Ямы (Яма), часть 1

У нас в семье было много детей и меня последнего, «последыша» не давали в поле. А остальные все ходили. Девчонки постарше в няньках были, детей нянчили. Мальчишек - в Эстонию пасти стада коров или овец. Зарабатывали как пастухи. Торговались что деньгАм, что хлебом, что чем. Вот братья были, это когда они до армии еще. Армия же была эстонская, служили. А после армии старались куда-то как-то устроиться в город. Но мои братья были сильные мужики. Один был 10 года (1910 года) рождения, а другой 14-го. Отец на войне был, а после пришел, потом и я родился еще. Мои братья брёвна пилили как-то по старинному, по русски, на козлАх. Козёл и длинные пилы. Вот два брата старших занимались этим.

У нас была всё время лошадь. Значит, свою землю обрабатывали да и прикупали, таким путём вот жили. А мне повезло я последний уже был, мне не надо было как братья пилить эти самые доски. Земля была у нас, лошадь, корова там, овца. Уже полегче стало отцу, я один остался на его иждивении. И меня никуда не отдавали. Вот сестра, она в няньках всегда. И даже в ПерЕволок ли или в Кукином береге была в няньках отдавана. Или в Кароли, так с деревни в деревню. А меня-то всё еще смеялись: «Любимчика никуда не отдаёт». Я самый младший был. Они уже на танцы ходили, а я подсматривал. А мне-то лет еще и восемь тогда было. Люди на танцы у нас ходили, и праздники праздновали. Причем было у нас так: сегодня в этой деревне большой праздник, завтра — в той, вот так и менялись. Ходили, это — да, было такое ...

Много уходило (в Советскую Россию), и многие там и помирали. Россия хорошо агитировала, вот и мой брат был собравшись. Где там они переходили в Россию, Втроя или какая еще деревня около границы. Был у нас хороший музыкант, на баяне только и занимался тем, что обслуживал танцоров всяких — Хапов Александр. Был такой Шурик Грабов, Иван Шнуров тоже посидел там, но его освободили, когда при немцах или не помню точно. Их арестовывали, считали, что это шпионы. И мой брат был решивши тоже. А тогда велосипеды были в ходу. Вот и заявил отцу мой брат старший, 14-го года который: «Не купишь велосипед, уйду в Россию!» Вот таким путем выбивал. А откуда? Семья така больша, а каки работы? Каки заработки? Ходили же к одному в поденщину занимались, там сенокос. День прокосишь, столько-то тебе крон тогда дадут ...

Отмечали день демократии 24-го февраля. Это я в школу тогда уже ходил, «день федерации» так называемый, праздновали (24 февраля - день Независимости Эстонии). В этот день проводили народные собрания, школьники готовили песни или спектакли какие-то маленькие. У нас были и свои русские праздники и все церковные: Троица, Рождество, всякие-разные и Масленица, хоть и не церковный, но всё равно. Все праздники отмечали, такие как в России одинаково. Народу в деревне много, все ходили сюда, ну, какие-то стычки изредка были, я помню. А только не славилось это дело у нас в деревне. Около дома площадочка, там танцы были, с других деревень и даже с Куремяэ. Ну, там молодежь подвыпьет и что-нибудь не так, либо из-за девки пошли танцевать, либо тот хотел, а этот перебежал. Потому что здесь и спектакли ставили русских писателей. Я когда-то в детстве играл пацанёнка. Я маленького роста был, меня завернули, в какие-то там одеяла или что-то. Меня на сцену выносили и я: «У-а-а-ай». Ну, так спектакли ставили русские, учителя руководили. А для взрослых спектакли, инструктор приезжал с Нарвы. Рацевич вроде была его фамилия. Уже из головы у меня всё вылетело. Сколько лет мне, столько переживаний, тут всё мешается ...

Народный дом был, там была «пожарка» одно время. А потом «пожарку» построили, купили пожарную паровую машину и это здание освободилось. Там сцена была, небольшой народный дом. А потом организовали там, где была школа.

