто бы предложил сделать такие срубы, дно у этих срубов и всё это вытащить на быстрину и утопить, набив камнями. И сделать так быки. И вот мост. Это всё в 14-м году было. Но история не кончилась на этом. Построили мост, и дед Михаил получил кучу денег за строительства моста. Приближалась революция. Как Виталий рассказывал, пошел будто бы к еврею какому-то, тот сказал действительно, что деньги, а соль во все смутные времена была в цене. Дед-то в амбар положил свою соль, ну и. А там пришли эти красные, нацепили бант, винтовку, пошли буржуев грабить. Вон там у Михаила сколько соли! А соли ни у кого нету. Ему и говорят, давай-ка ключики от амбара. Дед говорит: «Да ты что - это же моя соль». - «Тогда становись к стенке, сейчас мы тебя!». Он бросил ключи — мол, забирайте. Так вот Виталий рассказывал, что сначала делили по едокам. Но этой соли было так много, что половину соли в грязь втоптали и там еще осталось.

Соль — это говорил мой отец. Он, наверное, с Нарвою связь имел, что-то возивши. В Нарве ему какой-то инженер сказал: «Дед, запасай соль. Если есть деньги в банке, забирай денежки, пропадет всё». И вот он эту соль купил по дешевке в Нарве и привез в Переволок. Ну и говорит людям в деревне-то: «Купите соль-то, я вам привез. Говорят, война будет и всё, возьмите соль, соль-то нужна». Никто не взял! Никто ни килограмма. Вот у него лежало. А революция прошла, прибежали — все мешки растащили бесплатно у деда. А потом он говорил, было такое время, что раз 9 власть менялась. То красные, то белые, то немцы... Вот всё время у нас власть менялась.

Нашего деда были деньги в банке, но не так много, вот ему тот подсказал, он деньги взял. Все стратил или не все - я не знаю. А вот у Фароновых деньги были положены золотыми и как-то так и пропали. Но всё-таки Фароновы вернули керенские. Вот такие были ленты, они напечатаны были прямо листами 5 метров длиной. Они никому не нужны не были, у них на чердаке валялись. Так вот, Валентин старший их сын, так мы с ним в них играли. А золото пропало...

А еще рассказывал, такие Костровы были, всё на солнышко смотрели. Отец-то мой привез бочку мёда, бочонок такой дубовый. Константин такой: «Я возьму». Взял: «Ну, Александр Михайлович я в долг, запиши, и я тебе отдам» - так и не отдавал. Мёд забрал, а денег не давал. Началась война в 41-м году, а в 40-м их сын сразу уехал в Нарву. Костя Костров с бабкой остались в деревне. Немцы-то стали наступать, он запряг лошадь, этот Константин-то, посадил бабку, положил мешки: «Поеду в Россию». До Заборовья доехал, там его: «Константин, ты куда?» - «Уж, свету посмотреть». Недолго и обратно вернулся.

Военные годы

Мост был из барж, там это около Коколок, где мельница была до войны. Сделали переправу, но никто не ходил и не ездил. Я расскажу, как этот мост взорвали. Баржи от мужиков, они и сделали мост. И немцев ждали из Эстонии, что оттуда с Запада придут. Русские будут отступать, так мост. Там потом всё перемешалось, немец-то пришел с другой стороны от Сланцев, от Гдова. А мост взорвали так. Как сейчас помню. Погода была летняя, хорошая, война-то началась летом. И вдруг, смотрю, Васкнарва загорелась, дым пошел там. Немец-то шел оттуда со Пскова, со Гдова, и он выстрелил прям в Сыренец и запалил там. Мы сразу тут лошадь, одежду и поехали в лес, там были хутора, там остановились. И вот когда мы ехали, я слышал вьююююю и второй вьююю. И вот он оттуда, откуда-то прям в Коколок в мост угодил и мост взорвали. Это километров 15. А зачем было этот мост взорвать? Там никто и не переходил. Куда баржи делись я не знаю, расплылись наверное. А наша баржа «Слава», которую у деда была, с той не делали мост. Омут, там такая заводь, она там стояла, а потом там залилась и куда-то делась. Мост с маленьких делали. Я этого моста не видел, а знаю, что мужики с деревни ходили его делать. Русские их заставляли. Русские сделали за школой и бункера, окопы всё на нашей стороне делали потому, что немцев оттуда ждали. А немец пришел совсем с другой стороны. Ну, там были русские войска, но на эстонской стороне, их окружили там немцы-то. Рассказывали, что тогда и солдаты помогали делать. В Омуте там какие-то были офицеры. Говорят, приехала какая-то машинка, вышли офицеры русские, говорят, вот так и так. Уехали, а ведь это немцы были разведка, только тогда схватились.

