Сыренец (Васкнарва), часть 1

У меня были подруги, это соседские девочки, мы всё в лес ходили. В 12 лет летом в лесу, это у нас первым делом за ягодами. Ходили к Смольнице по дороге туда в лес. А уже с ягодами шли по озеру берегом, и там купались. С собой мы что брали? Молоко бутылку обязательно, и теперь второе обязательно - хлеб. У меня всегда был белый, особенно, если после праздника или после воскресенья — пироги. Настенька Морозова, они рядом с нами жили. У Настеньки было огурцы, картошка, яйца вареные обязательно. Таисия Ляпчин — была рыба, её отец был рыбак. У Хорьковых Мани отец был капитан, рулевым, у неё всегда колбаски. Был такой Янькин (Прунбах) его звали. Внизу был Прунбах, его брат. Бах это ручей по-немецки. Один брат держал колбасную, и можно было колбасы у него купить. И вот Маня забегала и покупала 50 грамм колбасы. У неё, значит, была колбаса и хлеб. Вот как мы делили: мои пироги я отдавала, так как я хотела рыбы и огурца. Ну, молоко - это было общее. Это на целый день, вот так мы и ходили. Не то, что мы прозябали как-нибудь. Дети всё время были при деле. Не было так, чтобы гуляли и всё, а все были при деле, все занимались своим делом. Перед Смольницей на лесной стороне были раньше большие-большие «острова» черники. Там, где канава пошла на Гефсиманию, и там были брусничные леса и грибы боровики. Мы специально ходили за брусникой и черникой на эти вот большие «острова». Однажды мы так прогуляли, ягод, наверно, не было или не нашли. Мы по берегу (озера) идём, и бабы идут тоже. У меня была такая маленькая заплечница. А мы если прогуляли, натискали в эти дырочки заплечниц ягоды. Бабы и говорят: «Ой, вы молодцы-то сегодня. Вон сколько вы ягод набрали!». Ягоды собирали только для себя, не на продажу. У всех были такие бочки или ушаты и там мочили бруснику, а клюква тоже всё время в воде. Сколько её там поешь свежей, а так всё мочили в бочке. А чернику варили без сахара, в бутылки и в подвал. Она очень хорошо сохранялась без сахара, не начинала ходить. А потом её в кисель варили …

Кукла у меня одна была такая каменная, фарфоровая. Я несла её берегом деревни, чтобы мальчишки не утащили. Потому что Горловы мальцы очень были такие забияки. Всегда дразнили, язык показывали, и я всегда обходила берегом. И вот пришла домой и поставила куколку эту на зеркало, а Наденька (сестра) маленькая захотела посмотреть, дернула так, она и разбилась. И так я плакала, я помню ...

Куклы у нас всегда были. И сами куклы делали, это своим чередом. И платья им шили, это мы уже сами, дети лет так, наверное, 9-10, а может и раньше. Я помню, крёстный мне привез куклу, а дедушка говорит: «Ты обломись, я куклу отберу и положу корове в ясли». Я так плакала, а он был такой очень-очень строгий. Резиновые куклы тоже были, а то еще костяные, тонкие такие ...

Когда в школе была большая ёлка, то стар и мал приходили. Старушки приходили, сидели, смотрели, и родители. А дети, конечно, ждали конфет, каждому ребенку был пакетик конфет. Это на Рождество. Раньше Новый год-то и не праздновали, прошел год поменялся и всё.

Мы ходили колядовать, но я не помню, чтобы в Рождество, это мальчики ходили. А мы, как я помню, в Пасху ходили вербовать, в каждый дом ходили. «Верба-верба тебе вербинка, в мне в Пасху красное яичко». А потом мы ходили эти яйца собирать. Я помню набрала целое ведро яиц. И они потом стухли, надо было и свои еще есть. Пахли и потом выбросили их, конечно. Конфет давали нам. Теперь какая радость- подумаешь конфеты, а раньше это было очень даже. В эстонское время были такие круглые «Президент», как крона, шоколадные и в серебро были. (Шоколадка в фольге, как монетка). Попадало не всем, наверное. А так пакетик был грамм 300, и каждому ребенку школьнику. Большая ёлка, тогда кругом ходили, несколько кругов. Ёлка была в самой школе, было зало большое, там скамейки и все там сидели. Дети ходил кругом елки, и стихи говорили, кто как мог. Большой праздник был.

Деревня

Церковь, по-моему, раньше была там, где часовёнка стояла (около церкви). Первые годы, а потом люди уже здесь построили. Были сборы и построили церковь сюда (на нынешнем месте)…

В Гражданскую, мама рассказывала, Пшеничников ходил, они из Риги приехали, и он ходил с бантом красным по деревне. Павел Григорьевич он был учителем и, наверное, партийным организатором. Ячейку держал, тут были собрания у них в Рябушкиных доме. Мама рассказывала, что они жили в подвале. У нас был большой красивый дом, и оттуда били по церкви...

Когда начинали строить молы, то лошадью возили вагонетки, здесь были рельсы по деревне. Щебень возили на баржах. Возили и строили эти молы. Абрамов, наш парень мальчишка, катался на вагонетки, упал и ногу поранил. А он потом сказал, что он был на войне…

Раньше воды было много, нижний край весь был в воде. Я даже помню, как я перебиралась к Сазону. Сазон — это был мой дедушка (по отцу). Мы тот дом называли Сазонов дом. А здесь мама была Курушева (до замужества). И дедушка был Курушев. Карточка есть, бабушка Варвара умерла, и мы стоим дети: я, Коля мой брат, потом еще Наденька, её еще не видно было, одна только шапка. А Володе хорошо - он высокий…

