Криуши, часть 2

Школа в Криушах

В своих мемуарах С.В. Рацевич вспоминает: «... Подплываем к Криушам - центру Козеской волости. С реки отчетливо видны все его казенные, общественные учреждения и постройки. За густой зеленью лиственных деревьев вырисовывается Александро-Невская церковь. Ближе к реке, неуклюжее деревянное здание шестилетней криушской школы. Между ней и небольшим домом, где помещается волостное управление, сложенный из дикого камня прямоугольником памятник участникам Освободительной войны буржуазной Эстонии. Венчает памятник орел.

«Криушский ансамбль» составляют три деревни: Криуши, Долгая Нива, Пустой конец. Криуши находятся за маленькой речкой того же наименования, впадающей в Нарову. Еще дальше вглубь Долгая Нива и Пустой конец ...

Кипучую общественную деятельность проявлял настоятель Криушской церкви протоирей Владимир Преображенский ... Просветительная работа в Криушах больше сосредотачивалась в школе, нежели в народном доме просветительного общества «Луч». В свое время старейшие учителя, супруги Гагарины, немало отдали сил и труда занятиям с молодежью в просветительном обществе «Луч», но отдача оказалась небольшой, и они переключились на занятия с детьми. Появление в школе молодых учителей А. П. Пяристе и его жены О. С. Грибовой сразу же внесло живую струю интересной внешкольной работы. Ольга Семёновна организовала хор. Александр Павлович оркестр русских народных инструментов. Под его руководством ребята с огромным интересом занялись изучением шахматной игры».

Сельская школа тех времен была особым, очень важным явлением сельской жизни. Почти 40% крестьян Принаровья были людьми неграмотными. Радио было только у более-менее обеспеченных людей, до телевидения было ещё очень далеко. Школа была почти единственным очагом культуры и образования, несущим людям свет знания.

Александр и Ольга были красивой парой. Как бы соревнуясь друг с другом, они всколыхнули мир сельской глубинки. Отец организовал струнный оркестр, шахматный кружок. Мать организовывала спектакли, праздничные концерты, школьный хор. Вместе они устраивали поездки на колесном пароходе «Заря» в Нарву, экскурсии в Таллин ...

Наконец состоялся их первый школьный выпуск, в большой мир ушли их первые воспитанники. Эти первые ученики сохранили на всю жизнь любовь и благодарность к своим первым учителям. Уже сами, будучи бабушками и дедушками, они долгие годы приходили в день рождения мамы 1-го июля на улицу Тулевику (Виру) в Нарве, приносили цветы, вспоминали Криуши, пели песни. Проходящие мимо по улице люди останавливались и слушали, как они поют ...

Незабываемый хор они составили и при выносе тела мамы из церкви и на кладбище в день ее похорон. Пели её любимую песню «Гори, гори, моя звезда...».

Отец - Александр Пяристе

Материалов о происхождении моего отца осталось мало. Человека, подобного моему крестному, который столько знал о маминой грибовской родне, здесь, к сожалению, не нашлось. Только бабушка Миля, мать отца. Но она умерла слишком рано, когда я был ещё слишком молод, чтобы серьезно задуматься о своих предках. Остались фотографии и обрывочные воспоминания от рассказов бабушки...

Мои прадед Вильгельм (Вилли?) и прабабушка были, видимо, из небогатых эстонских крестьян. Семейного хутора они своим детям не оставили. Детей, по крайней мере, было двое – моя бабушка Эмилия и её брат Ян. Эмилия училась в школе и получила какое-то образование, что дало ей возможность впоследствии поехать в Москву и устроиться в какой-то богатой семье экономкой и воспитательницей хозяйских детей.

В те времена, времена столыпинской реформы, много эстонцев устремилось в поисках счастья и лучшей доли на необъятные просторы Российской Империи. Так возникли эстонские поселения в Сибири, в Крыму и на Кавказе. Такой переезд не считался какой-то изменой своей родной эстонской земле, чем-то недостойным. Да и не было, видимо, тех этнических, национальных и прочих проблем, которые сотрясают наш нынешний век. Люди просто ехали туда, где были свободные плодородные земли, возможность работы и хорошего заработка.

Так моя бабушка оказалась в Москве. Здесь она встретила мастерового Павла Позднякова, предки которого были русскими и украинцами. Они поженились, пошли дети. Сначала родился Александр (29 марта 1911 г), мой будущий отец, потом Эндрик и Виктор. Нашел в старых письмах, что Эндрик родился в Перьми в 1913 г. Как они попали в Пермь – не знаю... 