Немцев встретили всерьёз на Плюссе. А так нигде, они пришли с застланными рукавами и никто их не стрелял. Вперед разгромили магазин, который был около Кретовых. Так вот, когда пошли в деревню посмотреть, говорят по всей улице от магазина до нашего дома папиросы валялись. Товар, значит, там был!

Потом мы вышли из лесу. В основном, немцы уже ушли, фронт уже ушел. Мы вышли, немцев уже не было, так поляки были да румыны. Комендант вот немец был в Скамье, он много хороших дел сделал, он всем верил.

А потом была немецкая власть, так этот магазин опять открыли и торговали. Иван Кретов торговал, он в армии не был.

Как при немцах-то жили? Нормально, всё нормально было. У нас была скотина, землЮ пахали, хлеб растили, своё было зерно. Магазин работал, школы, волости работали — как обычно. Судя Пети Фаронова, мы жили как при Эстонии, такие же были права. Конечно, соли и спички, может и давали, а вот сахара не было, не давали. Кто имел талоны, тому давали и сахар, и всё. А мы считались, что у нас скотина вроде бы и всё, так нам не давали. Были поставки, надо было сдавать, но не такие были большие. Кто маленько сдавал, вот наши давали, а кто не сдавал, от того корову. От Курмина корову увезли всё-таки, что, мол, ты. Налоги были по 300 литров с коровы, а кто хоть литров 10 сдавал оттого не отбирали немцы. Зерно сдавали. А так всё нормально. В общем, голодные не были и хлеб, и булки ели. Потому что мельницы работали. Зерно было, картошку сажали, скотина была, а что больше. Были какие-то работы, но я не могу сказать.

Немцы приходили, вот я помню, пришли рыбы хотят купить. А мы и рыбу ловили свободно, никаких таких законов не было. И острогами кололи и глушили, хотя глушить не положено, но ничего. Немцы деньги давали, никогда так не брали. Щуки были в садках, никто не воровал, ничего не было. Вот, я помню, отец набрал щук и вроде ему не поднять, а немец взял руку поддержать безмен, чтоб взвешивать. Ему там сколько-то денег дали. Не брали сами — нет. Всё за деньги. У них еще были деньги с дырочками пфенниги, вот эти деньги они ходили в Германии. А здесь были оккупационные, которыми мы пользовались. Говорили кому-то дали эти с дырками, а они тут не ходят. Так они никого не трогали, но если кто-то на них пошел, то всё. Школа при немцах работала, я там ходил в школу. Тогда была оставши довоенная в деревне.

Дроздик О.П.: Дед в 25 лет женился, а умер в Троицу. Я похороны помню, но в каком это году. Я помню, в церкви мы стояли. Все деды умерли во время войны 41, 42-ой и 43-й годы. Вот в эти 3 года все наши деды умерли. Почему-то повлияла война и всё это. Наш дед умер, вот Яснов дед.

Когда немцы пришли, Руфа Тайнова с русскими войсками ушла туда за Кингисепп. Она же молодая девушка была. Сюда немцы пришли, а они отступили, многие были уехавши. А потом, как говорят, попала в разведку что ли. Её на парашюте с самолёта около Омута сбросили. У неё был радиопередатчик, в общем снаряжена. Я помню, как она шла по берегу, хромала. Я как раз был на берегу, где магазинчик, смотрю: какая-та женщина идёт. Я же тогда мальчишка был. Идёт, хромает, а это Руфина-то и шла. Пришла в деревню к отцу, Конечно аппаратуру не принесла. Сказала, что вот так я не эвакуировалась и всё. Отец сразу запряг коня и вместе с ней поехал в Скамью к коменданту, там комендант был немецкий. Как его фамилия была, вроде Яансон. «Вот так и так дочка пришла». Тот поверил, её зарегистрировал, дал документ и, она почти полгода здесь была. А потом что получилось. Тайновы жили рядом с моим с дедом по матери (Пикалёв Афанасий), а я же тогда к деду ходил. Я смотрю, машина пришла, и отца арестовали, а её дома не было, она во Втрои была, и её там арестовали и увезли. Оказывается, что она была вместе с подругой сброшена, а подруга-то погорела, не смогла выкрутиться. И там её взяли за это место, наверное, пытали. Ну, она и Руфу выдала. Немцы послали одного молодого человека с этой подругой, и они пришли к Тайновым, к Руфе. И говорит: «Ты не беспокойся, то наш человек. Мы должны объединиться». Ну, поговорили, ночевали и всё выпытали, что она говорила. Вот на другой день к Руфе приехали, её арестовали. Я это не видел, мне рассказывали. Потом второй раз приезжали и в сарае «Замостками», там у неё аппаратуру взяли. И вот и отца, и Руфу в Нарве и расстреляли. Это была Ивана и Вовки Тайнова старшая сестра. Ничего она особенно не передавала, но раз аппаратура и такое дело, так их расстреляли. Отца еще раз привозили, дед говорил, так он избитый был. Да были времена и, как говорят, были всякие беды.