Было пожарное депо, и там был дом, где происходили всякие торжества, такой народный дом. «Баян» был здесь, это дом большой был. Его нет, он тоже сгорел. Наверное, он был против Томасовых, потом там была солдатская казарма. А еще был большой дом, там были пограничники. И казарма была против волостного дома, где в царское время было городское училище. Мама моя ходила в городское училище. Мама умела хорошо писать и читать…

У нас прозвище было Бушулины. Мама говорила потому, что когда папа был маленький, и свои дома все звали его «Буша-буша». Вот так и прозвали Бушулины. Нас в деревне не знали как Заутины, мы были Бушулины. Морозовы - это тоже Заутины. А Осташевы, у них из Осташкова кто-то был - отец или дед, или кто еще. И их звали Осташовы - тоже Заутины. Этот край был Заутинский. Потом Тоджитиевы, а это правильная фамилия. Вообще у всех было разно, потому что иначе не разберешь…

Зыбины это был папин брат двоюродный. У них своя была мастерская, у них все братья Петя, Шура, Павлик все умели шить сапоги, они сами шили. У них было свое хозяйство, но не было наёмных...

Илья был большой праздник. Конечно, первым делом все шли в церковь. Праздновали 3 дня. Крестный ход по деревне. Крестный ход начинали от церкви и потом по деревне ходили, я помню, до маленькой часовни, до поворота. Там останавливались, и потом обратно. И иконы эти тащили все с собой, и хоругви. Кругом церкви обязательно ходили. Потом Батюшка ходил по домам обслуживать, служить. Начинал обходить дома от церкви. В каждый дом заходил и служил. У всех были иконы в каждой комнате. У нас была большая икона в зале, и икона на кухне, и в столовой, и в спальне. Везде были большие иконы и лампадки около икон. Мы Батюшку не угощали, у нас папа не пил. Обязательно были спектакли и танцы для молодежи. На улице танцевали или в помещении, смотря какая погода. Большой проулок был от Ляпчихиных до дома, там была большая-большая площадка, и там иногда были танцы. Баянист из Ям - Хапов. Это уже обязательно. И потом еще Жилкин Коля хорошо играл, тоже был мастер, это уже в эстонское время было. Хапов ушел туда за границу, а его там Белый канал копать. Сколько молодёжи ушло!

Я помню свадьбу у Курушевых. Я тогда маленькая была, ходили в церковь, и мы тоже смотрели на невесту. У мамы из Скамьи были родственники по бабушкиной линии. Дедушка был женат на скамейской (из Паншиных). Там была однажды свадьба, и мама взяла меня с собой, ездили на свадьбу в Скамью. Это первый раз я видела. И потом здесь тоже ходили, мы маленькие все в окна смотрели. Столы были накрыты, правда, нас никто не звал. Стол только внутри, никогда не было на улице, этого не было принято. Да и вообще ни поминки, ни какие торжества на улице никогда ничего этого не делали...

Гимназия

В школе нас учили писать уже без «ять». Были карандаши и ручки чернильные. На каждой парте было такое отверстие, где чернильницы были. А так карандашами писали. Конечно, чистописание было ручками, такой был урок, специально чтобы почерк у ребёнка был более менее...

В 36 году я закончила 6 классов в Сыренце. Эрде был директор школы. Малевский, Клавдия Юдина - учителями. Отучилась и поехала в Нарву. Я хорошо училась, у меня были пятёрки, четвёрки. Зачем учить тех, которые плохо учились - не было родителям пользы никакой. Учили тех, кто хорошо учился. Мой брат Коля он не мог учиться, 4 класса закончил и всё. В Нарве определили в прогимназию. Жила у полунемцев-полуэстонцев. Она раньше сама была учительница, а муж у неё был эстонец. Её звали Шарлотта Шоуберг. На Вестервальской (улице) я жила. В конце Вестеравальской была раньше тюрьма. За еду папа платил, за стол, за гимназию. Прогимназия и гимназия были в одном здании на улице Сеппа. Два класса училась в прогимназии.

Папа определил меня жить в такую семью, где по-русски не говорили. И мне строго было приказано, чтобы дома со мной говорить только по-эстонски. Я целый год плакала. Мне было 12-13 лет. В Сыренце остались и подруги, и всё. (До войны прошло 5 лет). А немецкий в деревне не учили. Прежде чем туда (в прогимназию) ехать, надо было сдавать экзамены. И я ходила целое лето на почту, ходила на уроки эстонского. Это, кроме школы. Что мы учили с ней? Вот в комнате что, например, какая мебель, стул, кровать, стол. Она мне преподавала, учительница была сама, а муж был начальник почты. Они оба были эстонцы из Пюхтицы. Против Зыбиных была почта. Я целое лето ходила, и что-то прибавила.

В Нарве вообще не могла по-русски дома говорить. Детей не было там у них. Так я и привыкла. Они меня очень любили, я была такая живая девочка. Зыбина Валя еще училась в гимназии из Сыренца. Это моего папы двоюродного брата дочка. Но она на пару лет старше меня, она и сейчас жива. Её фамилия Лисенко, она была учительницей. Еще Верочка Яковлева, булочник такой был, держал булочную, он потом в Нарве жил против Коли Лупанова. Это прозвище, так Рассадников, а по матери он Лупанов. Против них была казарма, а рядом была булочная прямо на берегу. Верочка Яковлева она тоже ходила в гимназию.