Вначале всё было хорошо, но потом времена переменились. Началась Первая мировая война, затем Революция в России. Умерли муж Павел и младший сын Виктор. С двумя детьми на руках, Александром и Эндриком, Эмилия Позднякова вернулась в Эстонию. По-видимому, они стали жить в Эльва(?), где дети пошли в школу. Однако из старых писем точно известно, что в 1933 г Эмилия жила в Laius-Tähkvere. Может быть именно там дети пошли в школу? После окончания школы Александр поступил в Тартуский университет, а Эндрик стал работать где-то в промышленности.

При массовой смене фамилий в Эстонии Александр и Эндрик приняли новую фамилию Päriste (Пяристе), что можно расшифровать как «настоящий путь» («päris» – настоящий, истый, сущий, действительный, прирожденный, а «tee» - дорога, путь)Бабушка же менять фамилию не стала и осталась Эмилией Виллемовной Поздняковой.

На каких предметах специализировался Александр в Университете, я не знаю. В те времена была практика отделять гуманитарную группу предметов от технической, гуманитарное образование от технического. Что он выбрал? Знаю только, что он умел играть на нескольких музыкальных инструментах, особенно любил играть на скрипке.

После окончания Университета он был направлен школьным учителем в деревню Криуши (Krivasoo) на реке Нарове. В Криушах Александр Пяристе встретился с моей будущей мамой – Ольгой Грибовой.

Семья

Как потом говорила мама, учительствование в Криушах было лучшим временем её жизни. Здесь раскрылись её таланты учителя, организатора, затейника. Она была молода, красива, полна энергии. Здесь она встретила свою любовь, молодого учителя Александра Пяристе. Молодые люди полюбили друг друга и решили пожениться. Но «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Сохранилось несколько писем тех лет. Первое письмо Александра, где уже просматривается серьезное увлечение Ольгой, датируется 12.11.34 г. В письме отца от 27.06.35 г. говорится, что все их друзья их уже поженили, а в письме от 04.07.36 г. отец говорит, что готов ехать в Низы свататься. Письма очень ласковые и трогательно нежные. Все письма отца матери на эстонском языке (их переводил мне Хейно Голиков), только несколько слов по-русски, и те с ошибками. В письмах же 1944 года уже видно довольно хорошее знание русского языка ...

Мать Александра, Эмилия Виллемовна, была против брака с Ольгой. Во-первых, она не хотела иметь невесткой русскую, предпочитая эстонку, а во-вторых, Ольга была почти на 3 года старше Александра. Да и характер у будущей невестки был не самый простой. Но пришлось уступить.

Молодые венчались в Успенской церкви Ивангородской крепости (регистрация 30-го августа 1936 г.). Свадьбу широко отпраздновали в Низах. В медовый месяц они отправились в путешествие через Хельсинки (тогда Гельсинкфорс) на остров Валаам, который в то время принадлежал финнам. С собой взяли Александру Харлампиевну, для которой это была уже 2-я поездка на Валаам.

Деревня Низы находилась недалеко от Криуш, поэтому молодая пара часто туда ездила. Дядя Миша, брат мамы, вспоминал простоту и скромность отца, мягкость его характера, стремление помочь по хозяйству, на сенокосе. Не проявляя особой активности, отец, тем не менее, не отказывался и от рюмочки, но так, чтобы не заметила мама, которая относилась к этому занятию весьма отрицательно.

Вообще-то, в семье верховодила мама. Она стремилась диктовать, указывать, что кому делать. Отец старался прямо ей не перечить, смягчал ситуацию и успокаивал её таким образом, что у неё оставалась полная уверенность, что всё будет так, как она хочет. Однако, как она сама рассказывала, благодаря дипломатическим способностям отца, дело в конечном итоге кончалось тем, что принималось решение отца, но при этом самолюбие матери не страдало...

В 1938 г (3-го октября) появился на свет я и, как это обычно бывает, всё завертелось вокруг любимого чада. В младенчестве меня крестили в Православие. Крёстным отцом стал мамин брат Александр Грибов, а крестной матерью – мамина школьная подруга Зинаида Голикова. С крёстными родителями мне очень повезло. Крёстный долгие годы был моим другом и советчиком, от него многое узнал об истории нашей семьи. Крёстная помогала мне смягчать стремление матери диктовать мне «всё и вся», когда я уже был взрослым человеком, защищала перед матерью моё право на собственную жизнь ...

По рассказам матери, крестил меня пьяный поп, и все очень боялись, как бы он не утопил меня в купели. Об этом эпизоде мама иногда вспоминала, когда на меня за что-то сердилась. Что, мол, взять с такого, когда его крестил пьяный поп.

Когда бывал особенно упрям, она вспоминала и мою национальность: «Упрямая чухна»...

Постепенно приходил достаток, семья покупала дорогие по тем временам вещи: фотоаппарат «Agfa», радиоприемник «Marconi» и велосипед «Dürkopf». Когда началась война в 1941 г., приёмник по требованию советских властей пришлось сдать на сборный пункт, который сгорел при отступлении русских из Нарвы. А на велосипеде впоследствии ездил все свои школьные годы, учился ездить в Низах, а потом гонял из Нарвы в Усть-Нарву и Низы... 