Партизанов в нашей деревне тоже было много, но наши партизаны немцев не трогали. Вот эстонец был Куппорт такой, в Тёщино был. Так партизаны знали, что он там, но его не трогали. Он жил, а ведь могли его, но не трогали. И в деревне не трогали никого.

Вот Адриан Курмин-то, у его сын был Мишка. Они рядом с нами жили. Михайлов день, ну, в Михайлов день всегда бутылочку и вся деревня гуляет. Сегодня у нас выпьем — столы, завтра к соседям, и так по всей деревне, целыми днями, дня 3 гуляем — такой престольный праздник. Михайлов день и при немцах справляли, хоть с самогоном, но справляли. Ну, и Курмин сын тоже и пришел. Он наш партизан, с каким-то товарищем. Они такие были смелые в белых халатах идут по деревне, хоть бы что, как немцы, и внимание не обращают, в общем смелые были. Только стали за стол садиться, и тут немцы! Тётя Оля, это мать-то Михаила говорит «Немцы идут! Двое немцев». Вот дядя Курмин: «Идите на пятры прячьтесь». (пятры - настил из жердей под крышей двора, где хранили сено). Они еще говорят: «Да мы их счас убьем!». Он говорит: «Ни в коем случае не трогайте их». А дядя Адриан прибежал к нам, запыхался и говорит: «Михаил, сын здесь и немцы к нам пришли». Там тётя Ольга его жена осталась, а он не пошел, у нас остался.

А немцы пришли, они тоже выпить искали. Стол стоит, выпили. Это, по-моему, не немцы, немцы все на фронте, а это вроде поляки, в общем, немецкая армия. Выпили, закусили, им еще и бутылку самогонки с собой дали, и они и ушли. А если бы они тронули, вот тогда неизвестно бы что. Да, Дроздикам попало бы, наверное, да спалили бы всю деревню.

А вот в Скамьи Тюлепановы - там тоже сын с этих же партизан. Пришел к матери, он что-то ночевать решил, разделся, пистолет под подушку. Решил маленько поспать. Пришли немцы, что-то стали проверять и туда. Что там было? Стал стрелять, там убить-то не убил, ранил, а сам убежал в кальсонах. Прибежал, а у него девушка была. Прибежал к девушке, та его одела, и он ушел опять туда к партизанам. А партизаны стояли за Козловщиной где-то там недалеко. Конечно, и мать арестовали и девушку арестовали. Аккурат за неделю до русских войск. Привезли в Радовель, там стояли, власовцы, русские солдаты, которые служили в немецкой армии. И их там и расстреляли. Их не похоронили, они были в лесу были брошены.

А когда русские пришли, мы в лесу были у Кузьки, я еще мальчишкой был. Тюлепановых два родных брата и один втройской Сергей на лошадях приехали поздно вечером, и они заехали к нам. А мы говорим: «Ночуйте у нас» и вот ночевали. Спрашивают: «Вы куда?» - «Да едем похоронить мать да эту девушку забрать». Утром вышли: «Мы поедем». И я тоже вышел. А там была канава и лошадь-то через неё не шла. А я с этим парнем со Втрои был с ними. Такой парень хороший, высокий. Я с ним стоял рядом, мальчишка глазею всё. У Тюлепановых были автоматы, а у того была винтовка. И вот лошадь через канаву не идёт, а этот Тюлепанов взял автомат и лошади в зад раз прикладом, а автомат «щелк». Я-то и не знал, а втройской парень говорит: «Меня пуля в живот ранила». Упал, зажался. А я-то рядом стоял, мне не попало, мимо прошла, а вот ему. Сразу тут не до бабки на похороны. Сразу повезли, там во Втрои был госпиталь, а всё равно не спасли, так и умер. А мне всё-таки повезло.

Деда Николая нашего (Пикалёва), сын он был в плену. Он служил поначалу в Эстонской армии, потом пришла советская власть, его взяли в советскую армию. Их где-то разбомбили, и он попал в плен к немцам. А потом ему подсказали, что напиши, что письмо домой. Написал он письмо, тут получили, и говорят деду, сходи в немецкую комендатуру в Скамью. Пришел, поговорили: «Что я мол старый, надо вот землю обрабатывать». Бабка тоже старая, это Дарья. И вот написал комендант письмо, послал туда в лагерь, где-то в Белоруссии и Николая отпустили и он приехал в деревню.

