Деревни и фольклор, 1938 г.
В 1938 году эстонский фольклорный комитет, по каким-то неведомым мотивам, решил собрать материал среди русских крестьян. Для этой цели в Принаровье направили Ольгу Громову. Не смотря на «громкую» фамилию, она не имела никакой связи ни со Скамьей, ни с Принаровьем в целом.
Громова родилась в 1916 году в г. Юрьев (Тарту), окончила там русскую гимназию, и к моменту означенной командировки была студенткой 3 курса философского факультета Тартуского университета.
И вот летом 1938 года в течение 3 месяцев Ольга Громова, передвигаясь от дома к дому, из деревни в деревню вдоль реки Наровы, беседовала с местными жителями. Она тщательно записывала, можно сказать, всё, что удавалось выпытать от населения: песни, сказки, пословицы, приметы, предания, былины, свадебные обряды, детские игры, загадки, припевки (так называли частушки). Надо понимать, что в то время у неё из всей техники имелись только блокнот и карандаш. Фиксировать спетое или рассказанное надо было на слух и сразу на бумагу, никаких диктофонов или магнитофонов у неё, разумеется, не было. Но со своей задачей она справилась просто великолепно. Ольга не просто записала услышанное, но постаралась воспроизвести особенности говора и расставить ударения в словах. Вероятно сначала она записывала всё в какой-то черновик, а потом уже все свои записи свела в одну общую тетрадь. Получился целый фолиант размером почти в 700 страниц, который сейчас хранится в Литературном музее в г. Тарту.
На этой странице представлены её небольшие, чисто субъективные описания и характеристики тех принаровских деревень, которые она тогда посетила. Затем в виде списка приводятся некоторые местные обычаи и предания, связанные с этими местами, которые рассказали местные жители (и это очень малая часть из того, что было записано). И в заключение - «Путевые заметки», в которых О. Громова описала, с каким сложностями она столкнулась при сборе фольклорного материала. Текст приводится в оригинальном виде так, как он и был записан в 1938 году.
Сыренец
Свое название он получил оттого, что окружен с одной стороны озером, а с другой рекой, а с двух остальных сторон болотами. Село стоит на песке и вследствие этого население абсолютно не занимается земледелием, да и близость Пейпуса (Чудского озера) и Наровы делают рыбную ловлю главным источником дохода обывателей.
Внешний вид построек имеет весьма благоприятный вид. Жилые дома высоки, все без исключения на довольно высоком каменном фундаменте, так что в дом ведет крыльцо. Этот тип отчасти от наводнений, отчасти от песчаной почвы. Внутренний вид дома вполне гармонирует с внешней опрятностью. Чистота у сыренчан даже в самых бедных домах. Все дома имеют либо две, либо одну большую комнату, причем окна с трех сторон; по местным обычаям, чем знатнее и богаче хозяин, тем больше окон в доме. Внутри стены или выкрашены охрой, или оклеены обоями, так же и потолки. Печи большие с лежанкой, в правом углу киот, а на стенах у всех без исключения семейные фотографии. За домом и хозяйственными постройками находится огород, – небольшой клочок земли, где высеваются необходимые для домашнего хозяйства овощи. У каждого имеется по корове, а то и две, и три, которых пасет пастух нанятый всем селом. Наравне с рыбным промыслом процветает шитье сапог. Каждый хозяин в свободное от рыбной ловли время шьет сапоги. Совсем бедных в Сыренце нет.
Предки сыренчан беглые от рекрутства из России и от крепостного права крестьяне. Все они тут перероднились и почти все население состоит из фамилий Абрамовы, Заутины, Маховы и Гуняшины. Заметна довольно сильная дегенерация: дети то хромые, то косые, сплошь и рядом эпилептики, там же много наследственных алкоголиков.
