Воспоминания Петра Михайловича Дроздика, часть 1

При каком царе крепостных отменили, давно это было, значит тогда каждому крестьянину разделили землю. Кто мог два надела, кто надел, кому что. Это от нашего барина, а барин жил он в Ленинграде (Санкт-Петербурге), наша деревня и Загривье - это одного барина. Если жениться было или замуж выйти, то из Загривье или из Переволока, и то если барин еще разрешит. Последнее время дядя Павел (брат прадеда) собрал деньги, оброк назывался, выплачивали господам за землю, поехал, пришел - прислуга и говорит: «барин умер», а барыня-старуха куда-то уехала. Всё, этот оброк кончился, деньги обратно привез и рОздал всим. Другой бы не он роздал, а он роздал всим и всё. 

Вот так и жили, у кого надел, в этом наделе было 40 полосок, а в этом наделе пахоты было всего гЕктар. Полоски, это плугом туда-обратно. Вот так мы и жили. Это до Советской власти. Пришла Советская власть в 17-м году - разделили землЮ по едакам, а в семье нашей было 14 человек. Земли дали много, а у кого один-двое, то маленько земли. Жили вместе: отец (мой прадед Михаил), его брат Павел, у тОго было 5 детей и в нас 6 или 7. И мать жива была ихняя (прапрабабка Домна). Настя, Иван, Миша - рано умер, Наталья, четверо было. У нас Коля такой был, он рано умер, я родился, а он умирал, ему 7-8 лет было, еще говорили: «лучше бы этот умер, молодой». Это мне рассказывали. Значит первая Зинаида Михайловна, Ляксандра Михайлович, Николай Михайлович, Петр Михайлович, Ефросина Михайловна, Иван Михайлович и Виталий Михайлович. Сколько было земли не помню, но было там побольше. Но это не долго было. Когда нас к Эстонии отдали, землю по-старому, опять наделы, как было. Это так было до 29-шл года. Земля наша по кускам до самого Заборовья доходила и туда к Тещино. Сенокосы тоже были поделены, у барина было, у загривских покосы. У нас было у Кароли.

Загривские рыбу ловили, им сдавали тони. Вот раньше так в деревне - тони (рыбная ловля) сдадут кому-нибудь и вина на это, кто сколько дасти. И помню Шувалов, это отец Ивана. Вот у нас большой был самовар, огромадный. в этот самовар вина налью полный, ну мужики все кругом, а столе Шувалов (Дмитрий) разливает, значит с крана нальёт: «Надо деду попробовать». Попробует, тогда подходят и каждый по стопочке, по очереди. Так пройдет 10 человек, он опять: «Надо деду попробовать». Ну, и он раза три, а другой только разок попробует вино.

У нас конь был Мишка, это до революции еще. И других были конИ ...

Война тут была большая, красные с белыми воевали в 18-19 годах. Война тут пошла, страшно дело! Вот эстонцы оттуль как начали по нашей деревни с орудий. Кретовым как дали - труба улетела, прямо в трубу попали! Потом Ясновы жили, снаряд пролетел пять стен, и там где яблони взорвался, но никого не задело ни скотину, никого. Романовым тоже как там дали, угол дома и вырвало. Ну, ладно. Потом всё-таки как-то красных с Петрограда позвали, моряки вси и белых поперли. Так поперли, их в угол уже сюда, а река стояла (8 ноября). И они туда, а многие осталялись 8 ноября тут. Зимой оттуда белые переходили по льду, сдавались сюда. Мобилизация была, кто к белым попал, кто к красным, кто скрывался, Шаляпин был у белых, Андрей Ковалёв был в красных, Андрей Муров был в белых. У Муровых было 4 брата: два в красных, два в белых. А у нас не были. Значит так: белых угнали, тут красноармейцы, и всё.

А в 1920 году договор был и нас к Эстонии. Народу главное, что войны нет и хорошо, а кто там руковОдит ... 

Землю пошли опять по-старому, наделы, как в старые времена, и старые полосы. А в 29-30 году стали делить на хутора. Землемеры тут и значит земля была как-то оценена на кроны. Хорошая земля, полоса - значит дорого, а у кого у тебя там хоть 100 марок на надел, а у кого два надела - 200 марок (до 1928 года в Эстонии в ходу были марки, потом кроны по курсу 1 марка = 1 цент). И брали те, у кого было 2-3 надела - хорошую землю, а у кого мало было, тот похуже землю брал. Вот у нас была похуже земля, Нановых называется, туда к Тёщено покосы были. Мы её разработали, эстонец ездил на тракторе ХТЗ-7, он им зимой пилил бревна, а тут он пахал. И что нам было хорошо: Эстония платила, землю разрабатывали мы и нам платили. Это Эстония заинтересована была, чтобы больше хлеба была, мяса. Поощряли хорошо. Азуники назывались (так назывались те, кто отселялся на хутора, asunik - эст. переселенец), вино было тако  маленькие бутылочки. У кого земли не было, давали тоже, отбирали от богачей землю. Но богачам оставляли, конечно, хорошую землю на каждого члена семьи, родственника человека по 50 гектар оставляли. Сбавляли немножко и давали азуник, и делили между народом. Вот какие дела были. Давали такой участок гектара 3-4, пахоты там может и не было или мало. Господа-то ведь Громовы не давали хорошую землю, от них отбирали худу каку землю. Вот так люди и жили. 

В последнее время мы уже разработали 7 гектар земли, пахотной земли и хороший урожай получали. Это в 35-37 годах. Земли у нас было: 7 га пахотной, сенокоса было мало гектара 3 или 4, лес был небольшой гектара 2, еще арендовали землю. Мы уже стали сыто жить: два поросенка, два коня было, косилка была, молотилка была - жить стали хорошо! У нас было в первую очередь, отец наш, Шаляпин и Сенька Рыжик такой был, купили молотилку, которую кОнем крутили. Во время войны она сгорела, Шаляпинам продали на металлолом, так нам поллитра дали.  А потом купили на деревню машину, уже с мотором, большА машина была, шведская, молотила, чистила зерно. Это уже в каждой деревне было.