В гимназии в классе было много, человек, наверное, 30. Я помню, когда приехала первый год в Нарву, то я всегда старалась на первой парте сидеть. И со мной девочка сидела с Нарвы. У меня ни подружек, никого не было, я очень скучала по своим подружкам, по дому. Плакала, всё время просилась, чтобы меня папа забрал. Я хочу дома быть, и такие писала письма. Ну, а папа приедет на ярмарку, придет ко мне, принесет всегда сладостей и всего. Говорит: «Ну, куда тебе? Вот как некоторые девочки в поле только ходить. Или учиться на портниху, или что». Он хотел, чтобы я была врачом. «Будешь врачом, пошлю тебя в Германию», - говорил. Врачом, это такая работа и чистая, и очень полезная, вот так уговаривал. Приедет, а я всё плачу. Раз мама приехала. А там мне было всё готово совершенно, только учись. Я даже на кухню пойду к этой тёте. Говорю: «Я вам помогу посуду мыть» — «Нет-нет, Вам нельзя, мне сказали нельзя, у тебя ручки должны быть». До этого они держали вообще как интернат, а так я была там только одна. Она немка была, меня по-немецки учила говорить. Муж её был эстонец Карл, она была Лотте Шарлотта. Денисовна что ли. Они жили раньше в Пярну. Бернхоф - это по-немецки название Пярну. Бер - это медведь, медвежий город. По-русски Пернов. Шоуберг их фамилия. Вышла замуж за эстонца. Он держал мебельную мастерскую, работал рядом в доме. В этом доме была его большая мастерская, и там он был хозяином. Это в эстонское время. А тётя у него тоже была немка.

В гимназии на каждый предмет был свой учитель. По географии Маак Эдуард Эдуардович. Когда Гитлер пришел к власти, мы что делали, стояли около двери все в ряд и кричали «Хайль Гителер!» ему. И с чего это мы? Он очень умный был, закрывали ему глаза, и просили -Эдуард Эдуардович назовите точку или город какой, или там какую высоту и он точно называл — так знал свой предмет. А по математике была такая женщина Марья Ивановна (вероятно Белявская), и она тоже была специалист. По русскому была Дарья Александровна Образцова. Еще были из России эмигранты, образованные, интеллигентные люди. От революции, когда там была, бежали, вот было очень много таких русских интеллигентов, настоящих, порядочных людей. Большие похороны были, когда умер Образцов, Дарьи Александровны муж, он тоже был учитель гимназии. Потом еще был по математике Бихеле, он был магистр в университете по математике. А по немецкому была, мы звали её Муха, потому что у неё была большая бородавка, как муха. Всё вспоминала, как её была фамилия, по-моему, или Мухина (это девичья, по мужу Дюмковская). Она была такого маленького роста. Всегда хвалила, что у меня по немецкому было хорошо. А по рисованию тоже свой художник был. Мы рисовали и у меня всегда пятерки были. Наверно, я рисовала хорошо, раз я так помню.

Когда я ехала на каникулы домой, свидетельство я получала раньше. За мной приезжала лошадь, и мы ехали с Валей Зыбиной, папиного двоюродного брата дочка, ехали домой на лошади в таких санях. Сани были такие специальные в подушках и в шубах. Это нам посылали, чтобы было тепло. Зимой на каникулы на Рождество две недели всегда были каникулы. А на Пасху это уже на пароходе ехали. Не всегда, но и на пароходе ехали. С Нарвой только и была связь пароходом «Выйт» (Победа) и «Заря», автобусы потом стали ходить.

В начале, конечно, было очень трудно с этой простой школы привыкать. Они же все из городской школы, а это много значит. Они учили эстонский, они все уже говорили по-эстонски. Эстонский был на высоте, дети все умели говорить. Учили так, что умели говорить, у них была разговорная речь. А мы приехали ля-ля и ничего. Вот только эта семья, где я жила. Вообще не говорила год, а потом я стала говорить. Хозяйский брат приезжал, у них был свой хутор, где-то за Таллином. Так он привозил всегда что-то такое деревенское из свинины. А он был эстонец, так он звал меня немкой, что я не говорю. Он подсядет ко мне, давай поговорим по-эстонски. Он не умел по-немецки, а Карли муж Шарлотты тоже по-немецки не умел. У них своя была там компания которые по-немецки говорили, и приходили в гости к ним. Он тоже по-немецки не умел говорить. Такой так прямо можно сказать чухна. Я однажды написала письмо такое, что хозяйка ничего хорошая, а хозяин так какой-то. Шарлотта нашла это письмо, наверно, проверяла, что я пишу домой. Она по-русски хорошо знала, была учительница немецкого до этого в гимназии. Ей было лет 50 с чем-то, когда я так жила у них. Она прекрасно говорила по-русски. Она на Украине была учительницей в революцию и рассказывала про Украину, как они там живут. Дома у них и телята и коровы, и на зиму животных вместе брали к себе домой. И пол земляной, как у эстонцев, у которых тоже был пол земляной у крестьян. И хаты (мазанки), что они покрывались не соломой, а навозом и красили их глиной. Это она хорошо знала. Что еще рассказывала, а я уже не помню...

Я не закончила в Нарве, потому что пришла война и нашу русскую гимназию закрыли, и нас перевели в эстонскую. Поскольку трудно было учиться русским в эстонской гимназии, тогда я приехала в Таллин. В 42 году моя сестра Наденька тоже закончила в Скамье школу. Она была на 5 лет младше меня. Она закончила Скамейскую начальную школу во время войны. Здесь уже не было школы. Помещение было, но школа там не работала, здесь были немцы. Один этаж была церковь, потому что церковь была разбита, а второй этаж была приёмная - немецкий врач.