Аркадий Лебедев он всю жизнь в Ямах служил в церкви, он всех нас крестил. И детей знал евойных. Относились очень хорошо к нему, так он всю жизнь, как церковь построили, так он, говорят и был. Такой с белой бородой, седой. Он преподавал в школе нам закон Божий, не любил болтовни. Праздник подходит, он читает какому святому этот посвящен. Он и молитвы какие задавал, принимал и оценку ставил в свидетельство. Это всё он Аркадий. Он и похоронен в Ямах около часовни недалеко ...

Я ходил встречать (советскую армию в 1940 году) туда в конец деревни нашей и с сенокосом. Скарятина такая есть, там паром был. Вот мы пешком пацаны, сколько нам лет-то было тогда. Глупый глупово уговаривал. Вот там и встретили, они на лошадях, на пароме переехали. А потом мы уже договорились, пошли деревни эти смотреть. Интересно было, как они, тогда граница была уже снята, не было ее (граница между Эстонией со стороны Советской России охранялась до самой войны).

Кино привезли, мы бегали смотреть. В Ямах около церкви стояла машина, там был экран, и мы смотрели. А потом нам надо: «Давайте, ребята, в Васкнарву поедем». Тогда моторок не было. А мы через реку (Ямскую стругу) на простой лодке, а потом по тропинке бегом. Тоже сообщение такое было или 9 километров, или 3 — вот такая разница. Еще другой раз мы пацанята зарабатывали, какие-то посторонние просили: «Переведи, 5 центов тебе дадим». А лодки-то у нас были ...

Война началась в 1941-м, в Ямах погибло на войне, ой, много, с каждого дома. Куда ни кинь — везде было. Но были такие случаи: четыре человека с дома ушли и все вернулись назад. Вот две таких семьи. Но потом одну семью укокошили лесные братья. Когда они после войны уже явились, жить негде было, жили по хуторам, там, где знакомые, а их начали этих лесные братья преследовать. Тут и однофамильцев полно, Лупановы эта семья была, мои однофамильцы мои. У них, наверно, четверо пошли или трое и все назад пришли. Они все в обозе где-то служили: подвоз оружия да там всё такое. У них Андрей, Иван, Николай, а может только трое было — ну, уже и забыл. Но все, кто ушел в армию, все вернулись. И даже раненые не были. Вот три семьи. А так много положили ямских, соседи и с этой стороны дома, и с этой.

Многих тогда забрали (в 1941 году в Советскую армию), нас окружили (немцы). Вот с нашей деревни на лошадях через болото отвезли в Нарву. А там тогда на поезд и отправляли в армию. Вот мой один брат так ушел, например. А этих всех, кого забрали, всех и положили. До войны другой брат женился, он жил в Таллине. Власть была советская в первые эти годы, я счас забываю уже точные годы. Он служил у русских — охранял правительство. А там эстонцы поднадули, когда немец пришел. Его сразу «хап» — и готово, там в Таллине его и кокнули. Больше не видели его и ничего. А эти, когда немцы пришли, перебрались. Один взять, переплывал это на Ленинград. В Балтийском море плавал и всё равно выплыл, и прошел войну, и тут мы его хоронили. Он работал после войны. А кому как повезло ...

Никто у нас не брал эстонские фамилии. Фамилии эти испокон веков такие. Я ходил в школу, моя школьница была Люба Роос (фамилия была еще до 1914 года), фамилия такая вроде эстонская. А её брат Иван в армии был с моим братом и под Великими Луками, тоже его кокнули (Лупанов Алексей Петрович 1920 гр. погиб 14.12.1942 в Калининской обл., захоронен в г. Великие Луки; Роос Иван Васильевич, погиб 05.01.1943 г. похоронен в г. Великие Луки).