Потом мы тут клуб строили, народной дом. В 1926-27 году выстроили общиной, вси в деревне строили, и малый, и старый, кто чем мог. Пилой доски пилили, бревна возил, месяца два-три строили. Михаил Михайлович наш, был руководитель (мой прадед), староста. Мы купили земли при Эстонии 100 гектар, заплатили 800000 (марок). (15.11.1928 г. от Заутина и Марии Жейбе была куплена Пустошь Волударь 99,46 га за 820000 марок) Бревна спилили, отправили в Нарву, в Кренгольму туда, и эти деньги возвратили, земля нам бесплатно стала. А там жил такой волударский чухна (эстонец), у него была рига или скотный двор, какое-то строение. Вот этот скотный мы и превратили в клуб, да пристроили. Клуб был так мест на 300, билеты продавали 300. В деревни дворов у нас было тогда 38-40. Вся деревня собиралась, народ и с окрестностей. Нигде клуба не было, у нас первый народный дом. Где-то в 29-м году построили. Когда я вышел с армии, клуб уже был. И я был председателем десять лет до 41-го года. Спектакли ставили в клубе, разъезжали даже по другим деревнЯм, это было в 32, 33, 34 годах. Концерты, к нам приезжали. Значит, перво было суматоха, частенько драки были, а потом полиция стала дежурить. А чтобы провести вечер надо было с Нарвы, с префекта города разрешение спросить, можно ли ставить чего или нельзя, и если можно, то даётся только до 12 часов ночи. Префект дасти, я тогда председатель был, открываю клуб с каких-то до таких. А иначе ... Было, что и отказывали, не разрешал. Ну, полицейский стал когда, так усмирял. Как зашарабашит вот такой резиновой плеточкой, как разка два опустит, так кровь и чикает. Шабаш драться-то, скандалить и не хочется. Васька Марусов ко всем присталял драться. ШибалОв (видимо, полицейский)  такой говорит: «Петр Михайлович, чем протоколы писать, да его тут водить, сажать на недели на две, волокита только». Тогда стали смирно и хорошо. Убивали, раньше как праздник, так одного-двух убьют. Каждый праздник убивали. А один раз такая драка тут, с саморезов стреляли, дурачились, деревня на деревню. Вот Втроя с Кукинскими жили плохо, драки были А в Кукином молодежи много было. Кукинские трех-четырех мужиков так отдубасили, что те быстро умерли. Гарнов вот сидел за это.

Мы-то всё больше тогда в транспорте работали, вот отец. Летом в транспорте, ну, и сеном накосим косилкой, конечно. На баржах ездили. Отец баржи строил. Возили дрова в Нарву, вот отсюдова, доски возили. ЛОдьи большие ходили на парусах. Привезут сюда к нашей деревне, а мы лОдьи разгружали на баржи. Им по порогам не пройти было, и в Нарву возили. Лодьи на парусах ходили из Тарту, Муствеэ, отовсюду. ЛОдьи большущие, закрытые, мачты высокие, они на парусах ходили. А мы значит так, туда мы плавали по воде (по течению), а оттудава тягали на плечах баржи. Я-то уже не тягал, а вот отец с матерью, то на плечах тягали. Большие баржи таскали, трое-четверо ездили. Наша баржа поднимала кубов 240, куб - 700-800 кг сырых дров, почти 150 тонн. У нас больша баржа была, 24 метра длины и метров 7 ширины, «Слава» называлась и посадка больше 1,2 метра (согласно регистра: записано, что построена в апреле 1931 года, длина 25.64 м, ширина 5.07 м, осадка 1.14 м; 44.55 брутто рег. тонн). Ездили мы пять человек и разгружали. На веслах туда. Вот один раз было интересно. На вёслах, а там в Ольгином крестИ, там надо было очень так это. Там вот едешь, едешь, называлось «Печки» и надо было от Печки повернуть. А у нас баржа-то длинная, больше всих на Нарове. И нас в берегу туда, раз в берег, вот где Ольгин Крест там, к церкви. Мы скорее якорь - сдержали. Как теперь отъезжать на такой штуке, там кругом пороги, мель. Ну, я на якоре остался, четверо поехали и отец провожал. Привязали, потянули, развернули, весла.  На берегУ якорь, я остался на лодке, они трос бросили в воду, конец там привязали, а мне надо было трос досталять одном, толстый был. Я почти полную лодку нагрузил. Думал, как зацепит где и лодку опрУжит и утОну. Догнал я их, помучившись был.

А зимой ходили дрова пилить в Эстонию туда. Нас человек 20, больше, туда за Пюхтицы, за Куремяэ. Дрова пилили - 150 марок (=центов), хлеб был 500 марок мешок 4 пуда. Мы с братом 300 марок зарабатывали. Это не за день, 150 марок за день никак не заработаешь. Мало зарабатывали, помню, мы мешок зарабатывали в неделю с братом. А семья большая, его почти и съедали, только на хлеб и зарабатывали. Земля еще не была у нас разработана. Хлеб-то дорогой был, а семья большая. Цены какие были. Водки бутылку в день платили, по-дённо работали. Костюм был так, как ты сумеешь купить, договориться, магазины-то были частные. Один 12 тысяч заплатит за костюм, а др года й такой же костюм за 10, как сумеешь сторговаться. Железо дорогое было. Велосипед - 4 коровы продать надо было. Корова стоила 4 тысячи, а велосипед - 17 тысяч, шведский. Дорогие были велосипеды. Косилки были очень дороги, тогда советские появились дешевые, но они не путные были, тяжелые, а  шведские хорошие. Лошадь стоила 35-40 тысяч, хорошая лошадь если. Коровы дешево, а лошади дорого. Мясо стоило 3 кроны - 300 сентов килограмм.