Сигареткин Григорий он служил, по-моему, в советской армии, а потом попал в плен. Это Бориса отец. Он пристроился к немцам, потом ему дали отпуск и он домой приехал. Пил и пил, всё время с дедом выпивали, Здорово выпивали, каждый день. Говорили, что надо было ему идти в партизаны. Может и была его ошибка. А в последние дни перед тем как русские войска от Ленинграда пришли, он поехал обратно в часть уже в немецкую, и так и пропал, а потом попал, как говорят, к немцам на службу.

Костров тоже служил в немецкой, а ушел в партизаны. У немцев как-то мобилизации не было, а вот помню, я тоже как-то ездил в Скамью. Вызывали кой-кого и спрашивали — желаешь, не желаешь служить. В общем, если желание есть. У нас какой-то жил не наш переволоцкий, он пожелал. Костров тоже, но потом всё равно в партизаны ушел. Ему не было ни срока, ничего.

Яансон был и Куккор - это были эстонцы приехавши на хутора с Эстонии. Это Малые Тещино и Большие Тещино. Главное у нас было много партизан - Курмин там, Швыров. Я спросил: «Что вы их не трогаете?» Нет, они как свои люди, мы их не трогаем. Решили, что их трогать не надо. По-моему, один из них был белоповязочник. Хотя один был в немецкой армии каким-то, но их не тронули. А потом они эвакуировались куда-то в Эстонию. А куда они делись, наверное, 10 лет дали тоже и сослали.

Выселение и эвакуация

Немцы не объявляли, когда, но было уже известно, что в других деревнях уже кого-то выселили и мы раньше времени ушли в лес. Помню, отец налаживал вещей, Шуру посадил туда, я пешком, и в лес. (Дроздик А.П.: А у меня вещмешок был и там записка, вот такой-то, из такой-то деревни. Как рассказывали, я ходил и всем говорил, что я теперь «партизан»). К Кузьке, дяде Кузьке в Тёщино, «Тыловая дорога» и за этой дорогу 3 км, там был такой хутор, вот мы там у него и жили. Не было ни немцев, этих, ни русских, никого не было. Мы ушли вечером, целый день мы были у него, а вечером стали деревни жечь. Всё горело! И Скамья, и тут Кукин Берег, и Втроя, и Скарятина, и Омут — всё было как котел, от головешек-то так всё полыхало, так всё и мелькало. Горело, ой! Всё зарево. Высоко до неба так и стоял столб огня и всё колебалось. А вот кто поджигал, я не знаю. Тогда, по распоряжению, конечно, немецкой власти, горели русские деревни, а на том берегу всё было нормально. Потому что они отступили туда, а русские сюда. Кукин Берег весь спалили, Переволок, Скарятину такая деревня большая была. Омут, Загривье, Радовель — ты представляешь, сколько деревень! И вот все горели ночью. А я еще сам ходил, «Замостками» там такая сосна. Я вот ехал недавно, обратил внимание целая ли эта сосна. Цела! На ней вышка была, и даже Ямы было видно. Ну, сейчас кругом лес выросший. А тогда эта сосна была выше всех. Я-то стоял внизу, еще был мальчишка, мне лет 12 лет было, а кто-то наблюдал за деревнею. И посмотрели. А моя мама, да еще кто-то пошли в деревню сожженную-то. Пришла, говорит всё сожжено, а вот наша баня, оставшаяся целая, дом сгоревши. Наша баня, людей-то много и там брёвна, наверно, пропитавши водой. Говорит, принесена солома, но не загоревши. Говорит, бык застрелянный. Бык-то был на всю деревню один тут. Потом, там еще, где Народный дом, было построено помещение, там стояла молотилка, была куплена большая моторная молотилка (общественная). Потом амбары были целые каменные. Вот у Кретовых был каменный амбар, вот у Курминых. У нас не было каменного, и когда мы на покос, так к Курмину хорошую одежду и вещи складывали от пожара. У него амбар стоял рядом с нашим, и мы туда относили вещи, потому что мало ли что. Пожар-то целыми деревнями горели. И крыши у амбаров были железные А на другой день и это взорвали, где молотилка и амбары взорвали.

Я знаю, что Иван (Дроздик) был на мельнице в Олешнице, и тут заваруха. Они еле-еле приехали. А мы уже были у Кузьки в лесу, и вот они нас искали. А мы думали, что это немцы и мы от них убегали, а они нас искали. А вот как дальше, я что-то не помню. Иван наш, он тоже в армии не был. А вот про Ивана не знаю, где был Иван... Потом когда Советская Армия пришла, он же в Нарве был. Он потом на буксирах ездил. Как-то бронь у него, что ли была. Я помню, как-то гонку тащили, а Антонина была в Переволоке. И вот не выехали что ли, гонку развернули. Гонка стояла, а они собирались, но все равно буксир тянул вниз, а все ждали, когда они на лодках выедут. Вот Иван тогда не был взятый. А вот когда мы в лесу были, наверное, с нами был - я не знаю.