Я помню этот пожар в 41-м. Рядом с церковью был дом, хозяин жил, и хозяйство там, и скотина. А стрельба шла оттуда с Кукиного Берега и с Переволока (немцы стреляли). И туда как бабахнули прямо во двор. Что там сено, солома, никого противопожарного нету. Народ, немец близко (на правом берегу Наровы) разбежались в лес. Мы сами с этого же места, тоже быстренько раз в кусты и на хутор. А наша земля, хутор отсюда 2 километра. Там и лес, и сарай был, чтоб инвентарь там сохранять и всё. Вот мы туда запряталися. Пару раз приходили ночью домой пироги попечь или хлеба, в лесу ни хлеба - ничего. В 41-м этот край (восточный) больше половины, там же и магазин был общественный кооперативный, это всё сгорело. А церковь от чего сгорела? Когда вот обстреливали, они попали, купол разбили, он рухнул в церкву, искрЫ как посыпались. А ведь лето было жарко. Эти искры, народ испугался, всё бросили и сигаля. А потом дошел огонь до этого, где сейчас перекресток у магазина и здесь остановился. Тогда мужики смотрят, что не стреляют, кто уже посмелее, с леса стали выбираться. Были машины пожарные ручные, вот этим кой-как остановили. Так нашему краю повезло, и наш дом уцелел. Полдеревни больше сгорело, там середина вся выгорела. Церквы вот тогда и не стало. А школа почему-то сохранилась каким-то путем, не старая школа, а та, которая была перед войной построена. Вот как счас церковь стоит, там влево немножко школа была построена - новая большая хорошая. Вот так оттуда едешь, где сейчас магазин налево. Там уже 6 классов было, я там и учился, там закончил. Как раз я закончил последний год, и всё идти некуда, одеться нечего.

Нет у меня погодков, все вымерли. Ни девчонок, ни мальчишек, а мальчишек тем более уже давно нету. Это целую книгу можно писать, какую я историю прошел жизни. Я ведь эстонской национальности, я же эстонец родился, и мой отец, и дед — это все эстонцы, вся семья. Это Эстляндская губерния была когда-то. Край так и остался Принаровье и Приозерье, я то всё знаю, помню, что было как ...

Объявили значит набор в армию (немецкую), а люди половина по лесам разбежались. Я сам в лесу на хуторе скрывались. Там люди- кто где. А повестки кто получил, кто не получил. Кто хотел идти, да не получил, а я пошел. Вот так было ...

Партизаны, если где они и появились, то немцы делали так, что обязательно местность прочешут. Ну, у них, у эстонцев была и своя охрана для этого дела Кайтселит, они их в первую очередь натравливали на это ...

Вот я, как сейчас помню, у них за деревней были бараки, там раньше был кожевенный завод. А у них там были мастерские, ремонтировали машины (на Юдиной канаве). Пригоняли, и вот тут разные национальности поляки, бельгийцы, эти специалисты занимались ремонтом. А отсюда немцы потом ушли. Я же хватил и немецкой армии. Сам был в немецкой армии. Что вы думаете? Из Переволоки были со мной ребята, их несколько человек было. Они из Загривья брали, со Скарятины. Мне было 17 — иди, тебе 45 — пошли. Вот такие по 50 лет, а мы сынки, вот таких набрали.

Устроили еврейский лагерь на Высокой Гриве, так называемой место на дороге от Ям 6 километров. Так и называют Высокой Гривой, сухое место. Там одна дорога идёт на Пермискюла, а другая идёт в Яма. Тогда приезжали, вот и понабрали нас, кому 40, кому 45 лет. Кое-кто не пошел, не попал в русскую армию, они значит тоже годишься — пойдешь. Мой год раньше не могли брать, потому всё-таки закон, и когда 17 лет я пошел первый раз в немецкую армию, не в армию, в охрану (их называли «шуцман»). Мы охраняли евреев арестованных, вот на этой Гриве, там были бараки такие вроде «папашных». Вот там мы охраняли этих, а там инвалид к инвалиду. Они узкоколейку строили, туда к Пермискюла дорогу, а мы охраняли. Мне приходилось и в нашей деревне мастерские тоже охранять. А у меня сестра чуть подальше от церкви жила. А какая это охрана? Вот они придут, куда ему бежать? Он голодный, ему только хлеба дай. А я-то к сестре уйду, там и сижу целый день. А у сестры муж был в русской армии — Егор Степаныч его звали. 