Была Рая волость, Вирумаа это было уезд. Был один начальник -  председатель, он 3 дня работал. При царе от Гдова и до Нарвы одна была волость, и один человек был староста только, и всё справлялись, и паспорта выдавали. При Эстонии там еще выбирали, голосовали. А один раз было тако голосование, значит пошли на выборы. Вот значит Селивёрстов был, коммунистическая партия была до 1924 года. Так вот когда революцию стали делать в Таллине, её и ликвидировали. Тут лесничий хотел сильно пройти туда старостой, он тут мужиков собрал, спирта привел цистерну. Мужики, конечно, выпили, а за его голосовать не стали. Тут было 12 человек депутатов, за них голосование-то было. И из 12 человек выбирался кто пограмотнее старостой. Тут не обязательно, что эстонцы. Но у нас тут были эстонцы Кукру, потом Янсон, Коста был. Они по русски говорили.  В деревне староста был, по очереди как-то.

В школе нас учили русский и эстонский язык. Школа была в деревне. Вот учителю было. 40 человек нас примерно было, 38. 4 класса и в одном помещении учились. Учились вси хорошо. Учителем был Яснов Иван Григорьевич, Валентинов отец (другой мой прадед по бабушке), он 40 лет был учителем. 4 года учили. Потом что было, когда красные-белые, немцы еще у нас тут были в 18-м году. Мы туда ходили. Он три зимы учил и не получал денег ни от какой власти, а нас всё-таки учил. Мы ходили, математику учили. Грифельные доски таие, каку задаст задачу, большинство задачи. Решим, покажем ему, рукавом сотрем и опять значит. Или там буквы, несколько слов написАть, так и учились. Учились бесплатно, от школы была азбука тоже бесплатно. Эстонский мы тоже учили, только ничего не выучили. Читать, писать, так отдельный слова. А ён нас учил, а он сам по-эстонски не знал. Песни эстонские пели, изучали. А вот, когда в армию я пошел, там язык выучил. 

Дальше почти никто не учился. При царизме еще учился Александр Михайлович. Была школа тогда 7 классов. Иван Григорьевич (Яснов) тоже выучился учителем. У них кака-то школа была 7 классов, а потом курсы были. Учителя-то были 7 классов, хоть слабы были учителя, но учили хорошо. В нашей деревне ничто дальше не учился, а вот в Кукином Берегу один парень то учился в Тарту, в университете, наверно, он там платил за учебу.

Мы были Михайловы (это про фамилию). А мы были мы все уехавши на барже, мать одна была дома (Матрона Филипповна). Год примерно 26-ой.  К ней пришли: «Ну, бабка, выбирай фамилию». Ну како будешь выбирать, она думала-думала: «Ну, Дроздовы» -- «Дроздовы в Омуте е». Эстонцы так захотели, которые по отечеству все сменили. Ни одного не осталось и в нашей деревне, вон во Втрое, были   Гавриловы стали Шумиловы. Фароновы были - так и осталась фамилия. Раньше были Григорьевы - Шаляпины, а бабка Сидориха говорит: «Больно певец хороший Шаляпин». Ну, пусть будет Шаляпин. Так пошло и стали тогда Дроздики!

Русским многим и худо было жить, у нас не хватало работы, была безработица. Нас звали тибла (tibla - видоизмененное от «ты, бля», уничижительное название русских в Эстонии) и всё коммунистами. Сытовы большая семья, земли мало было, на хлеб и то было никак не заработать. Ну, давали каку-то милосердие, собирали, помощь каку-то давали. До той войны из Америки много присылали обносков, одёжды да что-то такого. У них семья у них большая. Прирезки дали, а сколько там. Разделывали, а им хлеба еще надо было получить. И вот все эти люди ходили в лес с мешкам, а эстонцы еще не пускали или в ригу, или в баню, а то еще и не пускали. А вот еще интересно я расскажу. Эти князьсельские, верхнесельские таки Боравски ребята были. И у одногО шапка была такая инженеры с кокардой така. Они пришли к одному хутор в лесу и говорят: «Вот будет дело такое, прорубаем просеку и ведут, пойдет железная дорога и выходит прямо на дом». А эстонец: «А если это маленько свернуть как?» -- «Ой, нет, ни как нельзя. Железной дороги нельзя никакие повороты, надо это идти километров 15, 20, тогда постепенно. Нет, нет, нет, нельзя, нельзя». А один из рабочих говорит: «Ты начальнику свинины дай, да самогонки побольше, може он как и сделает». Ён в подвал: «Может как и можно сделать?» -- «Нет, не в коем случае». Рабочий говорит: «Ну, что ты да мы отработаем, прорубим дальше, можно  да сделать так». «Ну, будете вы работать бесплатно, я платить вам не буду за это». Эстонец им кусок свинины, самогонки литров десять. Накушались, напились, а железной дороги никакой.

А еще было интересно, значит какие-то двое-трое приехали и говорят: «Будет на Верхнесельском острове фабрика строиться». Приехали с волости и говорят так. А тут знаешь начальника на фабрике. Тут им кто барана, кто мёда, кто яиц, кто чего. А помню наш дядя Павел сошёл и говорят: «Рабочие приезжайте на пароходе в Нарву, в Кулгу, получите инструмент и начнете работать». Съехали в Нарву, этих никто и не видал, набрались кой-чего и всё. Такие вот появлялись, это при Эстонии дело было.

Еще при царизме, рассказывали, в Скамье раньше много кожевенных заводов было, и тоже какой-то явился верхом в седлИ И рассказывает: «Сзади меня гонят тысячи голов скотины и будем здесь убивать, мясо солить. Рабочих надо будет». Ну, тут кто ему пятерку, кто рубь - меня возьми. Денег понабрал и ни какого больше.