Положение женщины – положение рабы. Мужа называют «мой хозяин». Всю самую тяжелую работу на озере, в огороде на покосе исполняет женщина плюс еще домашнее хозяйство и дети. Среди молодежи сильный уклон к коммунизму и массовая перебежка за границу в Советскую Россию.
Накануне праздников никаких увеселений не бывало.
В Крещенье при водосвятии ставят елки вокруг проруби, и когда вода освящена, берут эти елки домой для того, чтобы был урожай на рыбу и предохранение от грозы.
На Пасхе посреди деревни катают яйца.
В канун Иванова дня жгут за селом костры и пляшут возле них.
На Пасхе обычай уходить после заутрени и сразу разговляться, а к концу обедни приходят снова все.
Храмовый праздник Илья, 20 июля. Празднуется так же «Ильинская пятница», т. е. пятница перед Ильиным днем. Прибывает Пюхтицкая икона Успения Божьей Матери. Её встречают торжественным крестным ходом и провожают в церковь, где происходит богослужение, а затем крестный ход с иконой по всему селу.
Накануне Ильина дня в церкви торжественная всенощная. В самый Ильин день после обедни, крестный ход по селу с иконой св. Ильи и молебны по домам. Затем начинается гулянье, которое длится три дня. Приезжают гости из соседних деревень, особенно из села Ямы, т. к. Ямы приходится сыном селу Сыренец. Гуляют по улицам с песнями, танцуют на лужайке за деревней, мужчины выпивают.
После взятия Петром I Эстляндской губернии лет через 10 образовалось село Сыренец, население которого составляли беглые крестьяне Гдовского уезда, бежавшие от притеснений своих господ и рекрутчины. Этого же происхождения и село Ямы.
С Успенова дня зарянка по нёбу всхлынывает до Здвиженья.
Змеи уходя на Здвиженской недели в норы на зиму спат.
Накануне Рождяства кликали в нас Коляду: «Коляда, коляда пришла на кануне Рождяства. Кто не дасти Коляду, я корову увяду». С етой песней ходили от окна к окну и каждый давал в мяшок што-нибудь.
В третий день Тройцы на кладбище вселенская панихида и на кажной могилы в отдельности.
На вербное Воскресенье утром ходют мальчики из дому в дом «вярбовать» – бить вербой тех, кто ящо спят, за ето им дают денег.
26 июня в нас кладбищенский праздник Тихвинской Божьей Матери в честь часовни на кладбище. Обедня и крестный ход на кладбище.
В канун Тройцы, в канун Масляницы и в Митровскую субботу кладут на стол для умерших родителей тарелку.
Если идешь на рыбну ловлю и перву встретишь бабу, то лучше не идти – счастья ня буде.
В старо время ничяво в нас на Иван дни ня делали, а таперя костры жгут, огнища делаю да ракиты пущаю.
В прежно время сублюдали всягда Пятров пост до Пятрова дни, Успенов пост до Успенья.
Как чайки вылятают с озяра – к сильной падары (буре).
Во время войны, в нас в дяревне коло каждого дому окопы были и побережь весь у солдат в окопах был. Эстонцы увидали на льду красных.
А когда тут немцы воявали, то двянацать автомобилев оставили, и когда немцев прогнали автомобили в Гдов связли.
Ночное.
В ночное ехать говорили в нас – с конем ехать. Соберемся мы вечером обрядимся (оденемся) сядем на вярёх коня, бярем удяялы, катучи и едем, кто с одным конем, а кто и с большими – два три коня. Приезжали на конюшню пасьбы. Лошадей спутаем (передни ноги завяжем). В нас особый старшой конюх был, так кому коней ня спутать конюха просил. Когда кони спутани начинали играть «на разбежечках», танцевали под язык (без музыки) кадрель.
Потом гняти́ли огонь от комаров и мошек. Приходили иногда парни из другой пасьбы – в нас было несколько партиев в разных пасьбах – и давай загонять дявченок по кустам, а там их тряпали, бывали которы и слюбляли там. С коням ходили от десяти до пятнадцати лет. Утром подцапляли коней и ехали в дяревню.