Начало войны

Наша семья продолжала жить в Криушах, но становилось всё тревожнее. Надвигались большие события, стало всё более чувствоваться приближение войны. Осенью 1939 г. в Эстонию были введены советские войска, напряжение усилилось.

Однажды отец пришел с какого-то патриотического собрания и сказал, что вступил в организацию Isamaaliit («Союз Отечества»), цель которого заключалась «в воспитании национального и государственного мышления, а также в поддержке национального духа». Мать его очень ругала, обвиняла в бесхарактерности и глупости. Отец оправдывался тем, что все вступили, и ему неудобно было остаться в стороне...

Видимо, отец не имел каких-то твёрдых политических убеждений. Мама вспоминала, что в его в кабинете в Криушах на стене висел портрет Ленина, которого отец считал гением. Некоторые из его друзей этого очень не одобряли, но отец был непреклонен и портрета не снял.

В 1940 г. власть переменилась, Эстония было включена в состав СССР. Начались различные перестановки в системе управления страной, смена начальников разного уровня на более лояльные. В рамках этой компании отца назначили районным школьным инспектором волости. Почему выбор пал именно на него? Видимо, потому, что он был ничем не запятнан, молод, пользовался авторитетом у населения, был вежлив и дипломатичен и, что очень важно, списки членов Isamaaliit в руки НКВД очевидно не попали ... Мы получили квартиру в Нарве рядом с вокзалом (Raudtee, 17), стали более часто ездить на море в Усть-Нарву. Школьным инспектором он оставался и до июня 1941 г., когда началась война.

Вскоре после начала войны в Нарве стал формироваться эшелон якобы для рытья окопов где-то в районе Риги. В этом эшелоне должна была ехать и группа учителей. Отцу по должности ехать было совсем не обязательно, но ему неудобно было остаться в стороне, когда его подчиненные едут, совесть не позволяла не ехать. И он поехал. В интернете нашел другое толкование этих событий: «2 июля 1941 г. на территории Эстонии, находившейся под контролем Красной Армии, началась отправка в Россию мужчин призывного возраста. Всего в Россию было отправлено более 30 000 мужчин. Это фиктивно называлось «обычной мобилизацией», хотя на самом деле это явление было частью «тактики выжженной земли». Получается, что их в действительности забрали не временно, на окопы, с последующим возвращением в Нарву, а фактически мобилизовали в армию. Но поскольку времени на то, чтобы сделать из них советских солдат, не было, то просто отправили в тыл...

С какого возраста ребёнок может помнить своё прошлое? Трудно сказать, но, видимо, бывают такие отдельные яркие эпизоды, как ослепительные вспышки на тёмном фоне забытых событий, которые оставляют след на всю дальнейшую жизнь. Несколько таких эпизодов относятся к 1941 году, когда мне было 2 года и 8 месяцев.

Начало войны... Провожаем на вокзале в Нарве отца на рытье окопов. Отец около распахнутой двери вагона теплушки, держит меня на руках... мать рядом плачет... Отец успокаивает, он ведь скоро вернется. Он в белой рубашке с засученными рукавами... Эшелон начинает медленно отходить, отец вспрыгивает и сидит, свесив ноги, в дверях теплушки... Поезд отходит... Отец машет рукой... Я тоже плачу... Больше мы его никогда не видели.

Отец уехал. Надо перебираться из Нарвы в Низы к родным, чтобы быть вместе в это трудное время. Мать решила помыть меня перед дорогой в ванночке, собирает вещи...  Страшный грохот... Мать тащит меня куда-то вниз, в подвал, мокрого, завернутого в одеяльце... Вокруг битые стекла...Это немцы разбомбили скопление эшелонов на нарвском вокзале. Моя крёстная, Зинаида Голикова, работала в то время в Нарве на железной дороге и хорошо запомнила тот налёт. На станции Нарва одновременно находились эшелон с ранеными, эшелон с горючим и эшелон с морскими артиллерийскими снарядами большого калибра. И тут налетели немецкие самолёты. Рельсы и куски тел летели на другой конец города, в окне квартиры крёстной застряло половина трупа матроса, часть горючего  стекало в речку, горела вода... А наша квартира в Нарве была почти рядом с вокзалом, примерно, где теперь ЗАГС.

Следующий эпизод. Мать тащит меня куда-то вверх на горку в Ивангороде... Место открытое... укрыться негде... Она всё время со страхом поглядывает вверх... Откуда-то сверху несется пронзительный тонкий звук, как будто звенит комар... Высоко в небе немецкий самолет, он внушает ужас... Это мы перебирались к каким-то знакомым в Ивангороде, потому что жить рядом с вокзалом стало очень опасно. Потом приехал на лошади с телегой дед и забрал нас в Низы. Этот звук самолёта в высоте остался закодированным где-то глубоко во мне. Когда его слышу, возникает какое-то беспокойство, чувство опасности, дискомфорт...