И вот когда мы на барже плывем, Криушские говорят: «Выстроили фабрику, выстроили фабрику - обманули вас». А мы кричим: «А вы попа убили, попа убили». Они там попа убили криушские. Так и кричали, плывешь там тихо. Вот таки всякие дела были.

У нас тут кругом русские жили. В Нарву плавали - там тоже русские. Всё как-то с русскими дело имели, а вот я в армию попал, то да. Меня в батарею, а других все больше в рабочие (стройбат). Я один в батареи, в Раквере, это в 31-м году. Вышел Петерсон, командир батареи, по-эстонски: «venelane становись», и я один стал, нет больше никого. Тогда: «Kes räägib vene keeles?» («кто говорит по-русски» -  даже спустя 50 лет эта фраза пронесена правильно). Один встал я: «natukene rägida» («немножко говорю» -- тут с ошибкой). Я пропал, никто даже не понимает. А всё у нас были большинство, учебное у нас было, в учебное брали большинство с Тартуского университета, после гимназии. В батареи надо было на кОнях, 3 месяца на кОнях обучали. Ну, спасибо, кОни выведут. Командир стоит, а кругом 70 человек ездят, Командир видит кто как. Как жигнет коня, а он вверх. А мы-то ребятишками на кОнях ездили, без седла, без всего. Перво нас недели две-три без седла обучали. Седло есть, но стремян нет. Ну и полетали некоторые. Я-то крепко сидел, у меня руки были развиты, на барже тачки катал. Мне бы только захватиться, я уж там. А там команда sadul las (наверно, «в седло») , потом, istuke («садись»). И все время на ходу, надо забегать, и чтобы воздухом кинуло. А чухна другой ползет и не сесть. Вот такие-то дела. А тогда откуда-то прислали молОдого офицера, барона сына. Он по-эстонски знал, а по-русски кой-какие слова еле-еле. Тогда он говорит: «Мне надо по-русски учиться, а тебе надо по-эстонски». Давай как-то меня научи. Вот мы тогда к морю, там цемент вырабатывали, завод где-то. Уедем к морю на лошадях, привяжем. Он бутербродов наберет, и мы это учимся, он по-русски, я по-эстонски. И мне ни нарядов, никакого, ничего. 

Прислали тогда в Нарву, здесь уже часть русских оказалась, это после учебной. А в Нарве был начальник батареи на Кренгольме был, а там Чарцкий был, мы дрова возили и он с ним хорошо знакомый. Александр Михайлович (брат деда) на барже ездил, с Чарцким сиди и говори: «Вот Дроздик, а меня Дроздик тоже служит». А брат  говорит:  «А нельзя ли его домой? Там на несколько дней».  -- «Пожалуйста!». Вот по телефону в батарею звонят старшине: «Дроздика немедленно отправить на трое суток домой». А пароход ходил. Мне сразу фельдфебель такой Hunt (Волк) - бумаги. Ну, я домой приехал, как раз Николай (племянник) родился. 

А потом нас с Нарвы на 3 месяца отправили в Эстонию. Rasiku така станция, если от Таллина ехать,  туда в болота, и там стрельбище. А зимой там не стреляли, только караулили батарею и всё там. Там был майор, еще старой армии, старый и нас несколько человек было там. А рядом там картошку привозили, морозили, и гнали вроде как самогон. И в бочках отвозили в Таллин, очищать, хорошее вино делать. Мы им там кой-чего поможем, а они нам по котелку нальют этой штуки. Принесём, и майор пьёт и мы там гуляем, така жизнь была хороша! Дисциплина кака горазд строга, вон Саня Сытов с армии ушел в Советский Союз и с винтовкой, и с обмундированием и всё. Ушёл, а отец за это заплатил, за винтовку и за обмундирование. Он там побыл, даже до Сибири дошел и обратно вернулся, и ему ничего не было. Кто политический как, кто политикой занимался отправляли на выселки, его отправят, а он через всяких домой вернется. Вот такие дела! Человека убьют - 2 года давали тюрьмы. Вон Муров человека убил, отсидел (заметка в газете).

В армии плохо кормили. Вот утром на троих селедочку давали, хлеб да этого кофе. В обед хорошо, давали суп хороший, котлеты две. А вечером хуже быть не надо, наш боров лучше ел. Они мульгикапсад (национальное эст. блюдо - кислая капуста со свининой), а она кислая. Потом бак, а там hapupiimа (кислое молоко), все черпают оттуда эти эстонцы. И вот 70 человек как наедятся этого. Вечером придёт дежурный офицер, и если у дневального не открыты форточки да окна - не возможно дышать. Чухны так там наделают, 70 человек. Плотно были кровати, таки дела. Я-то ел больше всего в буфете, рядом было, рядом казино было. Деньги с дома давали. Главно, что одежду нам не давали домой, в своей, хорошая одежда - отбирали. В армии год служил, а другие и меньше восемь-девять месяцев. (Еще про службу в эстонской армии).

В Россию много убегали. У нас в деревне мало как-то, а так много удрало, сотни человек, и они почти все погибли. Это было в 37-м, 38-м году, когда там ежовщина была. Сытов, когда вернулся, как-то мало говорил, он боялся. А вот Гришка Ёжик тоже был ушедши, тот тоже далеко в Сибири был. И какая-то река весной, там собрали большой лес. И как он удался, махнул в воду, и большое дерево обхватил снизу, и дерево плыло, и он плыл. Отплыл дальше, он тогда на дерево скрепался. Он так плыл и плыл. Перво километров 30-40, там везде с собаками дежурят, не выберешься никуда. Тогда поезд идё, ехал под ним как-то там. Ехал километров 100 или больше. Как-то вырвался оттуда и вернулся в Эстонию. Когда стали в 1941 году стали отступать наши-то из Таллина-то, гнали большинством. Он в люк где-то на дороги таки. Он туда бух, там 3 дня пока немцы пришли, он оттуда вышел и во Втрою припылил. А которы там на пароходах, вот мой двоюродный брат погиб. Там на пароходах много бомбили, погибло много. А он опять жИвый, он такой парень сообразительный был, как надо соображал. А иначе и не будешь ...