А на Пятров день возьмем котёл и идём по дяревни и собираем кто што дасти крупу, молоко, картошку и вядем все ето на стан и там ночью варим и ядим. Другой раз всю ночь проиграем, а днем спать ня даю.
Скамья́
Деревня Скамья находится как раз у истока Наровы из Пейпуса, так что часть ее захватывает Нарову, а часть тянется уже по Пейпусу, почти до границы. На другом берегу Наровы находится Сыренец. Если ехать с озера, то вид получается замечательно живописный. С одно стороны Сыренецкий собор с зелеными куполами, а с другой стороны голубые купола скамейской церкви образуют как бы ворота в Нарову. Скамья не производит такого зажиточного впечатления как Сыренец. Последний – маленький порт Пейпуса, а Скамья просто русская деревня; она состоит из одной длинной улицы, с домами по обеим сторонам. Эта улица начинается двумя большими домами в русском стиле со старинной резьбой, которые были построены богатым скамейским купцом. От домов этих ведет троттуар к церкви св. Илии. Но всякого вновь прибывшаго поразит контраст, когда он, минув церковь пойдет дальше: хотя типы построек те же, что и в Сыренце, но общее впечатление Скамьи много грязнее и неряшливее; тоже самое можно сказать и о населении. Оно занимается рыбным и сапожным промыслом. Характером же скамейские люди сильно отличаются от сыренчан – очень много живее и гостеприимнее. Происхождения Скамья того же, что и Сыренец.
Раньше если кто худо жил жаловались миру и стябали до крови. А если кто крал, надявали шкуру и по дяревне водили.
Дявицы незаконных дятей в колодец кидали.
На Ягория «коровам замачивают рога». Бабье гулянье. Бабы рядятся кто во что, штоб смяшнее было, ходют по дяревне пляшу, песни пою. Собираю со всих деньги, покупаю вино и угощаются.
Илья в нас прястольный – три дни гуляем и в Сыренец и Втрою в гости ходим.
На Пасхе катали яйца. Место, где катали назывался го́рон. Делали на горке жёлоб и по жёлобу пускали яйцо, а по остальному горону расставлены деньги. Кто ударит дяньгу, тот бярёт, а кто мимо – тот платит.
На Пасхе «в ряпушку» играли. Забьют на ровном мести кол, а вокруг кола набросают опо́рков. Один держится вярёвкой за кол и стябает прутом тех, кто норовят опорок схватить. Кого ён ударит, тот сам будет стябать.
Масляница.
Уже в пятницу начинали в нас гулять. Скопляются днем рябяты в тот дом, куда ходют на гулянье, свивают полотенце гужом и бярут лопату. Тогда ёны становются у двярей и держат двери. Когда приходют дявицы, то раньше их не впускают, как один бярёт барышню в охапку, один дает лопатой, другой гужом по за́днице – «пякут блины».
В субботу ездют кататься. В воскресенье на гулянку дявиц не впускаю раньше, чем каждая не поцалуе свово кавалера.
В понедельник днем скопляются и варют рис, сластят ево и делают кутью. Ядят кутью и поминают масляницу, а как кто войдет из дявиц, повалют яё, подбярут юбку и хлопают по задницы – «на долгий лён».
Супрядки
Ходили в нас на супрядки после Покрова до самой Масляницы. Снимали квартеру, каждый платил по рублю и каждый вечер в 8 часов собирались и девки и рябяты. Девки с прялками, шерсть пряли, кружева вязали. Пели песни и работали. На Рождество и по воскресеньям нанимали квартиру только рябяты.
Мы были маленьки девочки, танцевать хочется, а гармони не было. Стану шесть или чатыре пары кавалер с барышней и иду друг другу навстречу, обмениваются парами – одная барышня к одному кавалеру, а явонная барышня к другому кавалеру, потом кружились вси. И все это «под язык» танцевали.