И мы дня два жили, ни немцев не было, ни русских. А потом стало слышно пу-пу-пу автоматы очереди, винтовки и появились русские войска.

А вот в Радовеле говорили, там выгоняли, там и немцы были. Да это не немцы, это неизвестно какие служили в немецкой армии. Если бы немцы нас застали, конечно, нас бы расстреляли бы. Надо было идти в Эстонию, туда надо было. У нас Кретовы и кое-кто ушёл в Эстонию, а мы вот в лес. Некоторые уехали в Олешницу, в Васкнарву.

И мы там продолжали жить, месяца полтора там жили. Только мы оттуда ушли. Дядя Кузька был на линии почти 2 километра до фронта, а нас переселили на Ряпины Суки в лес, это туда далеко, это за Янсона. Там выкопали такие окопы-не окопы из бревен, так мы там и жили в них. Дров, конечно, там дров много. Там была интересно сделана баня. Там тоже долго жили, в баню ж охота. И вот в этой бане всё в земле, так было жарко, как поддадут — сгоришь. Веники тоже были. Стога вязали, так там были ветки березовые. Наломаешь веток и можно попариться.

А потом в апреле пришел приказ нас эвакуировать в Кингисеппский район, что нас надо с фронта снять, перевезти. Гражданским как бы не положено, стреляют и всё. В Москве оказывается было правительство эстонское, а мы же считались как эстонские люди. И они организовали. Столько дали военных машин при фронте. Забирайте всё, солдаты погружают и коров, и лошадей. Всё забрали, что у нас было с собой взято. Свезли нас в Сланцы, там пришел эшелон, нас погрузили. Мы ничего не знали, куда нас повезли и поехали. И вот за Кингисеппом, что там за станция, проехали маленько, и нас чуть не разбомбили. Сказали, что дорога железная разбомблёна, дальше не поедем. Всё-таки нас привезли в Кайболово за Кингисеппом, за Котлы, Удосово вот в эти деревни. В Удосово церковь была.

Дроздик О.П. - Бабка похоронена там около церкви. Я с Ниной Коновницыной поехал, тогда еще Запорожец у меня был. Дорогу неправильно показали, мы там по полям ехали, но нашли всё-таки церковь и она могилу нашла. Там клуб не клуб, какой-то сарай. Она нашла, прибрала так слегка. Больше там никогда и не были.

Там людей не было, старики оставши да бабки старые, а дома были целые. Остального народа не было, куда-то были эвакуированы, а нас вот туда. Нас поселили в эти дома, и мы целый год там жили, тоже дали землю обрабатывали. Это называлась деревня Велькоты. Там и войска были за Советскую Эстонию, танковая бригада стояла. В общем, всё было эстонское как бы, готовились на Эстонию. Я помню, Янсон такой был, большой чин. А Эстонию взяли и все пропали, т. е. власть эстонская, но сменилась.

Там же твоего отца (Петра), Анатолия Богатова и Фаронова Петра взяли в армию в советскую, оттуда с тех земель. Петр Фаронов 8-го был, он постарше был (Дроздика П.М.). Потом они всё же вернулись домой, уже был конец войны.

А как Таллин взяли, они (эст. власть) все куда-то делись, съехали, а мы остались. И власть что-то такое не понятно. Тогда мы сами добирались до ПереволокА. А потом когда, кто в Нарву, в общем, кто куда.

Дроздик О.П.: Мы на лодке ехали, и ты мне еще показал, вот поворот и на повороте были деревяшки, торчали из воды.

Мост был построен во время войны, когда были тут войска. В конце войны, в 44-м. Когда от Ленинграда войска пришли сюда, когда фронт был по всему 7 месяцев.