Лайдонер был у нас главнокомандующий эстонской армии. У нас же две дивизии только было и 2 подводных лодки. У нас батарея была сорокопяток. Танков не было.

Значит враг всё время был сюда. Мы строили укрепления на той стороны (левом берегу Наровы) и мы возили песок (на барже). И какой-то инженер, по-моему, капитан, он этим строительством занимался. Мы свезем немножко песочка, а он нам запишет побольше ... (На этом месте запись на кассете кончается).

... «Ну, сколько билет стоит? Давай я заплачу, давайте билет», я деньги выдал. -- «Не надо, идите бесплатно». 

А он был коммунист, капитан Эстонской Армии (по всей видимости, этот тот же капитан, на котором закончился рассказ на прошлой кассете), эстонец, фамилию забыл (Николай Транкман). Его брат был лесник в Печурках. Он каки строительства тут, карта, всё передавал в Советский Союз, туда. Брат носил на границу, жил там лесником, передавал куда надо. И вот однажды брат попался, это в 1939 году, и нашего капитана за шкирку. Суд таллинский приговорил ему 25 лет тюрьмы. В 1940-м году пришли наши (советские), его освободили. И когда мы уже воевать пошли, он был уже командир полка, полковник, и я тут с ним. Он с нами прощался, мы в бой идём,  а мало возвращалось, так он почти с каждым за ручку. А мне крепко пожал и говорит: «Ну, Дроздик, держись!».

А потом еще у нас был коммунист Пшеничников Борис, врач, он был при Эстонии военным, тогда был при госпиталях. Коммунистическая партия была, листовки печатали, раздавали. Я однажды полицейскому в карман листовку сунул. Значит так, в деревни у каждого были, а он говори: «Это кто тут разносит?». У него были перчатки в кармане, он вышел с гардероба и перчатки стал одевать. Тут вси: «Глядите, бумажки какие-то. А кто разносит, полиция значит!». А еще было дело, его напоили пьяного, у него шуба больша была, Миллер (Иван) ему всю шубу обсосал. Он оделся, а тут хохочут.

Когда в 1939 или 40-м году вошли войска я как раз был на барже, до границы было, как раз как до Фароновых (соседний дом). Вдруг утром рано оттуль начальство приехало на машине и наши (тут уже эстонское) приехали командиры. Там на дороге 2 такие рогатки с колючей проволокой и вдруг, глядим солдаты разносят рогатки. Начальство поздоровкалось эстонское с нашим (а тут «наши» - советские), и пошло войско, и пошло. 3-4 сутки нас не пропускали на Плюссе. Там один мост был, потом выстроили три моста военных понтонных. Всё шли, и шли, а нам не попасть в Нарву -- никак, мы там целую неделю почти. Тогда мосты раздвинули и нас пропустили. И нам фабрики не выплачивает деньги за простой, что мы стояли не по своей вине. Ну, я пошел к военному коменданту города, русскому. Я говорю: «Так и так, нам не выплачивают». А он говорит: «Я им сейчас напишу. Если они не выплатя, я его вызову, этого вашего директора и поговорю с ним. У нас, ведь говорит, и Сибирь есть. Можно и в Сибирь сразу, конечно, будем пОсле отправлять много, но можно и вперед начинать». Как я принес ему бумажку, он сразу: «Хорошо, хорошо», деньги с кассы нам выставил. А как же иначе-то! Ну, и тогда в Нарве пошло, всё раскупали. Советские-то говорят, тут всего и много, и всё хорошее. Когда открыли, у них-то ни хера не было.

И пошло тут всех богачей, которых в Сибирь отправили, лесопромышленников ...

С флагам ходили и в Таллине, и везде, и у нас. Подписи шли, чтобы присоединиться к Советскому Союзу. Все подписывались, и эстонцы подписывались. Ну, которые в лес разбеглись, то другое дело. Богачей отослали, конечно. Раскулачивали, каждый считал, что может быть и меня возьмут или другого. Вот мой отец, всё-таки баржу имели, 2 коня, 4 коровы в последнее время. Это уже кулак, ну дед и заболел, боялся, конечно. Я вступал в партию тогда, кандидатом был. Ну, когда немцы пришли тогда, конечно, не до того. С Кукина Берега двоих выслали Маркова и Гольцева Ваську с семьями. Марков день и ночь работал, имел 3-4 коровы только и всего. Это зря было всё. Это же нАговоры один на одного.

Война началась, мы в транспорте были, нас человек 80 работало. Баржи, пароходы, вси мобилизовали мосты строить через Нарову. Мы приехали строить мосты из барж, такая задача в Коколках, в Скарятине, в Криушах. И мы там с Иваном братом в 1941 году. Я дома был, Иван прибежал - немцы пришли, мосты говорит мы взорвали вси, баржи все взорвали. И потом караульные вси остались тут. Немцы пришли вот оттуда (с юга, а ждали их с запада и мосты готовили для отхода советских войск), кольцом взяли. Кто был в Нарве всех на войну взяли и в Эстонии всех, когда немцы к городу подошли, а у нас тут не было мобилизации, не успели. А Виталий (младший брат) в 1941-м -- это он на действительной службе был и потом на войну.