Отец

Сазоновы (так звали по имени дедушки) были больше рабочие. Папа (1878 гр.) плавал кочегаром в начале, а потом капитан был финн и смотрит, что парень такой разбитной, умный, исполнительный, и сделал его рулевым. Он был на пароходе «София», который возил лес из Пскова. Из Пскова река Великая впадает в Чудское озеро, там лес грузили на баржи и сплавляли в море потом. А в Нарве был большой водопад, и перед водопадом делали гонки. Это финны делали, как папа говорил, такие мужики молодые да сильные. Они эти гонки делали перед мостом, перед водопадом и потом эти гонки через водопад они гнали туда к морю. И там уже покупали, были купцы, кто этот лес покупал - это в царское время было…

Папа был сапожником хорошим. Их было три брата дядя Коля, папа и дядя Лёша. Чем заняться в деревне? Кто мог рыбу ловил. У кого были силы и инструменты. Озеро рядом там и рыба. У кого была возможность, держали рабочих, шили сапоги. Скот держали. Что можно было делать? Были заводы кожевенные, там кожу делали. Молодёжь школу закончили, а эстонский не знали, потому что по-русски было больше. Кто в поле ходил, те умели еще немножко по-эстонски. В школе учили читать, писать. А разговаривать не с кем было. Только военные были эстонцы…

Папа был очень толковый, и они держали сапожную мастерскую. Человек 5 рабочих было. Надо было им дать работу, материал. Была большая мастерская, комната, туда они приходили, их и кормили, там они и работали, шили сапоги. Один папин рабочий был из Скамьи. Это было их с дядей Лёшей семейное дело. Машины (швейные) тоже были. Потом надо было продать эти сапоги, на ярмарки ездить. И в Нарву, и в Тарту, и в Пярну по всей Эстонии. Сыренские сапоги считались очень хорошие на всю Эстонию. «Sõrenstki sapad» говорили, уже такое название было. Все ходили в этих сапогах. И у меня были сапожки, и у детей - сапожки. Все старались обувь иметь свою. У некоторых получалось это шитьё, некоторые добросовестно исполняли, другие не так. Но надо было еще продать эти сапоги. Дядя Коля жил в Таллине, и он там продавал. Товар отправляли иногда туда. А дядя Коля любил выпить. Любил в карты играть…

Сама мастерская была в старом доме внизу, там была большая-большая комната, там тоже большой дом. Его братья (Заутины) построили. Старый дом, папа жил там, когда еще молодым. Потом они построили большой семейный дом, и мастерская была там. Большое помещение, направо кухня, там была спальня дяди Лёшина, и раньше мамина с папой комната. А большое — это была комната, где сапожники приходили и работали. Они шили сапоги. Папа их в Таллин тоже посылал, там были свои закупщики, которые этим занимались. Горбачевы, Быстровы у них сапожные магазины были. Помню, я маленькая подъезжала на финках туда, первым делом на кухню. А потом они все разошлись по своим домам. Бабушка была уже старая, тётя Агафья не захотела одна. Невестка, ей было трудно, а мама переехала сюда. А уже потом сапожники работали по своим домам. Папа выдавал им материал. Были заводы, которые кожи вырабатывали. Папа покупал кожу, сам кроил и давал весь материал им. Даже со Скамьи приезжали сапожники, брали заказы. Вот Травины были сапожники двое, дядя Саша и еще один, он был немой, Ваня его звали. Он не умел говорить, но сапожник был очень хороший. Жил в переулке, там было много домов. Курушевы – у них был большой дом, было 2 семьи дядя Ваня и дядя Ильюша. Это если и были, то дальние родственники. Косулин дом был рядом. А колодец был посредине деревни ...

Папа был сосланный перед войной. С дядей Володей Зыбиным им дали 6 лет в Коми АССР. Его арестовали в 40-м, потому что капиталист или как. Папа свои сапоги продавал на базаре, свой товар, а там считали это спекуляцией. Папа как пошла заваруха с властью, весь товар отдал в кооператив (в 1940 м после установления Советской власти). В этом доме напротив был устроен кооператив. Весь товар конфисковали. Тоже был Заутиных дом, это еще с царских времен были состоятельные люди. Они имели много земли и заводы, это их дом был. Но они не наши родственники. Говорят, Антон Заутин первый был, и у него было 11 братьев.

Вот дядя Володя Зыбин и отец были сосланы, какой-то Бор, что-то с бором связано, какой-то колхоз, лесоповал. Папа говорит там все доходяги, там не убежать, ничего не могли. Хотя пытались молодые. Когда их довезли по реке Печоре, то они видели, что с ними. Папе было уже 56 лет в это время. Еще был Транжителев такой Миша, он тоже работал, у него была своя мастерская. Он когда остановка была поезда, попросился или что, и больше уже не появлялся. Куда он пропал, никто ничего не знает про него. У Миши один сын в Ямах жил, а другой в Таллине был. А папа с дядей Володей работали в этом Бору, где лесоповал. И пап говорил, я бы пошел в лес, да с меня толку, а лучше я вам чего-нибудь другое сделаю. Вот он и предложил сапоги шить, подшивать или валенки. Так и договорился. Папа там подшивал валенки, сапоги делал, так их не посылали в лес. Это зима была 42/43 года. Потом пришло постановление, что этих стариков увольнять, потому что с них толку нет, а кормить надо. А постановление пришло зимой, им некуда идти. Пароход не идёт, только весной открывался путь. Пароходы только весной могли ходить. И вот они попросились их подержать еще в лагере. Был документ дан, сколько работал. Это уже в 46 году, наверное, было, когда его освободили. Тогда только они устроились весной на баржу, где надо было за скотом убирать. Был совхоз, который занимался, скотоводы. И надо было убирать за скотом. И таким образом они добрались и каким-то образом они очутились в Саратове. Кто-то им сказал, что там край богаче всего, хлебный край. И добрались они до Волги. Все, что на дорогу им дали каких денег, еды - у них уже всё было на исходе. Пришли в церковь, куда идти - только в церковь. Папа говорил, что мы были уже до того бедные, чтобы просить милостыню. И идёт такой старичок, как Никола чудотворец, с такой бородкой к ним. Они к нему обратились, помогите нам так и так. И он говорит, лучше всего вам поехать на пароходе, тут недалеко есть такое село Воскресенское, там есть сапожная мастерская и устроитесь на работу. Папа всё говорил, как будто Бог им послал, как чудо. И дал денег им на дорогу и еды дал. Добрались они до этого самого места, там хозяйку нашли, муж у неё был на войне, мальчик был. Жили там у неё. И дядя Володя там умер. Даже карточка есть: стоят папа, эта женщина и мальчик у гроба. Были сыновья у дяди Володи Павлик и Шура. Павлик был партизаном, и где-то погиб. Он был призван вместе с моим братом Колей. Они убежали потом.