Пока же в лесу жили, начали выяснять тогда, кто был где. Николая (Пикалёва) тоже арестовали. Еще мама никак целый день ждала. Такие хутора у Яансона, там был какой-то штаб. Николай рассказал, как суть дела, могли бы, конечно, и расстрелять и всё. Его опять в армию и тоже в разведку, как местного жителя. 6 человек было послано за языком, офицер был у них. Они только вышли за реку-то, смотрят около хутора стояли танки, и слышат по-эстонски, по-немецки таратанят. Говорят, что мы пойдем дальше, давай возьмем этих немцев, они что-то делают, нам будет и язык. Меня, это он рассказывал, посадили в засаду с пулемётом, и еще одного. А двое пошли за немцем. Я не успел оглянуться, уже тащат языка-то. Офицер потом и говорит: «Николай, у тебя зажигательная бутылка-то есть?» - «Да» - «Иди, - говорит, подожги эти танки». Приказ — есть приказ. Пошел — бросил и танк-то загорелся, а было дело ночью и мы как на ладони. И оттуда как дали с пулемёта. Троих русских убило, а ему пуля в грудь и в спине разрывная вылетела, навылет. В общем, они трое вернулись в Печурки. Он тут полечился и опять в армию. Потом Николай служил в Латвии, тут он и закончил. Тут тоже у него был момент. Была весна, и немец где-то запрудил какую-то реку, и русские окопы стало заливать. Заливает водой, ну весна ведь. Вот тоже Николаю и говорят - Вот тебе, еще одного. Забирайте взрывчатку за плечи и взорвите плотину. Часть бревен-то взорвите, так пойдет вода-то в дырку. И вот они пошли где-то там, в Латвии, какая-то была запруда. Подложили взрывчатку. А там недалеко штабель бревен был большой. Отошли к этим бревнам, как сибануло! В общем, плотину-то они взорвали, вода и пошла. Ну, немец, как и начал из орудий, как и начал стрелять. И вот говорит, мы по канаве по шею в воде всё шли, выходили с этого места. Но ничего — вышли, но после этого воспалением легких заболел. За это его наградили, ему дали орден «Красную Звезду».

Николай, кончилась война, уже в Манжурию на Японскую войну послали. Он рассказывал: едем и всё в машинах, не на поезде. Вот Урал переехали и на завалинке стали отдыхать, приходит бабка и говорит: «Сыночки, сыночки вас, говорит, с одной бойни в другую!». Бабка-то знала! А они не знали, куда нас везут. Но они не воевали, они только в Манжурию приехали, и война с Японией закончилась. И потом приехал опять в Нарву. Во как люди воевали!

Пол деревни уехали в лес, а пол деревни уехали в Эстонию. Вот Василий Кретов со своей женой и бабка уехали в Эстонию. А Иван Кретов перешел с нами сюда к Кузьке. Он в армии не был. И его послали, вот мост был ниже Омута, около Криуши. По этому мосту он попал в Эстонию. Что тут надо было? Я даже не знаю. зачем его послали русские, особые войска послали в Эстонию, в разведку. Они только вышли, его и немцы взяли. Ивана и этих двух. Этих расстреляли. А такой был Аренди (полицейский при немцах), он встретил Ивана, а они очень дружили. «О, а ты как?» - «Шел, не знаю, как и попал к немцам» и его отпустили. А семья была в Олешнице, в общем, в этих деревнях, он пришел туда. А когда немцы отступили, пришли русские войска, Ивана арестовали в Эстонии и дали 10 лет. Потом отсидел 10 лет он от звонка до звонка в Сибири, и опять в деревне жил. Он такой маленько болтоватый. (Согласно уголовному делу, сохранившему в архиве: Кретов Иван Ефимович, 1911 гр., юго-западнее г. Нарвы с группой из 4-х человек был переброшен через линию фронта за заданием разведывательного характера по линии НКВД. При переходе был задержан и на первом же допросе признался немецкому офицеру, что является разведчиком и дал подробные показания. Спустя неделю, он добровольно поступил на службу в немецкую контрразведку и дал подписку оказывать помощь в выявлении партизан и лиц, занимающихся антигерманской деятельностью. В качестве агента работал с июня по сентябрь 1944 года, за это время 4 раза ездил по разным деревням. Впрочем, по словам Кретова он никаких не выявил и немцам не сдал. О том, встречал ли он Аренди у немцев — не упоминал. Проверка дела в 1968 году оснований для реабилитации не выявила.)

Дроздик А. П.: Он и в Норильске и в Дудинке был, там по Северам, как говорили. Он говорил, последние годы вроде неплохо было, он расконвоированным был, жил там у кого-то на квартире, занимался художественной самодеятельностью.

Дроздик Зинаида Яковлевна: В Кашучках жили Галя и её отец (Башмановы), вся семья там жила. Вот у неё старшая сестра Ольга была вышедши замуж за Ковалёва Александра с Переволоки. Она говорила, что когда уже русские приходили, когда тут передовая начиналась, они перешли на эстонскую сторону. Отец не захотел идти в Россию, решил идти в Эстонию, он так захотел, они реку и переехали. Галя говорила, мы даже видели, как наш дом сжигали, они на том берегу были. Говорила, нас же немцы вроде как арестовали, как пленные они были. Немцы отправляли работать, а кто не хотел работать, тех в концлагерь. А меня, кто-то назначил к хозяйке эстонке на мызу, её поставили туда, как батрачкой к этой хозяйке. Она потом смеялась, хозяйка работает, а батрачка спит. Она молодая девчонка еще была, и эстонка жалела, видимо. И она была в Олешнице, где она с мужем с Садеевым познакомилась, потом она уже уехала. Садеева это она по мужу, а так Башманова, Герой Советского Союза - это её родной брат. Он был похоронен в Ивангороде. а потом стали сносить, собирались там парк делать на кладбище. Они не согласилися, и им военкомат перезахоронил на Сиверской. Галя говорит, очень добрый был, желающих выпить с Героем было много.