Значит так вышло дело. У нас организовали роту самозащитников -- 40 человек. Всем оружие давали, а нам пятерым не хватило. Я маловатый, стоял сзади, мне не хватило ружья, винтовки - обидно. Петьки Фаронову-то хватило винтовки. Ковалёву хватило. Когда пришли немцы, наш Павел командир нашей роты, фамилию забыл, он им все списки-то и отдал. Нас немцы и стали волочить. Многих сразу отправляли и расстреливали, многих расстреляли. И нас вызвали в Скамью к коменданту. А этот оказывается комендант был полицейский у нас раньше, и он меня знал (Аренди, сын местной учительницы). А нам тут дали вина (водка) по бутылке. Петьку Фаронова и меня, значит, вызвали туда и арестовали. Тут Лида да Фросина (их жены) сзади с корзинкой, продукты туда, вино. И там учительница еще была, хорошая такая. Её сын был, как он -- Аренди. Значит стол, на стол вина, этот полицейский пишет протокол: «Где были? Оружие? Да что вы, против кого вы хотели идти?». С нас допрос сняли. Всё, напились пьяные и Аренди, и этот. А я Петьки и говорю: «Ты не пей, пусть они больше пьют». Ну, он и говорит (комендант): «Ладно, ребята, я разорву это протокол, езжайте домой» (действительно в архивных документах нет таких бумаг). Это в 41-м зимой.

При немцах дело было всяко, конечно, страшновато было. Я один раз поехал, дров навалил малость. Поехал в Скамью рыбкой запасаться. Рыбки-то я купил, поехал. А у нас молодой конь был, он сдурел. Немцы стали стрелять: «Остановись!». А мне коня было не остановить, я так и придрал домой. И вот примерно часов в 9 или 10 вечера немцы явились. Прибежал переводчик Коля Тихомиров из Куричек. Немец пистолет так к виску и приставляет. Мать, Матрона Филипповна, встала, в обморок и трахнулась, тут отливали ей. Ну, и мне, конечно, это тоже не горазд приятно, холодный такой к виску. Только нажать на курок и всё. Стали значит допрос снимать: «Как и что. Кому ты рыбу вёз? Партизанам?». А я когда приехал, говорю своим: «Рыбу не трогайте, рыба пусть в коридоре стоит». Я говорю: «Рыба тут вся». Взяли рыбу, посмотрели, себе взяли, конечно. А меня тогда на дрУгой день к коменданту. В новом дому комендант жил. А там была переводчица, она с Иваном Григорьевичем (тесть) учила в школу в одну (возможно Хребтова), она по-немецки знала. Ну, меня вызвали к коменданту: «Так и так, что это ты?». Переводчица, она говорит: «Ты скажи, что ты глухой. А я переведу, что ты не слышал когда стреляли, коня-то остановить. Такой сделайся вроде дурачком«, - она мне говорит перед этим. Ну, я ответил всё. Миша-кузнец (Кузнецов), как-то он там здорово с комендантом, ходил угощения там, самогонку пили, да то, да друго. Шура (видимо, или жена Кузнецова, или жена брата Александра) тут явилася сразу к коменданту. Дело и замяли, а то взяли бы и расстреляли, что им долго. И так у меня худое дело было.

Немцам сдавали хлеб и мясо. Вот помню, у нас был поросёнок - убили мы. Тут я, конечно, умно сделал, я середину вырезал, дома оставил, а переднюю, заднюю лапу и головУ сдал. Павел, там такой принимал: «А что у тебя, - говорит, поросенок такой?» --  «Урод, черт какой-то попался - говорю, ноги да голова». А дед Фаронов целиком свёз, сдал 100 или 140 килограмм.

Белорукавники начали, то грабить поехали, туда в Берещину. Ой, тоже мазурьё! У нас были поляки, омакайтсе, эстонцы. Потом тут были власовцы, тут тоже громили всё. Они там скамейских женщин уши отрубили, глАзы выкололи в Радовели. Тюлепанова (Щербакова), две Рыбаковых и две из Куричек - пять женщин. Они с ними декалися, так связали и штыкам. А это за что было дело? Значит Тюлепанов Мишка, он к партизанам сбёг. У него автомат был, он домой пришел, лёг спать, автомат под кровать, а кто-то донес, что он пришел. Немцы вдруг окружил его, он с автомата. Не знаю, убил он кого, но подстрелил многих. А сам в окно выскочил и со Скамьи бежал почти до Куричков зимой, почти что голый. Это перед тем, как нас эвакуировать было (начало февраля 1944, отступление немцев). Воскресенье было, а нас в понедельник эвакуировали (31 января), тогда ж тут всё сожгли, все деревни. Почему-то в нашей деревне было как-то не так. Погнали на паром. А там, видишь какое дело, Загривские скопились. Паром-то 2-3 коня, а их скопилось сотни. Мужики как-то топором, паром был причален к берегу, топором перерубили. И паром увезли - всё. Их привели на Омут, там река еще стояла. А они не на Омут, а уехали вси в лес. А эти немцы или поляки какие-то спугались. Их там человек десяток было, а мужиков там сотни, с топорам, пешни были. Они испугались, что они если одного хоть убью, то их тоже убьют там сразу. И они как-то не горазд задерживали.

А тут еще дед Фаронов ехал в лес на кони, у него бочка со свининой была огромадная. Как она на раскате, бочка сковырнулась с телеги. И немцы. Н говорит, я думаю, сейчас все отберут, и коня, и всё. А яни помогли ему бочку навалить, свинину склали. Ён им по куску свинины дал. Они: «Гут, гут!». Это не поляки были.

Это мы в лес пошли. Вот сын Саша, ему четыре-пять год было, мешок залямченный был и говори: «Я тоже партизан!». Они по лЕсу уже. Написано, что если разлучённый ...

А раньше Матрёна Филипповна в Нарву ездит, паспортов не было у нас. Тоже напишут ей, что она с такой-то деревне, как звать, что если старуха умрёт дорогой, кто знает откудова.