Мы туда не попадали (в лагерь). Только вонищу эту нюхать приходилось. Их пешком гоняли где-то на работу вроде. Но какая там была работа? Куда он побежит, когда он едва ноги волочит? От голоду они умирали. А люди-то какие? Там полудетки да бабки старенькие. Там и не было-то настоящих оставши мужиков. А если кто умирал, то сжигали. Вот на этой же самой Высокой гриве. Сжигали, да и все. Но мы этого и не касались, там своя бригада была. Мы этим делом не занимались никаким. Мы их на работу сопровождали, и с работы в лагерь, вот это только наше и было дело. А вот так и охраняли их. Несколько человек нас было здесь, и в Пермискюла там тоже было.

Когда уже совсем припёрло, тогда лагерь вместе и охранников, на дорогу и на Тарту погнали. Мы лагерь с пленными евреям по дороге к Германии двигались, а мы охраняли уже. Там уже не только мы охраняли, там и нас охраняли. Уже оружие было отобрано. А так у нас и погоны были, эстонской какой-то «пионееривау» (väu - часть) батальон, вроде полиции. Ну и что? А тут русские уже так прижимали, налетели самолеты на большой дороге, которая идет на Тарту. Ну что? Строчат по дороге, а там такая орава идёт. Откуда они знают, что это евреи или кто? С пулемётов как начали садить. А мы сразу в болото, рядом было. И как свернули и больше и не вышли. Вот там-то я и утёк. 

С Ям таких еще моих годика два было. А потом наших пап были постарше, да я уже и не помню. И мы в болото, с болота немного отбежали. Ну, встали, а жрать-то нечего. Ни у кого никаких запасов. Один мужик только отсюда, с Принаровья захватил. Как он сумел пару буханочек взять. А нас вот сколько человек, которые убежали. Пролежали, всё стихло так, стрельба прошла. Что делать? Жрать охота, нечего, а мы пацанята. Он отрезал нам по кусочку хлебца, больше ничего не было. Обыкновенный немецкий хлеб с опилками или какой там был. Куда там? Ну, там были, правда, такого хорошего среднего не 17, а 19 и 20-летние кое-кто был. Это оттуда с Верхнего Села. Особенно были с Князь-села вот такие покрепче. А что мы, сопливики 17 лет. Ну, что решили мы? Что делать? Пошли в разведку, почему тихо всё стало? А что там немцы, русские — никто ничего не знает. И вот тогда Ельцовы это из Пермискюла два брата Валентин и Лешка, и Клоков тоже с Пермискюла. Такие здоровые ребята были. И еще от озера было несколько человек. Ну, вот эти нашлись смельчаки, которые пошли в разведку, что мы будем голодные сидеть? Всё тихо. Вдруг являются с песням. А они попали, вышли как раз на партизанский отряд. В Эстонии тоже был партизанский отряд. В этот отряд тогда и нас забрали. А эстонцы там и сыр делали. Пожрать было вот так! Состояли из бывших пленных, которые убежали, любым путем как-то удрали, потому что нельзя было оставаться. И там отъелись. Это, наверно, август был. Мы помогали этому эстонцу, этому крестьянину молотить. Эстонцы — хорошие ребята были. Ну и что? Это где-то под Вильянди что ли, забыл точное место. Ну что пошли, нужно своих искать. Деревни-то нету, люди все эвакуировавшись, кто где, и мы не знаем, где родители. Кое-кто узнал, вот эти, которые в разведку ходили, разузнали, кто где. Они своих сразу — вот здесь. И мне подсказали: «Ваня, вот ваши, наверное, там Киикла». Киикла — мыза такая есть недалеко от Пагари вроде. Они нашли своих, радостные, нашли родителей. А мне что делать? А мне повезло. Там рядом дьякон наш бывший церковный жил с женой, скрывались тоже в лесу. Пекарев Иван Семенович. У него родителей не было, его воспитали Пекаревы и фамилию дали. Он всё время был диаконом в церкви до войны. Разыскал и я своих. Они оказались в Кииква.