Дом

Дедушка мой — дед Михайла. Дом моего дедушки, маминого отца Курушев. Очень большой дом, красивый. Дедушка раньше держал магазин, т. е. лавку, как раньше называли. Он тоже был купец, и в царское время он держал кабаки. В Скамье было, и здесь в деревне. Где раньше была казарма, там тоже был кабак, недалеко от пожарки. У нас в доме была лавка- продуктовый или какой магазин. А в лавке там всего, там было всякого товара и керосин, и дрожжи, и хлеб, и булка, и всё. Алкоголь - это в казёнке.

Дедушка был очень строгий. Я помню, как меня всё маленькую: «А, где твой деда?» - «На печке греет плечки» ...

В доме было большое зало, спальня. Большая лежанка вся кафельная. И печки все были оббиты кафелем, белые изразцы. Войдешь - комната большая была, белая плита большая и русская печка, всё было в кафеле и плита, и печка русская. А в зале был большой камин, но он был закрыт. При мне я не помню, чтобы он горел, мы его открывали. У дедушки он был закрыт. Мы всегда туда ёлку ставили. Я помню, маленькая набегаюсь на улице, мне холодно. Набегаюсь — на лежанку, а лежанка горячая, топили очень. Дрова были, заказывали. Дядя Саша Плазов привозил нам дрова из Овсово. Папин знакомый, Плазовы такие были, они продавали дрова и всегда березовые дрова у нас были. Костёр (стопка дров) всегда стоял летом, чтобы они высохли. Щит печки был в спальню, но он был обычный — не кафельный. Там кровати стояли - моя кровать, моего брата Коли. А потом мы купили кроватку от Священника. Он уезжал, продавал свои вещи, и папа купил красивую кроватку. Деревянная, но эта кроватка была с тюфяком с пружинами. Двери в доме были все со стеклами и были медные ручки. У дедушки было сделано так по-городскому. Двери раскрывали две, не то что одна, как в избе, а двери большие и открывали так на двое. Мы всё медные ручки чистили к празднику седолью, чтобы они были чистые и блестели. Были обои, а потом клопы появились и папа сделал стены папкой. Дядя Коля Соколов он был племянником папиным. Его сестра тётя Маша была за Соколовым замужем. Вот он отделал нам всю спальню, которая была раньше магазином или лавкой, и там была у нас спальня потом. Дядя Коля сделал нам папкой и покрасил потом. Голубая, помню, была сделана. Столовая была красивая большая, там старики жили, мой дедушка - мамин отец, бабушка Катя и бабушка Варвара на другой стороне. Бабушка Варвара 12 лет лежала, у ней был ревматизм и были какие-то банки. Что я учудила. Я хотела знать, что это за банка. Одну банку я положила на плиту, она как вспыхнет и прыгнет. Я так испугалась, но всё-таки справилась, пожара не произошло. В банке была какая-то мазь...

Чердак был красивый большой, чистый, там у нас кошечки всегда котенились. Я любопытствовала, и им всем молочка давала. А высокая лестница была, подниматься так и так. Дом был большой и высокий фундамент. Подпол так, что человек мог входить. Первая дверь от крыльца была в подвал. Там у нас маслобойка была, сепаратор, где мы делали масло и молоко. Нет, сепаратор дома был на кухни. А маслобойка была там. Вот Хорьковы, как их называли, это тоже Заутины, но у них прозвище было Хорьковы. Мы дружили, когда маленькие были. Она мне: «Катя принеси хлеба с маслом». Сидим, едим масло с хлебом и вот мы наслаждались. Сметана там была в подвале...

Мне так жалко своего дома. Он был такой просторный, чулан хороший был теплый, там и варенье держали и там большой сундук, где дедушка держал свои шубы, одеяла. Он был очень состоятельный. Дом у него так вышел. Был большой пожар (1901 г.). И мама еще помнит — дедушка только отстроил дом, и тот дом еще лучше был и говорит, этот пожар случился. И дедушка новый дом построил, этот последний, что сгорел уже в войну. Был большой двор у нас, мы-то держали две коровы. В сад входишь, была калитка и тут всегда была вода, здесь начинался сад у нас. Сад был очень большой. Я как вспоминаю, первый ряд был там, дорога, три ряда и всё яблоки. И яблоня была одна такая сладкая — ветки все на крышу. Я маленькая лазала, а Коля мой, он не умел. Я заберусь наверх, наберу яблок. У меня платьице было такое на резинке. Он говорит, ты себе всё хороших яблоков, а мне всё плохие бросаешь. Он не лазал, а я лазала, как обезьянка. Вот я заберусь на эту крышу, наверное, лестница была потому, что как иначе. По лестнице на крышу и с крыши на сук, и так яблоки собирали. Родителей дома не было, это когда они ходили на сенокос или куда. Дети ходили кто куда, потому что у них дома не было никого. Целая орава ребятишек, все хотят яблоков...

В доме Хорьковых, у них было 3 брата, у каждого было своя комната. Это тоже Заутины. Дядя Петя, он на пароходе рулевым был - «Заря» такая ходила. Потом был дядя, который работал у Маховых в кожевенном заводе, потом был еще дядя Ваня. 3 брата, и у них тоже большой дом был. Они пристройку сделали, так вот там большая семья была. Ребятня летом только и смотри. Маленькие яблоньки и лазили через...

Лошади у нас не было. У Сазоновых, папа говорил, у них была лошадь. Папа, когда ездил продавать, нанимал этих, были такие, забыла фамилию их. Они жили Коля-Ваня - это каменный магазин такой был рядом. Папа нанимал, и тогда они ездили по ярмаркам...