А Ольга у ней был туберкулез и она вспоминала, что свекровь на нею: "Вот, такая больная, зачем такую взял?"». Она сама рассказывала, всё говорили, что 25 - больше не проживет. Потом говорила — вот посмотрела бы она на меня, что ей уже 90 лет. Та уже давно-давно умерши, а она еще вот жива.

Про Шапиру (Илья Иванович) я слышал, что он в Камешке ставил сети и вдруг приплыл плот — двое солдат русских, офицер был (это еще летом 41-го года). Попросили перевезти. Он лодку взял и перевез их туда в Кукин Берег, и больше он ничего. Ушли они, а куда ушли не известно. Это была уже немецкая власть. Немцы здесь уже были, в нашей деревне. Никто не говорил немецким властям ничего, не видел никто. А потом, когда пришла Советская власть его арестовали и в Ленинград. То ли он сам проболтался, то ли злые языки. Мой отец еще был счетоводом, а Кретов был председателем, написали заявление и поехали в Кресты: «Зачем вы взяли человека? Он же очень хороший человек?». А начальник им и говорит: «Это не ваше дело, мы разберемся. Вот вам документ, как вы сюда вошли, выходите и езжайте домой». (Если не хотите здесь оставаться). Шапире было дадено 25 лет и послали на Дальний Восток куда-то. (Дроздик А. П.: А бедная жена побежала даже в Стругу топиться. Там народ, так вытащили.) Он был работяга, работал. Лет 5 просидел, а потом встретил офицер, которого он перевез. Говорит: «Дед, а ты как здесь?» - «Меня за вас сюда и заслали». А этот офицер узнал, ты говорит: «Это ж ты перевез меня на лодке». А он был в чине майора, сразу поехал в Москву, и этого деда отпустили. Деда вызвали к начальнику, ему и говорит: «Вот тебя освобождают, это не законно. Но ты больше в часть не являйся, где заключенные, вот тебе документы, садись в поезд и езжай домой» (Согласно имеющимся документам Шапиро был арестован в 1950 г., и ему вменяли связь с полицейским Аренди).

Возвращение в деревню

Оттуда (из Кингисеппского района) нам, конечно, никаких не вагонов, ни машин, а на лошадях кто как мог, приезжали в Переволок. Вот через Ивангород, Кингисепп или через Сланцы. Дороги были плохие, ужасные. Можно сказать, что дорог вообще не было.

Тогда мы приехали, это всё было сгоревши, стали ставить дома, сделали такие будочки и жили там. Это мы из бункеров делали. У солдат там было столько наделано, ведь весь лес был переделан. Бункер не в земле, как избушки такие маленькие, такой сруб, сделан из брёвен. Крыша сделана, кололи, например, такие пропсы (брусья), говорят, сибиряки придумали, их складывали так, что крыша не протекала. Вот эти бункера, некоторые были сделаны с хорошего леса, вот и у ваших была такая же. Там никак 4 метра на 4, вот какие были большие, солдаты жили. Вначале они жили в снегу, а потом сделали. Фронт-то там стоял 8 месяцев. Бункер такой же дом, только что маленький и низенький, ни фундамента, ни окон. Всё-таки помещение, там жили в них солдаты, которые от передовой-то далеко. На передовой там копали землю, сверху несколько слоев бревен в переплет. Там и траншеи, хода были.

Вот у отца была такая комната. Перевозили, они были целые, строили и жили в них. А потом уже делали дома. Это уже прошло времячко, уже 49 год. Когда отец твой (Пётр) вернулся, он строился. А мой начал гумно строить, сарай. Моего отца служить не взяли, он был каким-то уполномоченным и в общем по возрасту, он был постарше, его не взяли. А взяли помоложе, как твоего отца. Мой был 2-го года, брали в солдаты до 50 лет. Какая-то причина была, что его не взяли.

Скарятина была, так там никто и не прижился. (Немцов приехал, так и его убили). В Заборовье так никто и не живет...

В реке мертвецы были, я сам это видел, только лежат ложка да ремень, а остальное уже всё разложившись, вода-то размывает. Так я ни одного дерева не встречал, чтобы было целое, то пуля, то осколком, то чем-то всё поранено...