В момент прихода гитлеровцев мы с мамой находились в Низах, бой в деревне вместе со всеми крестьянами пережидали в Хвощеве.

Затем, когда фронт отодвинулся на Восток, переехали обратно в Криуши в старую квартиру, из которой полностью переехать в Нарву до начала войны так и не успели. Жили в том самом здании школы, о котором писал С.В.Рацевич - «неуклюжее деревянное здание шестилетней криушской школы».

В Криушах мы жили до февраля 1944 г, мать учительствовала. В летнее время меня отвозили из Криуш в Низы, где я неделями жил на хуторе у крёстного...

1941-1944 гг. в Криушах

Ещё в первые дни войны маме поручили выступить от имени учителей на каком-то митинге в Криушах. Набрав цитат из газет, она что-то там говорила, типа, «мы все, как один, выступим против агрессоров» и т.д. Но нашелся кто-то, кто записал эти слова. И теперь первым потрясением с начала оккупации явился инцидент около магазина, когда она стояла в очереди за хлебом. Какие-то эстонцы-националисты вытолкали её из очереди как «коммунистку» и «большевичку»... Она горько плакала. Потом стали вызывать в гестапо на допросы, обычно ночью. Защитили её родители учеников, убедив власти, что она вне политики.

Во время оккупации школа в Криушах работала, детей учили грамоте, острых тем избегали. В школе повесили портрет Гитлера, но висел он недолго. Кто-то выколол ему глаза, учителя были в панике, что делать. Тихонечко сняли портрет. Пронесло, никто не донес...

В школе квартировала небольшая немецкая воинская часть. На общей кухне работали поварами француз-эльзасец и австриец. Чтобы к ним хорошо относились, они постоянно подчеркивали, что они не немцы. Австриец подарил нам стопку фотографий Вены...

Как-то в Рождество по поручению товарищей пришел какой-то солдат-немец и попросил маму отпустить меня сфотографироваться с ними на коллективном фото. Они, мол, хотят таким образом как бы вспомнить своих детей в Германии. Она отпустила. Привели меня в класс, там уже все подготовились – кто возлежал на полу, кто сидел, кто стоял. Посадили меня на пол спереди. Помню, для усиления освещения подожгли кучки пороха... Где-то сейчас может быть имеется это фото...

Как-то на противоположный берег реки выбежал парнишка, пастух-эстонец, и стал кричать, что он только что видел партизан. Немецкие солдаты стали переправляться на ту сторону Наровы на лодках, был бой... Потом они перевозили обратно своих убитых и раненых...

Ещё мне почему-то запомнилась жизнь в Криушах в то время какими-то постоянными пожарами. Рядом со школой, где мы жили, была баня, которая несколько раз горела, я наблюдал это из окна квартиры. Под Новый год случился пожар и в нашей квартире. Перетаскивали ёлку с горящими свечами из одной комнаты в другую. В это время взорвалась настольная лампа на столе. Она была заправлена бензином, керосина не было. Бросив ёлку, взрослые стали тушить пожар, но тут загорелись шторы на дверях от свечей оставленной рядом ёлки...

Эвакуация в Метсакюла

Когда советские войска приблизились в феврале 1944 г. к Криушам, немцы в 24 часа эвакуировали всех жителей в глубь Эстонии. Взяв самое необходимое и закопав в подвале дома посуду, мы двинулись в путь на дровнях. Крестьяне и тут нам помогли, выделили для нашего скарба целые дровни, мама пользовалась в деревне большим уважением.

Помню ночь... длинный крестьянский обоз... светло от зарева, на востоке всё небо розовое – это власовцы, отступая, жгли деревни Принаровья...

По пути остановились отдохнуть в каком-то большом сарае, гумне, крестьяне стали располагаться ко сну. Тут пришли человек десять немецких солдат, очень уставших, им освободили угол сарая. Среди солдат был художник, он стал рисовать крестьянских детей, в уплату давали хлеб... С того времени остался мой портрет, который до сих пор висит на стене. Кто был этот художник? Погиб ли он или остался жив, стал ли знаменитым?

Другой эпизод этой поездки. Яркое солнечное морозное утро... Мы около какого-то хутора, вокруг немецкие солдаты. Вдруг налетели самолёты, они летали очень низко, над самыми верхушками деревьев, поливая всё из пушек и пулеметов, бросая бомбы... Мы бросились на землю, мать закрыла меня своим телом... Опять пронесло... Видимо, это был налет штурмовиков ИЛ-2.