У нас были куры, овцы, один поросёнок обязательно был. Было две коровы, одна молодая «Красотка». Помню водила её в огород на привязи. У нас был огород-капустник. Водила туда её, теленочка водила. Там травка была получше, а маленького еще не брали в стадо, рано, не подходил он еще. Стадо в деревне большое было. Пастух приходил утром, его кормили. Сильно его уважали, о нём заботились. Стадо ходило до самой Смольницы. Были поля кругом, но это было всё частное, на частное не пускали. По лесу ходили, по берегу реки, пастухи знали, куда было можно. На сенокосы, это уже когда трава была скошена, тогда можно было ходить. Трава была скошена, сено запасено и тогда можно было ходить. Здесь было два стада. Одно стадо, которое приходило на обед, которое надо было доить. Корова только отелилась, и надо было обязательно доить, потому что молоко могло испортиться и корова могла заболеть. Приходили за Курушевых, там было большое поле, и они там останавливали это стадо. И мама, помню, ходила с подойничком туда корову доить. А так они ходили туда подальше, смотря какое время года, какая трава и куда можно было — это пастухи всё знали. Их встречали, как гостей и пирог иногда был, всё самое хорошее. По-очереди ходили по домам...

Кроме большого двора, у нас был хлев для поросенка и для коров. Туалет у нас был, где сени были. Прежде чем в дом войти были сени большие и чулан. Это уже в доме было. Веранда была большая. Веранда была пристроена потом, а так было крыльцо с фигурками. Не обычный такой столб , а такими виртуозами у дедушки были и крыльцо большое высокое. Я помню там от быка спасалася. Дразнили быка и прятались на этом крыльце. А дразнили «буб-бом загорелся кошкин дом, идет курица с ведром, заливает кошкин дом». И потом прятались на крыльце. Крыльцо было это вход для магазина, и отдельно черный ход назывался - это для своих. Папа уже потом обшил этот дом и выкрасил. Мастерская папина личная была в подвале.

А у нас еще гуси были. Я была маленькая, у меня было красное платьице, я выходила, и они на меня набросились на маленькую, и я была искусана даже от этих гусей. В доме большой чулан и там в сенях большой шкаф, где тоже были вещи дедушкины шубы. Хорьковая шуба, шуба баранья и шуба была какая-то. Еще и шапки и такие вещи, которые дома не держалися. Купеческий дом можно сказать. Он в какой-то гильдии был, наверно, при царе, гильдии купца. А у нас был телефон в доме...

Дом был крыт, как обычно покрывают, дранкой или что там. Кроме дома у нас был такой большой ко двору сарай. Сеновал был большой над двором. А сарай это специальный, где дедушка держал свою утварь, столы из магазина, лавки, прилавки с ящиками всякими такими. Потом бочки, где он держал сельдь, селёдки. Всё это тоже было для рабочих. Кто хотел рыбы или селёдку, он так продавал. Так это давалось, кто хотел деньгами или вот так, ли крупой. Мешки сахарного песка, муки — всё держалось там у дедушки.

В дому в столовой стол стоял такой, он открывался и закрывался. Мы там тогда занимались, я справа сидела, Коля напротив лобзиком вырезал, а Наденька сидела посредине. Это наши места были. Стулья венские были. И диван был. Большое зеркало от потолка до самого низа. И такая приставочка, где я держала куклы. Крёстная мне подарила красивую куклу ...

Дядя Коля

Дядя Коля - это мой дядюшка, папин родной брат. Папа его повез, когда ему исполнилось 18 лет, по-моему, брали в армию, не помню, или он говорил 20 лет (в октябре 1911 года). Это царское время было. И тогда повез его в Раквере. Раквере был уездный город. Повез туда дядю Колю в солдаты. А он был симпатичный, красивее всех этих Сазоновых, папы и дяди Лёши. Ему пары сантиметров не хватило, а то был бы в гвардии. А гвардия это уже считалось! Туда брали парней красивых и высоких. Это было при царе. У него почерк был красивый, и вот по почерку его взяли в чиновники, писарем (при интендантском управлении Петроградского военного округа, делопроизводитель IX класса). И он так продвинулся, что был в генералитете там в Петрограде. У него прислуга была, была большая квартира. Он взял себе в горничные отсюда. Она была Косулина. Он взял тётю Олю молодую 20-летнюю, и она жила у него, если не 17ть ли лет. Она молодая, красивая была девушка, но такого маленького роста. Была у него горничная. Придёт генерал, она ему только снимала, и подавала там что надо. А прислуга была своим чередом. А пошла революция, он рассказывал, как снимали погоны. Как на улице, как это все было. Когда революция пошла, так папа часто ходил дяде Коле хлеб носил. Потому что там хлеба не было.

У него дама была, какого-то большого мыльного завода начальника жена. Он там был пристроившись в революцию каким-то главным там начальником, уже от этой власти советской. И он этим домом занимался. А потом её арестовали эту женщину, сослали, а муж уже давно был сосланный. А дядя Коля остался не причем, а он до этого приезжал с этой дамой сюда. Какие отношения были, я уже не знаю, главное, что он за этим заводом каким-то следил или что. Вроде управляющего. Вот дядя Коля так пристроился (последнее место службы в Сов. России было - Представительство Башкирской Сов. Республике в Москве).