Когда мы вернулися с эвакуации, нам и говорят, что ваша лодка, там у Верхнесельского острова. Всё переправа была на этот остров, а с этого острова, там же промежуток в Верхнее село и дальше. И говорят: «Ваша лодка там стоит». У нас лодка такая была деревянная, принаровская. Мы с бабушкой (Матрёной Филипповной) сели в другую лодку и поехали. Смотрим ручеек, такой как дверь — пошире. Весной вода идёт, мины там грядой стоят, в одну сторону и в другую. Это уже на эстонской стороне, там были немцы. По этой речке, они, наверно, всплыли — деревянные же были. Русские мины были такие продолговатые, а немецкие - квадратные. Вот мы с бабкой по ручейку залезли туда. Лодка стоит, вся была в пулях перебитая. Мы откачали её, она стала плавать, вытащили с минного поля и увезли в Переволок. Потом подправили и ездили. Вот на Верхнесельском острове, чего там только не было. Вот сделают переправу, а её или разбомбят, или снарядами, как не было. А зачем лезли, как говорят в лоб?

Река идет так и потом сворачивает в Яму и сюда. Вот на этот пятачок всё шли русские войска, конечно. А ведь Ямы далеко еще. Я ходил туда в школу, так, где трава уже черная, смотришь там разложившееся тело. Никаких там больших боев и не было. Почему-то стреляли оттуда немцы или кто там. А зачем лезли — не знаю.

Ну, и начали жить. Потом в Загривье построили школу, в которую я ходил. Анатолий Фаронов, он как раненный был комиссован раньше времени, и он там руководил строительством школы. А в Переволоке это уже позже построили. Перевели дом Яансон, он не был сгоревши. Тот дом перевезли, и с этого дома собрали и школу. Дроздик О.П.: Наверное, школа была из двух домов. Потому что одна так, где классы были. Потом еще такая пристройка, там спортзал был.

Я ходил в школу в Загривье в 5-ый класс, а 7-го не было класса еще, только 6-ой был. Я только один ходил туда и сюда (8 км в одну сторону по лесу). А потом Градов Борис и еще один. Они были постарше, значит, надо было мне в 6-ой, а им надо в 7-ой было. И вот они сказали: «Давайте, теперь в Ямы будем ходить». Вот я за компанию с загривской школы стал в Ямы ходить. В Ямах такой домик был, там не было пожара, он так и остался. Река такая, что где хожено, лёд крепкий, а вот палкой бывает стукнешь в стороне и палка насквозь. А где середина не замерзшая, лодку туда тащили. Притащишь и переходили, а там идти километра два и того меньше. Потом закончил 6-ой класс, они не стали 7-ой заканчивать, и я обратно вернулся в Загривье. Искал, где отметки лучше ставят. Ледохода как-то не было у нас. Мы там народившись — всегда переходили. Во время льда, тоже лодку протаскивали и переходили. Ледоход там не очень такой уж буйный, и лёд идет не сплошной, находили такой промежуток, где льда нет и мы вплотную. А там вытаскивали лодку, а потом обратно. Не было никаких делов, переходили всегда нормально, а лёд был тонкий-тонкий. Никто не утонул, да провалиться бывало — сколько раз попадали в воду, так сразу и выскочишь!

Я работал на Кренгольме, меня туда заманил Яснов Александр, с Иваном родные братья были. Пелагея была его жена, у них два сына было. Старший погиб во время войны, а младший как-то заболел и умер. Вот он и перешел в баптисты. Рассказывали, что этот Яснов выпить любил, погулять любил. А вот когда попал в эту веру, стал ничего такой аккуратный. И Пелагея жена тоже была баптисткой. У меня где-то карточка и сейчас есть отца моего, что он баптист, документ. А потом и Нина (Коновницына) туда...

Фамилия

Как наша фамилия получилась Дроздик? Как отец мой говорил, все говорили Мишкины да Мишкины ребята. По деду были Михайловы, фамилий не было. Вот я не знаю, почему-то было его прозвище Михатцов. Откуда такое прозвище было? Михатцов. Михатц - вот так дразнили, кто не доволен. А потом пришла эстонская власть. Вот стали говорить, что с волости, со Скарятины придут представители и будут писать фамилии. А деду куда-то надо было ехать, наверно, на покос. Он и говорит бабушке: «Приедут с волости пусть, напишут, что Дроздовы». Они пришли, она и говорит: «Вот дед хотел Дроздовы» — «Дроздовы уже есть в Омуте». Думали, думали: «Давай, запишем Дроздик». А тут давали кому как, всё по прозвищу у кого было. И вот теперь мы все Дроздики. И так Дроздик до сегодняшнего дня. Так вот перво писали Дросдик, буква «с» была.

Всё забывается...

Дроздик О.П. -Ты самый старый, самый древний из Дроздиков. Вот брат там еще...