В субботу под Тройцу кутью и желтые яйца на могилы крошат.
На второй день Тройцы на кладбище панихиды служат – усопших поминают.
В Скамье 20 июля праздник прястол св. Ильи. Празднуют три дни. В первый день в церкви обедня и после крестный ход по дяревни и по домам служатся молебны.
8 июля Казанской Божьей Матери. Батюшка обедню служи, с иконой по домам ходи, а по дяревне с иконой крестный ход. Вечером с гармошкой и песням гуляли по дяревни. Раньше ведь всё-то на улице было.
Раньше время то по солнышку шагами меряли.
17 августа Флора и Лавра – лошадиный и коровий праздник.
Раньше считали время устно: С Пасхи до Вознясения шесть нядель, с Вознясения до Тройцы одна няделя. Потом считали с Тройцы до Ильи, с Ильи до Филипповых заговен, с Филипповых заговен до Рождяства. С Рождяства до Масляной когда шесть, когда семь нядель. С Масляницы до Пасхи 7 нядель. До Пятрова дни две нядели посту.
Ям
Деревня Ям приходится, по словам сыренчан, сыном селу Сыренец, и их связывает давнишня дружба. Ям отстоит от Сыренца в девяти километрах по шоссейной дороге, но население ездит все больше по рукаву Наровы – Стру́ге, чем выгадывает пять километров.
По берегу этой Струги и тянется деревня Ям. Улица деревни похожа на аллею, т. к. перед всеми домами растут раскидистые клены и липы. В старое русское время был приказ сажать деревья перед домами, чтобы на случай пожара они служили естественным заграждением от огня. Из-за деревьев комнаты в домах кажутся совсем темными.
Церковь в Ям Никольская, празднуется 6 декабря. Она построена позже нежели церковь сыренецкая и скамейская из финляндского гранита, и по своей архитектуре красивая и богатая.
В Ям наряду с рыболовством процветает земледелие, но оно часто сопряжено с затруднениями, т. к. многие имеют землю в лесу, и им приходится вычищать участки. Сапожничество встречается тоже, но скорей как занятие на досуге и зимой. Народ в Ям зажиточный, но деньгам придают ужасно большое значение. Они раньше дадут нищему целый хлеб, нежели пять центов. По нраву ямские очень бойкие и веселые.
6 декабря у нас прястольный праздник зимняго Николы, три дня празднуют. После службы в церкви крестный ход по дяревни и молебны по домам с иконой и молебны на кладбище; приезжают гости, но гулянья ня бывает.
В Михайлов день празднуется в нас в честь часовни архангела Михаила; после обедни в церкви крестный ход к часовни.
Радуники после Святой недели во вторник. Кутью варят и крутые яица, несут на могилы и служат панихиды.
В Иван день на Ольгиной горе делают костры и поют.
В Новый год гадают, бярут со двора охапку дров и если будет попарно, то выйдешь замуж.
И льют в холодную воду белуток какая фигура получится, то и будет.
В Ягорий выгоняют весь скот к церкви, священник служит над скотиной молебен и кропит святой водой. Собирают с молодух деньги, покупают литру и конфет. Бабы пьют и пеют по улицам песни.
В старину чай то мало варили. Ни котлов, ни самовара не из чего пить было. Наливали чай в большу чашку да ложками хлябали.
Время раньше все по звёздочкам узнавали, а звяздинки сдадут, заря скоро буде. А считали по няделям и на стяны зарубочкам и крючёчком отмячали.
На Пасхи в нас в Ямах на качелях качались.
Раньше говорили, когда народ болеет Касьян нямилостливый взглянет: как на лес взглянет – лес сохнет.
Илья пророк сочинял грозу и гром.
Утрянна яда в нас называется перяхватка.
На пост Вяликий в нас квас делали со ржаной муки и сладку кашу варили.