Нарву еще немец обстреливал во всю. Через Нарову мост стоял, за 27 часов выстроили. Хороший мост был, долго стоял, где-то был выстроен, только собирали в момент, хороший мост сделали. Когда немец стал отступать, пошёл наш корпус, а мы были еще в Запасном полку (призвали в армию в августе 1944 года). Кругом там на Тарту, немцев отрезали и он сам удрал. Тут целый немецкий полк танков погиб. Тут много погибло под этими синимяэскими горАм. И тогда немец что устроил, до Йыхви всю дорогу (железную). Два паровоза тянули такой плуг, все эти шпалы перерезали, мосты там взорвали. И нас тут не одна дивизия, наверно, за 2 за 3 дня всю дорогу возобновили. Щебенку носят, кто шпалы волочат, тут рельсы, чтобы сразу. Ну, и нас тут до Таллина на поезде, а тогда мы из Таллина пешком в Хаапсалу. Ну, и нас на пароходах туда (на остров Сааремаа). И мы тамеча, там так нам давали. Я был там 100 дней в окопах. Дали большую технику, он (немцы)  вооружившись, там было пять рядов бетонных и 80000 было там власовцев. Они держались крепко, они ни в плен не сдавались, ни чего. Каждый день 10-15 тысяч пополнение -- и били, и били, и били. Там столько народу нашего убили! Такая была артподготовка, беглым огнем, там расстояние километров 15-20 или 30. И всё были орудия, тысячи били и катюши и всё, аж земля тряслась. Один другому в ухо кричит - не слышно ничего. И тогда танки пошли, а сперва самолеты, танки пошли. Ну, и мы тут двинулись со своими минометами 125-мм. Думаем, наверно, там немцев переколотили всюду. Братцы мои, никого там не было! Они раньше все ушли, мы голому месту давали. Земля была вся исковеркана - ай, тошно, боже ты мой! Ну нас тут, минометы поставили и гнать немцев всих. У кого что было ружьё, у наводчиков пистолет и гнать немцев. Немцы бегут в шинелях, руки кверху, всё равно скобари там стреляют, всё равно по им. Пехоты мало было у нас. Я помню такой Муцкой говорит, гнали, гнали - деревня. Мы забегли в один дом - суп вариться, никого нет в доме. Он поварешкой раз мясо: «Раз хозяева убегли, а нам мясо надо». Еще в один дом забежали, находцы свинья в доме. А низкие такие. Она два миски какие-то и два чугуна с картошкой, вот она рылом их катает. 

Загнали нас в тупик, немцы-то. Мы в угол, а они как и начали по нам, как стали давать! Кто как, у кого была лопатка, так голову скорее копать. У Петьки Фаронова лопаты не было, он рукам в момент вырыл. А молодежь 1927 год был призыв, бегает, их так всех и положили. Нас осталось с батальона, с батареи ничего почти, одни старые. А мне было, ямка такая с аршин, я туда, как трахнуло, меня завалило землей и всё. А Фаронов и говорит: «Ну всё, Дроздику пиздец!». Я-то не помню, он говорил. Срочно меня тут отрыли, я ничего не чувствую. Часа через два стал чувствовать, тогда отлежался ничего. И меня в обратную сторону. Нас уже мало. Немец ночью пошел, нас бы мог в плен взять или что, ну, так потихонечку. А он как посветит, так мы так ползли ...

Мы с Петькой Фароновым один раз идём и глядим чего там лежит.  Пригляделись -- люди. Сложены солдаты наши, немцы, чтобы захоронить, бульдозер копает яму. Ох, сколько погибло! 

Полковые 125-мм миномет надо было тянуть машиной или трактором, а если нет проходимости, тогда 82-мм давали. А эти на плечах носили, где по болотистым местам да всё. А у немцев были 80 мм такие же. Раз подошел батальон к этим, немецких мин целый склад огромадный. Ну, правда, в цель им горазд хорошо не попадешь, свободно немножко, ну а всё-таки они летят немецкие по немцам хорошо. Главное они входят в ствол.

Отступили, тогда артподготовку еще сделали большую, и немца значит вытурили. Ну, и мы значит что. У нас остались тут сапожники да повара, мало осталось. Тогда ехали на пароходе на отдых, да отдых невеликий был. Нас отправлять стали в феврале или марте, там Курляндский мешок такой был большой. Вот нас туда, а я тут заболел сильно-сильно. Когда нас везли туда на поезде один эстонец, два раза с поезда. Вот остановиться где поезд, он выскочит и вон. Тогда третий раз, командир всих выстроил и перед строем его расстреляли, чтобы трусов не было. А был приказ такой, трусам и которые себя стреляют - этих расстреливать на месте. Вот чухна, уже война конец близко, а он --  не буду воевать и всё. Расстреляли его. А я попал в госпиталь, и тогда я уже с госпиталем в Румынию попал в Бухарест. Болел я недолго 2-3 недели, помню срал -- дизентерия. Тогда война как раз в Бухаресте и кончилась. В госпитале было 5000 больных в Румынии, и 700 человек был обслуживающий персонал. А я за старшину был там, команда выздоравливающих. Там поступали таки ребята были вышедши с тюрем. Там значит было так, если ты хочешь искупить - тебя в штрафную роту, батальон с тюрем-то. Ну, они Советскую власть не очень-то горазд любили, а всё-таки не очень хотелось, в лагерях еще хуже было. Когда война кончилась, первая очередь демобилизации, а я не попал. Потом вдруг приказ грузиться и ехать туда госпиталю в Китай. Мы пока две недели грузились, там и война кончилась. И тогда мы в Одессу приехали, наша 22-я армия пошла на расформировку. Домой стали там распускать, и мы остались с начальником госпиталя только двое. А у него уже печати не было. Как я-то теперь, ты-то демобилизуешься уезжаешь. «Поедем со мной, - говорит, в Крым, там я буду начальником работать медицины». «Нет, - говорю, я домой». Я тебя передам генералу, он восстанавливал порт в Одессе, он был весь разбитый, а солдату всё  равно ведь куда. И вдруг по радио слышим: вторая очередь демобилизуется. Он мне от руки написал всё это, печати-то не было, я на другой день уже и поехал. Надо было мне за обмундирование отчитаться, ни какого. Другие еще месяца по два, по три служили, а я уже домой. Ну, мне сказали через Москву, я поехал на Киев. Там говорят через Москву недели две до Ленинграда. Я поехал на Витебск на Белоруссию, там полегче было, не так было загружено и тогда на Ленинград. 