Добрались мы до деревни Metsaküla недалеко от Sadala (волости Jõgeva). Там жила моя бабушка, бабушка Миля, мать отца. Маленький домик располагался в низинке, повыше был очень бедный дом, где жила моя будущая подружка по играм по имени Вайке. Чуть в стороне был богатый хутор, куда мать в дальнейшем ходила батрачить, полоть на огороде и выполнять другие крестьянские работы, зарабатывая нам на пропитание. Хозяин хутора очень не любил русских и издевался над ней. Потом, по мере роста успехов Красной армии на фронте, он становился всё любезнее и любезнее...

Как-то раз ночью, зимой, в домик наведались русские партизаны (или парашютисты) на лыжах. Их было человек пять. Командир спросил, кто в соседней комнате. Мать ответила, что там спит ребёнок. «Ой, ли?» Командир прошёл и осветил кроватку и меня фонариком... Партизаны были очень усталыми и голодными. За ними по пятам гнались Omakaitse («Самооборона» из местных хуторян), поэтому они очень спешили и просили поесть. Бабушка повела их в кладовку, они буквально выхватывали еду из рук, тут же пили сырые яйца... Какова была их дальнейшая судьба, не знаю...

17-го сентября 1944 г. Красная армия прорвала оборону немцев на юге Эстонии в районе Тарту, началось стремительное освобождение страны.

Однажды мы проснулись ночью от близкой стрельбы, взрывов, пулеметных очередей. Где-то рядом был бой, были видны вспышки разрывов...

Утром мы с бабушкой пошли посмотреть, что там было. На болотистой сельской дороге завязли и были подбиты два «тигра». Залез на башню и заглянул в открытый люк. Помню ряд блестящих снарядов по внутренней окружности башни... Так через Метсакюла прокатился фронт.

И вот как-то раз, солнечным днём конца сентября 1944 г., мы увидели, как к нашему домику с пригорка спускаются трое военных в абсолютно выцветших гимнастерках, почти белых. Первой бросилась им навстречу бабушка. В одном из них она узнала своего младшего сына Эндрика... Солдаты были очень утомлены, они отводили куда-то пленных немцев, а на обратном пути заглянули к нам. Бабушка сразу стала их кормить, выстирала и заштопала гимнастерку сына. Он нёс на плече ручной пулемет, и на этом месте гимнастерка буквально расползлась, местами выступала соль от пота. Эндрик рассказал, что Александр жив и воюет в рядах Эстонского корпуса.

У солдат было очень мало времени, не более двух часов. Поспав полчаса перед уходом, они двинулись в путь. Мы очень боялись, что по пути их подстерегут metsavennad. Действительно, через некоторое время после их ухода недалеко раздалась стрельба, потом всё стихло. Бабушка очень переживала, но Эндрику не суждено было погибнуть от руки «лесных братьев». Он погиб при освобождении острова Сааремаа 14-го октября 1944 г. (через 2 дня после десанта под Винтри) и похоронен на воинском кладбище недалеко от Курессааре у деревни Метсалнухи.

Местность, где жила бабушка Миля, отличалась в то время изобилием густых лесов и труднодоступных болот, ограниченной сетью дорог. Это на север от Mustvee и Jõgeva. В разное время в этих лесах скрывались разные люди.

Во время оккупации в лес уходили те, кто хотел с оружием в руках бороться против немецких захватчиков, и это были не только люди прорусских и просоветских взглядов. В лес уходили также и те, кто не хотел идти по мобилизации в немецкую армию, надеялся в лесу дождаться прихода русских...

Один такой, какой-то знакомый, заходил покушать, а винтовку поставил в сарае. Когда никого не было рядом, я тут же стал её изучать, пока не отняли...

Когда фронт отодвинулся на Запад, леса наводнили «лесные братья» («metsavennad») другого состава. Состав их был весьма пёстрый. Тут были принципиальные националисты - борцы за независимость Эстонии, не успевшие отступить гитлеровские приспешники и солдаты, дезертиры, уголовники и откровенные бандиты. Были и люди, которые надеялись пересидеть в лесу это переходное время, поскольку, по их мнению, сюда придут американцы.

Сейчас много пишут о «лесных братьях», как о героях, боровшихся за свободу и независимость Эстонии, но в моих детских воспоминаниях и по рассказам бабушки, которую уж никак нельзя обвинить в политических пристрастиях, это были жестокие убийцы мирных жителей. Они уничтожали хутора, из которых кого-то брали в Красную армию даже просто по мобилизации, кто как-то проявил симпатию к новой власти. Их обычной тактикой было ночью окружить и поджечь хутор, а выскакивающих из огня людей расстрелять. Помню, только в нашей округе было три таких случая, а один такой хутор был совсем близко от нашего домика, и эту семью хорошо знала бабушка.