Он, перед тем как границы закрыли, приехал в Эстонию (оптировался в 1921 г.). Он не захотел там жить, революция пошла и всё такое прочее. И поехал тогда в Таллин. Он языка-то не знал, ну куда ему деваться? И он устроился в богатые дома Быстровых, Горбачевых продавцом. Когда революция началась ему было лет 30, я так думаю, может побольше…

Война

Немцы пришли в 41-м, я как раз была на каникулах. Немцы пришли- мы были в Овсово, у Плазовых. Эвакуировали всех деревенских, кто куда уехал, говорили — здесь будет большая битва. Они пришли в Скамью, их ждали — мы там окопы копали. Здесь копали окопы и там копали окопы. Мы ездили на лодке туда. Это советское время было. Командир, парень такой молодой приходил, меня всё на свидание приглашал. Мне было тогда 17 лет, а он пригласил меня через денщика. У него был денщик, он принес мне письмо, на лодке со Скамьи приехал и говорит: «Вот вам письмо». Я пошла, помню, на берегу я ему говорю: «Вы же женатые» по виду, а он: «Нет, я не женат». Он не пускал меня, я даже туфли оставила на берегу и убежала. Он потом еще раз приходил, а мама вышла на крыльцо и говорит: «Что это такое!» А он говорит: «Я пришел свататься за вашей дочкой». Мама говорит: «Да, она еще молоденькая, что вы хотите?» Вот так вот, помню это.

Мы ходили копать окопы, а Наденьку не брали. Я один раз говорю: «Иди ты теперь, мне уже надоело». Она пришла, тогда здесь копали, ей сказали: «Иди домой, ты еще маленькая. Пусть сестра копает». Её и не взяли. А мы ходили в Скамью копали окопы, всё думали, что немец придет отсюда. Понтонный мост был, но они его зарушили, чтобы немцы не пришли сюда. А немцы обошли кругом через Псков. Немцы пришли в Скамью и оттуда стреляли. Июль месяц был, так что перед Ильей. Уже Сыренец сгорел 19 июля. Нас отсюда вон, а некоторые остались в окопах, женщины, у которых коровы были. Стадо же ушло утром в поле, они должны были скот взять себе и потом в Гефсимании остановились в каком-то сарае. Там и были целое время, пока разрешили сюда уже придти. Может, кто и был, когда деревня горела, солдаты или люди в окопах сидели. На Поповой горе был большой окоп выкопан, и мы тоже там сидели. И мы тогда днем бегали домой. Еще простокваши, помню, целая полка была и мы ели. Это было, когда уже дежурный ходил по деревне, когда война началась. Каждый день ходил дежурный по деревне, такой был порядок. А уже когда немцы пришли на Скамью, они же постреливали помаленьку.

До этого все копали ямы и закапывали свои вещи. Такие вещи, которые можно было. Мы закопали свой сундук в своем саду в песок. Коли не было, он был в Нарве. Мы дали весть, чтобы он приехал и помог. Посуду, помню, закопали и здесь, напротив ямы и потом еще сундук. И потом, когда немец пришел, мы все жили в Сазоновой бане, нашего дома уже не было (сгорел). Вернулись в августе, через месяц ровно. И тогда уже разрешено было войти. Мы зарыли, а немцы не трогали, свои ходили и воровали. Немцы были там, где была почта, а сейчас кордон. Там была почта раньше в эстонское время. Мы приходили на своё пепелище и искали свои вещи, какой-нибудь котелок. Там в бане как картошку варить? Сковорода какая-нибудь, и вот мы это раскапывали и носили туда. Нам было разрешено ходить только до 10 или 9 часов. Пришли в августе месяце и жили в бане. Мы хотели достать одеяло из ямы, а тут идёт немец. А немца этого я уже знала. Как-то мы с Наденькой идем с Гефсиманиию. Там были свои вещички взяты, люди там остановилися. И самовар, я помню, мы тащили в мешке, и какая-то еще утварь была. И нас немец на новой дороге остановил. Дорога была пустая, не то, что сейчас заросла. Немец там дежурил, он нас остановил с ружьем: Куда? Вы идете к партизанам. Были в партизанах?» А я по-немецки уже говорила. Я стала с ним по-немецки говорить. «О! Фрейлянд. Девушка умеет по-немецки». Говорит: «А, что у вас в мешках? Партизанам?» Наденька маленькая была, на 5 лет моложе. Он говорит, покажите, что у вас там есть. А мы в баню тащили эту утварь. Мы показали всё это, самовар и что там еще. Он видит, что ничего нет. Я говорю, мы ничего, мы никаких партизан не знаем и не видели. И бежит один немец офицер, говорит: «Что такое, что случилось?». Говорю: «Вот, нас не пускают, якобы мы ходили к партизанам». И он сразу же: «Пропустить!» И мы так с ним поговорили, он нас пропустил и офицер ушел. Так вот этого офицера я уже знала, он на почте жил. Мы как проходим с Наденькой, тащим свои вещи отсюда, он сидит, курит. «О, фройлянд!». И кричит: «Гутен абен!» И разговаривать хочет. Он увидел, что мы раскапываем яму, и прибежал. Я говорю: «Ну, пропали наши вещи». А у нас там и одеяло, и дедушкины шубы, тоже такой товар. Золота не было, золото все уже убрали коммунисты, они же все до этого конфисковали. И деньги, и всё-всё, а потом папу арестовали. Это до этого было. Я говорю немцу, что там же вещи наши, а нам замок не открыть. Замок-то заело. Он раз-раз, ну что мужчина, парень такой здоровый, высокий. Немцы такие были парни-то симпатичные. Он нам открыл и говорит — все в порядке. Если чего еще, приносите, я помогу вам. В общем, он всё нам сделали, и закрыл заново. И помог нам даже зарыть. Мы все время боялись, что он знает теперь это место и придет, а они даже не тронули — это всё свои лазили...