Приехал домой и дома нет - ничего нет. Жили тут у Матрёны Филипповны такая «избушка на курьих ножках». У них столько пауков было, тараканов, блох. Всё сгорело, откуда эти все проклятые остались. Так и в Нарве тараканы ходили по улице. Мне так не понравилось. Где теперь Иван Ефимовича (Кретов) дом живёт. Тут Иван мне помог, приехал с Нарвы брат. Привезли с лесу и выстроили эту избушку на своём фундаменте. Тогда этот дом стали строить (в котором и прожил до конца жизни). Я четыре дома строил за свою жизнь. Еще с отцом два дома тогда построили, надоело это всё. Этот (последний) в 1948 или 1947 году.

После войны сначала в деревне школу выстроили, я еще в армии был школу сделали. Саша (сын) в 6 лет в школу пошёл. Две учительный было, по-моему. В конце сентября начали учиться. Он маленький был, ему учительница еще помогала одеваться.

После войны стали колхозы восстанавливать (точнее создавать, т.к. до войны их еще не было). 13 апреля, 3 дня нас мучали: идите в колхоз, а мы не хотели. Приехал мобилизовать Волков такой, трубка, пистолет положил на стол: «Ну кто в колхоз?». Никого, ну, никто так никто. Одну ночь так людей мучили, вторую, на третий Катька Тайнова: «Я записываюсь». -- «Ну, вот и колхоз начался у вас, вам землю отрежут по крыльцу, а вас поглядим кого куда, а может и в Сибирь часть отправим, которые не хотите». Ну, а что тут в Сибирь тоже не горазд охота. Ну, и вси тут, конечно, все. У нас тут невод, рыбу ловили да всё, организовали бригаду рыбацкую. Колхоз был имени Ильича деревни Переволок. Семь колхозов было, в каждой деревни. Я тогда в сельсовете работал, и вот Шапиро был председателем (в Кукином Береге). Он пришел в сельсовет: «Петр Михайлович, освободи меня от председателей, я не могу». На коленях передо мной, я говорю: «Ладно, я приеду к тебе в понедельник». Костя лесником был, я в лесничество звонил с сельсовета: «Так и так, Костю освобождайте, он будет председателем». Ну, Костю избрали председателем, а Шапиро зимой забрали в тюрьму и 25 лет дали. 

А вот еще было интересно, во Втрои был Тургенев Ванька председателем. Пригнал на кОню верхом: «Петр Михайлович, коней сдали в колхоз у кого было, а Пахно(?) не сдает». А ко мне как раз были приехавши два из МГБ, пани молоды такие: «Петр Михайлович, поедем туда с ним разбираться». Я говорю: «Вы посидите в машине, а я пойду с ним поговорю». Я говорю: «Знаешь, что у меня тут два таких товарища в машине. Они тебя заведут, и ты больше родину не увидишь и своего коня. Сдай ты его в колхоз, коли хочешь живым быть». Они выходят и говоря: «Ты почему не подчиняешься Советской Власти?». Я говорю: «Не, он уже согласен отдавать коня». После он мне спасибо и говорил, что я его уговорил, увели бы и всё и с концами. Они так и приходили в сельсовет: кого тут можно отправить, у них вроде план был или что знает. Я им говорю: «У нас все хорошие».

В колхозе палочку чирнут и ты при расчете теперь, как коробок спичек, 10 копеек давали. Когда деньги перевернули, тогда стала копейка. Копейку на трудодень платили. Налоги были, молока надо было 400 литров сдать не за что ни про что, яиц там, шерсть да всякого. Обязательно. Яблони там, много налогов было. 

При Эстонии был паспорт, а тут при советской власти и паспорта никакого не было. Мне-то дали, я был избран председателем сельсовета, учиться надо было и мне дали паспорт. Ну, это только мне, а другим никому ...

Сталин умер, мы плакали. Деньги с колхоза посылали на похороны. В 53-м году. Как-то замешкались, в последнюю очередь послали, потом через несколько месяцев пришли обратно - не успели на похороны ...

Праздник в честь окончания работ. Вот у нас осталось картошки много, куда её девать. Тайнову говорю, ты же самогонку знаешь гнать - знаю, знаю. Он гнал самогонку недели две, больше 100 литров нагнал. А тут дед Фаронов и Сигареткина БорисА дед ходил: «Бригадир, ты мне не ставь ничего, я уже рассчитался, мне Тайнов целый стакан налил. Спасибо тебе, сегодня хороший трудодень был!» И смех и горе. Тогда устроили пьянку (праздник в честь сбора урожая), тут вси три дня пили. Сто литров самогонки - попробуй выпить. Два раза праздновали. Один раз около школы там, а один раз возле склада, где парник. Один раз в 52-м году было, еще Миллера поминали , тогда в 53-м  ...

На войне многие погибли, а тут в армию не были взяты. У Тайновых расстреляли Руфу и отца немцы. У Романовых Петька на войне погиб (видимо, это Елкин Петр Васильевич 1922 гр), Шуваловых Васька погиб (род. 19.04.1924 г. согласно мемориала погиб в плену 12.03.45 г.). Курмин Михаила немцы убили, в партизанах.

С нашей деревни никого не забрали (в НКВД) после войны, только Шапиро, так и то он кукинский..