В Кииква, когда пришли, сказали: «Встаньте на учёт в волость!», советская власть уже пришла. Там боёв тогда не было, когда мы вышли. Отец и мать были, их там и кормили эстонцы. Отец сапожник, там подремонтировал кое-что. Прошло, наверное, около двух недель. А нас предупредили: «Встаньте на учёт, немножко пройдет время — пойдете в армию». Ну и всё. «Эти бумажки, паспорта немецкие, возьмите и сожгите». А у нас были книжки немецкие, вроде немецкого паспорта. Мы откуда же знаем, формы-то уже не было. У меня с дома было кое-что одеться, чтобы поняли, что это не какие-то военные. Пиджак был, и слава Богу.

Пришло время, принесли повестку. Вот 1-го ноября 1944-го года придите в Раквере или Везенберг, там будет комиссия. А какая комиссия? Все равно, конечно, комиссия. Быстренько раз-два, туда-туда. Брат мой тоже призывался. Он уже в эстонской армии служил, так он уже считается вроде как с войной знаком. А я-то что был, соплик — ничего. Хотели меня в Эстонский корпус. Вот, прислали повестку и брату, и мне 1-го ноября явиться в Раквере на комиссию. Ну что? На брата посмотрели, брат не в первый раз служит. Он уже и в немецкой армии был зацапанный, но тоже сбежал. Ну и меня хотели. Сначала нас опрашивали офицеры Советской Армии, была службы МВД или как. Я говорю, а кто капитан или старший лейтенант, такой хороший мужик был, и женщина там еще была. А я не хотел идти в Эстонский стрелковый корпус. Я по-эстонски ни бельмеса. А брат в поле ходил в Эстонию в пастухах, так он говорил. Так он знал частично эстонский язык. И в армии служил в эстонской. Ладно, посоветовался с женщиной, военная тоже была. «Ладно, давай отправим его в Ленинград, пускай там направят куда-нибудь. Раз он по эстонски не говорит ...». И вот, значит, меня в Ленинград в распределительный. Вот туда-то и попал в армию. Там обмундировали, дали амуницию. Не новую, тогда только блокада прошла. Какое там обеспечение? Никакое. Запасной батальон, деревня Ириновка под Ленинградом. И туда в запасной. Там я побыл немного, и тогда на остров Хийумаа. Там город Кярдла, и там эти самые казармы, с кирпича. Они в 1939 году по договору были построены. Ну, тогда нас в эту казарму. А дивизия наша это было: 109-я Ленинградская Краснознаменная стрелковая дивизия, как счас помню, 456-ой полк ордена Александра Невского. Вот такая часть.

У нас был ударный батальон. Вот туда направили тогда меня. Дивизия была пехотная, простая русская. Там формировали в этих казармах, потому что там от нее, от этой дивизии Ленинградской, шиш оставши. Там им так дали жизни, на островах еще. Там и людей-то всего ничего было. Вот туда и собирали всяких. И вот я туда попал. А там что? Только устав сначала изучали, учили. А потом курить, оправиться в лесок. Правила ихние изучали. И прибывали всё и формировали дивизию и полк этот Ордена Александра Невского стрелковый полк. Потом еще один начальник приходил. Вот там сформировали эту дивизию. И вот там мы День Победы встречаем в лесу. Нас с острова перевезли в Пярну. Сказали, что будет капитуляция, надо принимать пленных. Вот так и есть. Около 12 ночи, как пошла стрельба. А мы это как второй эшелон на фронте. Стрельба-то пошла, тут сначала удивились. Опять же думали как бы передовая, чего там стреляют. И появился офицер какой-то и как заорет: «Конец войны!». Вот тогда и мы давай в потолок. Отстреляли и все, сразу знали, мы уже шли принимать всех пленных при объявлении капитуляции.

Я в то время носил такое оружие — противотанковое ружье ПТР, пятизарядный. Вот такие снаряды (114 мм) большие. И расчет два человека. Он разбирался, один половину берет, другой — другую половину. По автоматам за спину, мешочки с патрОнам. Вот так вооружили. Я был второй номер. Первый был чуть-чуть посолиднее меня. Груз-то хороший, большой, что ты хочешь. И автомат ППШ и на него патронов сколько? А это ПТР это уже не маленький, как сказать, это противотанковое ружьё. Оно уже мощное и не для пехоты. Это для уничтожения танков, ну можешь и пехоту, если прижмет так.