Дом наш сгорел, деревня вся сгорела 15 июля. Не все, но много. Война началась летом, всё было посажено картошка и овощи, надо было их убирать. Жили тогда в Сазоновых бане. Баня была целая у них. Дядя Лёша был уже умерши, тётя Агафья и мы там жили. Как только разрешили нам придти обратно немцы. 19-го? июля деревня сгорела, а 19-го августа разрешили к своим домам придти. На зиму мы переехали, мамина двоюродная сестра жила в Скамье, и мы переехали на зиму туда с 41 года. Жили в Скамье у Паншиных. Она жила через реку как раз домик маленький. Когда я узнала, что в гимназии школу открыли, я тогда поехала. Миша еще ехал, их повозка ехала в Нарву, и взяли меня. И там мы при немцах ходили только вечером и бомбили часто, и в убежища бегали. Это был 42-ой год. Не помню, надо было платить при немцах за учёбу, но, по-моему, нет.

Мы приехали с Наденькой к нему, когда в Нарве русскую гимназию закрыли зимой 42-го. Война, немец уже был, и мы приехали к дяде Коле. У него была комнатушка небольшая, и вот мы там жили втроем. Была дама одна, которая нам напротив жила. Но они, наверно, не были женаты. А детей у него не было. Тогда ему, конечно, было трудно, что он не знал языка. Но он пристроился продавцом, так он был на все руки мастер. И сапоги продавал. Папа до этого времени сапоги к нему туда отправил. Он их где-то запрятал, вот мы на это и жили во время войны. Он менял сапоги у эстонцев в деревне за свинину, за мясо, вот мы и прожили войну. А хозяйка была Верочка, она родом из Петрограда и родители, но её фамилия Краузе была. Не русская фамилия, она была эстонка или еврейка — Бог её знает. Но она похожа была больше на эстонку. Её звали Вера Денисовна. Это была дядина протеже такая. И вот мы там войну прожили. Дядя Коля любил поддать и всегда орал, кричал на весь коридор : «Дети сыты? Дети сыты?».

Дядя Коля он жил в Таллине на улице Тобеса. Он снимал квартиру. 6 русская гимназия, она раньше была на Крейцвальди и это помещение, тогда было при немцах и при Эстонии Lendulikool летное училище. А школу перевели на Пикк 69. Вот там я и закончила в 1942/43 году. Училась вместе с епископом Корнилием. Но они приехали из Печор, там тоже гимназию закрыли. Он с одной девушкой приехал, Ия Батурина. Она потом была подругой моей сестры Нади. Они потом закончили педагогический институт. А я больше не могла учиться. Тогда был такой порядок, что если ты рабочую (трудовая) повинность не выполнил, то в высшем учебном заведении учиться не могла. Надо было ехать в Германию и там 2 или 3 года. Дядя меня не пустил, говорит: «Ты что с ума сошла? Когда под откос поезда пускают и бомбят, а ты поедешь. Давай работай». Я пошла работать. Он в магазине работал приказчиком. Тогда считали не продавец, а приказчик. И он там устроил меня бухгалтером, я училась там бухгалтером, счетоводом. А потом пошла учиться на бухгалтера. Тогда я мало проработала, и разбомбили это предприятие, это напротив театра «Эстонии» на Эстония пуэсте. Магазин был большой и дядя Коля был там приказчиком. И кассира заменяла в магазине, продавцом, когда надо было. Много было товара и народу. Потом я работала в Министерстве Рыбной Промышленности диспетчером. Потом я работала кассиром, сначала в «Вторчермет». Я не могла дальше учиться, война мне всё попортила. А папа всё хотел, чтобы я училась на врача. Поехала в Германию ...

Мы с Наденькой ходили во вторую смену в гимназию на Пикк 69. И вот идем мы вечером поздно, это мы возвращалися, если в 2 часа начиналася учеба, то часов в 8-10 уже темно. По улице идём, и немец идёт, а мы тоже боялись. Всё была пропаганда такая, что насилуют и груди вырезают и бог знает что. Немец: «Девушки, вам не надо, я провожу вас». Я говорю: «Спасибо большое — я не одна». Наденька только начинала, а я кончала гимназию. Я говорю «Нет спасибо большое, мы сами дойдем и нам не далеко». Я уже врала, это было очень далеко от гимназии. Надо было на трамвае ехать. Тобиаса - это почти Кадриорг. А мы шли пешком, по Гонсиори, потом на Якобсони. Денег на трамвай не было. В общем, мы трамбовали все прямо и по Нарва мантеее, и по Крейцвальди, и по Гонсиори. Там потом сгорели деревянные дома, вот по этой улице мы ходили. Мимо церкви маленькой, церквушка такая маленькая была на Гонсиори. Которая была, там магазин сделали потом, цветы продают «Каннике». Там было подворье Пюхтиц. Внизу в этой церкви были комнаты, были кельи, там монашки жили. Мы ходили так прямым ходом, начинали парк перед школой, по-моему, называли Посадский парк и через этот и на Нарва мантее. Потом с Нарва мантее на улицу Уус и там на Пикк ...

Я не знаю, чтобы дядя платил за гимназию. По-моему, не платил ничего, он никогда не говорил. Он всегда заботился, чтобы мы были сыты. А его женщина всегда закрывала на ключ все. А Наденька хотела есть, она у нас пышечка, полная такая была. С детства её берегли, манную кашку для неё варили. Она привыкла, а мне было всё равно. Она: «Я есть хочу!». Я говорю: «Нету, нечего есть, у Веры все закрыто». Она пирогов напечет, но всегда на ключ закрывала. А я умела, как-то открывала.

Мы даже картошку возили из деревни. На поезде возили картошку. Сажали в деревне, мама тогда в деревне жила. Мы все огороды справляли. И брат был, они жили здесь, а мы приезжали на каникулы в Скамью. Они жили в Скамье, а огород в Сыренце делали, там же негде. У Коки (Кока это крёстная) так их звали, она Паншина была. Она была двоюродная сестра мамы. А Коли брату была крёстная. И мы все её Кокой звали. Она нам сказки рассказывала, когда приезжала, она умела и читать, и писать. Женщиной была не совсем такой простой...