Сына хозяина хутора взяли в армию, потом ночью была стрельба и зарево пожара, а утром мы с бабушкой пошли посмотреть, что там произошло. Напротив пожарища хутора, где еще тлели головешки, на бревне у колодца сидел старик. За одну ночь он стал совсем седым, взгляд его был какой-то остановившийся, ненормальный... В огне погибла вся его семья, сам он чудом остался жив, потому-что не стал выходить во двор, а полез в подвал, едва не задохнувшись от дыма...

Жестокое было время. Мать и бабушка очень боялись, что придут и к нам. Ведь оба сына бабушки – Александр и Эндрик – были в Красной Армии.

Конечно, я не претендую на абсолютную объективность описываемых здесь сложных и неоднозначных событий. Это воспоминания глазами 6-летнего мальчика, как он их тогда запомнил...

Письма отца

Теперь, после освобождения Метсакюла и встречи с Эндриком, появилась возможность переписки с отцом.

Но первыми письмами после освобождения отец обменялся с низовской родней, поскольку они были освобождены от немцев раньше нас. Сохранилось письмо отца от 24.03.44 г. к родным. В письме он пишет о нас: «... Если они действительно у моей матери, то это уже уменьшает моё горе наполовину, так как это место находится далеко от дорог и населения, где могут происходить бои... Но надеюсь, что скоро будем опять все вместе: и вы, и я, и Леля, и мой Арно. Этот день недалек!».

Далее он пишет: «... А между прочим, мы посылали вам из Урала весной 1942 г. через Международный Красный Крест письма с текстом «прошу сообщить моей жене ... что я жив и здоров». Интересно, получили вы это сообщение? Думаю, что нет. Вам ведь, наверное, говорили наоборот – что мы все тут погибли, что нас не надо ждать. Но, как видите, дело такое, что мы не только что погибли на Урале или под Великими Луками, а наоборот: мы идем домой, к родным, к вам... Вы в Низах уже свободны, вы уже настраиваете свою жизнь. Но надо освободить ещё Лёлю и Арно, надо освободить еще всех остальных, весь народ...».

Он, конечно, знал, что письма проходят через военную цензуру: «... А что касается лично меня, то я живу до сих пор хорошо. Кормят нас хорошо, одеты мы тепло, ... обращение к нам со стороны начальства хорошее. Здоровье у меня прекрасное... Особенно понравился мне Урал. Какая красота, какой хороший климат. Я чувствовал себя там как на даче...». Что-то не верится, что всё было так уж хорошо.

Когда фронт прокатился дальше на Запад, стали думать о возвращении в Нарву. Сначала переехали в Муствеэ, где мама стала работать в школе.

3-го октября 1944 г. (за 9 дней до трагического десанта на Сырве под Винтри), отец послал нам два письма. Одно письмо мне лично.

Маме он писал: «... для вас война закончена, к вам она не возвратится больше никогда. А у нас тут еще кое-какие счеты, расквитаться нужно с нашим историческим исконным врагом. Тогда и мы можем сказать: хватит, теперь домой. Это время уже недалеко. Надеемся, что всё будет наилучшим образом, как пока всё и происходило... Лёля, любимая моя, как ты там. Я хотел бы быть с тобой, поцеловать тебя, хотя бы ненадолго увидеть тебя...».

Письмо мне написано крупным четким почерком. Он пишет: «... Дорогой Арно! Сегодня у тебя Большой и Великий день. Сегодня тебе исполняется 6 лет. Ты вырос уже большим мальчиком, или, вернее сказать, ты уже «большой мужчина»... Наверное, и не узнать тебя... Живи хорошо, вырасти прекрасным человеком и жди меня домой. Скоро, когда немец будет разгромлен и изгнан с нашей земли, я приду домой с тобой есть варенье, строить самолеты, читать книги и делать многое другое. Мы уже знаем, что мы предпримем с тобой... Отец скоро придет домой. Целую всех крепко»... Оба письма на эстонском языке.

Тут я заболел корью. Помню занавешенные окна, при кори почему-то надо беречься дневного света. Мама разрывалась между школой и ухаживанием за больным.

И вдруг пришла похоронка. Там говорилось: «... Ваш муж старшина старший сержант Пяристе Александр Павлович ... погиб 12 октября 1944 г. в Рижском заливе при десантной операции на полуостров Сырве. Труп остался в море».

Маме было очень тяжело, её даже на несколько дней освободили от занятий. Она подбадривала меня, плакала украдкой. Потом шла на уроки, где должна была скрывать от учеников свое состояние, улыбаться...

Новые свидетельства

Потом, где-то в феврале 1945 г., двинулись из Муствее дальше, в Нарву. Помню, ехали ночью на «студебеккере» с притушенными фарами, остерегаясь немецких ночных бомбардировщиков. Ехали медленно и очень долго.