Нам приходилось потом в одном деле участвовать. Наутро нас всех собрали. Когда рассвело, стало светло, вот тогда нас назначили. Вот шесть метров, 6 метров два, вот так нас цепью мимо дороги. А в лесу-то людей было, дай Боже. Я же говорю, что так же, как и в Эстонии, сбежали по чердакам, по лесам, по кустам. Боя там не было настоящего. Но опасно было тем, что идешь с автоматом вот так, а там куст в лесу. Хворост, там дрова пилили и прутья накидали. И вдруг на тебя с этого куста, есть который не хотел сдаваться советской власти. Вот там погибали, потери были. Но не так много. Вот и прошли все хутора. Кто выходил руки вверх сдавался, а кто вот в кусту отбивался — эсэсовцы. Вот это опасно только ...

Кормили а армии более-менее нормально. Не такой уж, как я потом попал в авиацию, после войны уже. А всё-таки определенное количество, не помню, сколько хлеба давали, и суп, и кашу. Ну, не голодали, вот когда отправили. Проческу леса сделали, очистили, и тогда отправили нас на японца, в Японию. И вот мы только до Сталинграда добрались, на поездах ездили, и «япошка» капитулировал. Нам так повезло! И там могли бы погибнуть. И на проческе можно было погибнуть. Кому-то не повезло: он войну прошел, а тут и голову сложил. Какой-то паразит тебя с этого куста маханул. Конечно, ему некуда было не уйти. Окружен, так гранатами закидали и всё. Вот такие дела ...

После войны выдавали в День Победы 100 грамм и даже на закуску давали винегрета.

Служил, ты думаешь, сколько? Шесть лет, еще и чуть больше. Меня 1-го ноября 1944-го года призвали, а домой попал как раз ко Дню Победы. А когда отслужил пять лет, тогда был закон такой, хошь — не хошь, а в отпуск езжай. А так поближе кто был, они быстро, а я-то в Эстонии жил, мне надо до военкомата ехать. Дак я в конце года за полтора месяца до демобилизации только в отпуск попал ...

Я молодой и не был, 17-ти лет уехал в армию, пришел домой-то- это уже сколько было. Никаких тебе костюмов не было. Шинель, бушлат был и всё — вот я с армии пришел. Ну как участнику войны, выдавали какие-то деньги, денежное содержание на начало жизни. Вот кто всю войну прошел там 3-4 года, а у меня получился только один год. И такой закон был хоть два дня, но всё равно дают за целый год. У меня года не было, но всё равно за год начислили денежки, и ты начинай, живи. А то, что это другие годы, это такое дело, как сумел, так и сумел. Домой поехал, что-то дали, я не помню вроде не так мало, тогда рубли были. Демобилизовался в 50-м или, наверное, в 51-м ...

Церковь у нас в деревне была разрушена во время войны. Вот недавно восстановили её. Отстроили, как говорят, наши отцы. Вот точно такую же сделали, какой и раньше она была ...

Я завмагом потом работал 15 лет в Ямах, а Кретов в Переволоке. Мы часто встречались, он сюда приезжал, а тогда и у меня моторка была, и я туда приезжал. Там немножко выпивали обязательно, разговаривали. Ваня не женатый не был ...

Старший брат Александр 21.07.1910 гр. с 1937 года жил в Таллине по адресу Ластекоду 29-4, работал простым рабочим на стройках. С 1 мая 1941 г. стал охранником на Томпеа, проверял пропуска на входе. С 26 августа вместе с милицией патрулировал город. Вместе с полком рабочих принимал участие в обороне города в Ласнамяэ. Так как их никто не эвакуировал, после занятия города немцами, был арестован эстонской политической полицией. 12 сентября 1941 г. был приговорен к смерти, и в этот же день приговор приведен в исполнение.