После долгой разлуки приехал дед Семён, отвез нас на дровнях в Низы. Он рассказал много интересного, что произошло за последние полгода, когда фронт стоял под Нарвой. Мы с мамой жили тогда в Метсакюла по одну линию фронта, при немцах, а низовские были в это время в эвакуации в освобожденных Плещевицах. Находясь в Плещевицах, дед каким-то образом узнал, что недалеко расположена воинская часть, где служил мой отец. Дед поехал туда, и они с отцом целую ночь проговорили, лёжа под телегой. Отец рассказал ему свою историю.

По воспоминаниям деда и поискам в интернете возникает более-менее стройная картина тех событий.

Добрался ли эшелон из Нарвы до окопов – неизвестно, фронт стремительно приближался. Их отправили в глубь России, куда-то на север в район Вятки или Архангельска. Что об этом говорится в интернете? «10 июля 1941 г. начальник главного политического управления Красной Армии Лев Мехлис отдал распоряжение на отправку в трудовые батальоны эстонцев, высланных в Россию. В сентябре 1941 г. эстонские трудовые батальоны были переданы в подчинение ГУЛАГа НКВД. Около 10 000 человек из тех, кто попал в трудовые батальоны, умерло к весне 1942 г.»

На первом этапе войны Сталин не доверял эвакуированным из Прибалтики, они валили лес, жили в землянках, терпели голод и холод, умирали от болезней... Фактически они были на положении зэков. Читаем дальше: «18 декабря 1941 г. Комитет государственной обороны СССР издал приказ о формировании, начиная с 25 декабря 1941 г., 7-й эстонской стрелковой дивизии в составе Уральского военного округа численностью в 11 618 человек. В феврале 1942 г. началось формирование 219-й эстонской стрелковой дивизии, а в сентябре 1942 г. – на базе дивизий – формирование 8-го эстонского стрелкового корпуса. Большинство из членов дивизий служили ранее в трудовых батальонах, дополнительно были присланы эстонцы из России и другие граждане Советского Союза. Военнослужащие, прибывшие из трудовых батальонов, были настолько ослаблены, что многие из них умерли еще в период формирования дивизий. Одновременно проходил процесс чистки личного состава от «неблагонадежных элементов»...

«7 ноября 1942 г. 8-й эстонский стрелковый корпус был передан в состав действующей Красной Армии... Корпус был введен в состав Калининского фронта и отправлен на фронт под Великие Луки... В битвах под Великими Луками эстонский стрелковый корпус воевал с 9 декабря 1942 г. по 16 января 1943 г. Корпус понес тяжелые потери: по данным самого корпуса число погибших составило 2 247, раненых – 6 220 и пропавших без вести – 2 020 человек. Большинство пропавших без вести перешло на сторону немцев».

Потери начались ещё до прибытия на фронт. Части двигались своим ходом по осенней распутице, на себе тащили пушки и повозки - приданные им лошади были слабыми и изнуренными. Солдаты не были обмундированы надлежащим образом, сапоги расползались в грязи, были больные и обмороженные...

При прибытии на передовую передача позиций от сменяемых частей происходила формально и в спешке. Не дали достаточно времени для изучения обстановки, сразу повели в наступление, а у немцев была очень мощная и хорошо продуманная оборона, умелые и обстрелянные солдаты. Во время этих боев отец был ранен... 

Командование стало разбираться с перебежчиками. При дознании выяснилось, что в блиндаже, где жил отец, было какое-то совещание будущих перебежчиков. Отец знал об этом и не донес на своих товарищей. За это он был направлен в штрафной батальон...

Вот то, что рассказал нам дед, и чего не было в письмах отца. Видимо, и в том неудачном десанте под Винтри в первых рядах послали штрафников, их не жалели...

Рассказ очевидца

Война кончилась, началась демобилизация, стали возвращаться из Германии пленные. Однажды к нам домой пришел один принаровский мужик, русский, который служил вместе с отцом в Эстонском корпусе. Он рассказал, что после боев под Нарвой, их часть участвовала в десанте на Сааремаа, полуостров Сырве, под деревней Винтри 12-го октября 1944 г. Десант был очень плохо организован, без подготовки, рассчитан на внезапность. Сроки высадки переносились несколько раз, внезапности не получилось, немцы были предупреждены и заранее заняли позиции.

В густом тумане катера подошли к берегу и высадили десант прямо в воду, десантники двинулись к берегу, держа над головой оружие и ящики с боеприпасами. Но оказалось, что их высадили слишком далеко от берега. Дно Финского залива в прибрежной полосе, как правило, идет как бы волнами, мели чередуются с более глубокими местами и вот десантники попали в глубокое место, где некоторых накрыло с головой...

И тут со всех видов оружия ударили немцы. Когда туман рассеялся, оставшихся в живых, раненых и полузамерзших, которые спаслись тем, что успели укрыться за прибрежными валунами, взяли в плен. Среди них был и мой отец, он остался жив. Похоронка похоронила его раньше времени.

Об этом десанте нашёл несколько скупых строк в интернете: «12 октября, во время неудачного десанта в Винтри, погибли сотни бойцов 300-го полка 7-ой эстонской стрелковой дивизии, в плен попали 215 солдат». Пленных немцы переправили в Германию, где они были до окончания войны.

И вот теперь посланец, вернувшийся из плена, передал просьбу отца спросить мать, возвращаться ему на Родину или нет. Среди части эстонских пленных возникли сомнения, что с ними сделают советские власти, когда они вернутся домой. И мать каким-то образом переслала ответ: «Не возвращайся, нас всех сошлют в Сибирь». Трудно винить мать за такое решение. Бабушка Миля так её и не простила, вспоминала об этом до конца жизни. Мама в своё оправдание говорила, что он сам виноват, надо было ехать сразу, не спрашивая, не теряя времени. К первой партии возвратившихся, мол, не было такого жесткого отношения как к последующим. Не берусь судить, права она или нет, как сложилась бы наша жизнь, если бы отец вернулся в 1945 г ...

Интернет сообщает: «В это время в Германии находилось несколько миллионов иностранцев, попавших туда по разным причинам. Иностранцев собрали в лагеря DP (Displaced Persons – перемещённые лица)... В оккупационных зонах западных стран эстонцев было примерно 42 тысячи...  В конце 1940-х и начале 1950-х годов большинство эстонских беженцев покинули Германию, ... больше всего эстонцев поселилось в США, Канаде и Австралии... За время второй мировой войны из Эстонии на Запад бежало около 75 000 человек...»

Может быть, кто-нибудь когда-нибудь напишет объективную историю Эстонского корпуса (или уже написал?). Особенно меня интересует история 300-го полка 7-й дивизии, где по всей вероятности служил отец ...

Продолжение истории

После окончания войны отец оказался в лагере для перемещенных лиц в Германии. Затем он с группой таких же эстонцев поехали в 1947 г. в Австралию. Всего таких переселенце было около 6 000. Среди них были латыши, литовцы, поляки, немцы, итальянцы и другие. Австралия приняла переселенцев на определенных условиях. Они должны были 2 года отработать на общее благо на лесных заготовках в лесном лагере под Scone (примерно 200 км севернее Сиднея) и на строительстве дамбы для электростанции в Warragamba. Конечно, эти трудовые лагеря нельзя было сравнивать со сталинскими. После окончания 2-х летнего срока общественных работ Алекс перебрался в Сидней, где сначала с 1950 по 1960 г. арендовал у знакомых латышей часть дома в пригороде Canterberry, одновременно помогая им достраивать этот дом.Продолжительное время Алекс работал на Строительную фирму латвийской семьи, пока она не обанкротилась в 1965 г. Тогда он стал самостоятельно выполнять работы на дому. В последние годы жизни он занимался в основном небольшими работами по ремонту – окна, двери, пристройки в домах пригорода, где он жил – в Strathfield. Это была старая окраина города со старыми домами, поэтому работы было много. «Latvian House» («Латвийский Дом») также располагался в этом районе, и Алекс на протяжении долгого времени проводил для этого дома строительные и ремонтные работы.

Где-то около 1960 г. Алекс закончил Архитектурные Чертёжные курсы с Дипломом «Международной Заочной школы». Эти курсы, видимо, помогали ему стать более компетентным при проведении строительных работ, и повысили его статус как строителя и в то же время как чертежника/архитектора. Возможно, они были также актом самоутверждения...

Большинство иммигрантов 2-й Мировой войны, которые имели высокую квалификацию в своей профессии на своей прежней Родине (как, например, Алекс с его квалификацией учителя), были вынуждены в Австралии переменить профессию. Хотя это и не было оговорено каким-то конкретным законом Австралии, но были некоторые препятствия, поэтому людям приходилось браться за любую грязную и строительную работу. После войны в Австралии был строительный бум, воздвигалось много больших зданий и новых построек, как и везде в Европе. Строители были очень нужны, а для профессии учителя было необходимо очень хорошее знание английского языка.

Это продолжалось до 1978-1979 г., когда он решил полностью удалиться от дел, вышел на пенсию и планировал работать дома и в саду. Садик был достаточно скромным, там росло несколько фруктовых деревьев, сзади двора были лимонное дерево и слива.

Однако жить ему осталось недолго, обнаружился рак внутренних органов. Умер Aleksander Päriste 31-го октября 1981 г. Кремирован и похоронен в лютеранском Эстонском квартале кладбища Rookwood в Сиднее. Это кладбище примерно в 3-х км от того места, где он жил. На доске надпись: «Puhka rahus» («Спи спокойно»).