Раньше плугов не было, пахали таким рогаткам, а борозду делали я ялины и яловых прутков. Сохам картошку ня садили, а всё грядки делали.
На масляной недели ня ели мяса, а тольки молоко, масло да рыбу.
Парни на всю зиму дом нанимали. В праздник там танцевали, а в буден с куделем на супрядки ходили. Кавалеры купляли керосин. Керосин то в маленьких лампочков был без стякла. В праздники без работы тольки танцевали и припляхывали.
Ка́роль (Karoli küla)
Кароль отстоит от Ям на два километра и ка́рольцы все прихожане Ямской церкви. Ямские рассказывают, что Кароль состоял раньше из двух, трех хуторов и постепенно ямские жители переселялись туда с семьями, т. к. земля там была лучше. Жилые дома в Кароле стоят по одной стороне дороги, а по другой – стоят дровяные сараи и бани. Посреди деревни находится небольшая часовня св. Димитрия и на день празднования св. Димитрия приходит ямский священник с крестным ходом из Ям. Земледелие – главное занятие, но всё у них уходит на свое хозяйство – сбыта нет никакого, кроме разве того, что излишек возят в Сыренец, где за бесценок продают. Женщины летом в лесах дерут лыко, которое отправляют в Нарву продавать. Молодежь уходит в города на фабрики. В Кароле женщины в своих правах наравне с мужчинами. Карольский народ из принаровских деревень самый веселый.
Бог поставил Николу над снегом, а Илью над дождем. Ильи Бог говорил: «Когда будут просить – дай дождя». А Илья пророк был глуховат и он услышал – когда будут косить – дай дождя. Как люди начинают косить – он дает дождя.
В нас закусить говорят перятолкнуть, перяхватить.
В Кароле празднуют Митров день. В нас часовня святого Митрия. А Ямах служат обедню и из Ям идут крестным ходом в Ка́роль и здесь у часовни служут молебен и по домам молебны с иконой Митрия.
В бывалошно время, когда приходил в гости и хотели чая, то говорили: «Попил бы чайку, да больно горячь, можно бы подуть, да хера дадут».
Верхнее село
Эта деревня расположена совсем на берегу Наровы, так что по словам жителей, каждую весну их слегка затопляет. Как и все принаровские деревни она состоит из одной улицы с домами по обеим сторонам и имеет чистый и опрятный вид. Нарова на месте Верхняго села имеет очень живописный вид, благодаря острову, который как раз против Верхняго села. С другой стороны совсем близко к деревне подступает лес. Благодаря лесничеству Верхнее село имеет более оживленный вид, чем другие деревни: здесь находится общественная лавка, почта в миниатюре и винная лавка. В употреблении спиртных напитков женщины мужчинам не уступают.
Верхнесельские жители занимаются понемногу и земледелием и рыболовством, а многие и на лесных работах. Церкви в Верхнем селе нет – деревня принадлежит приходу Ольгина Креста, как и все остальные близлежащие деревни. Тут имеется маленькая часовня Николая Чудотворца, которая раньше была часовней Воздвиженья.
Народ в этой деревне уж далеко не такой радушный как в деревнях выше.
В нас в бывалошно время каждый пел свою припевку. Если кто любил кого – пел припевку про любовь, кто рассорился с милым – пел про ссору. В кого какой кавалер – пел про свово кавалера.
Ночно́е.
Как настанет вечер, коров загонят, тогда после ужина старшой конюх скомандует: «за ко́нем!» Ребята лет с десяти до пятнадцати собирали коней и ехали вярхом кто с одныим, кто с парой в лес. В лясу на определённой глади́нки (поляне) был «стан», где собира́ю хво́рост, лошадей спу́таю. Лошади хо́дю и пасутся. Спали на зямли, а одёжу, сумки и узды с лошадей клали под голову наме́сто подушки. Голову́ покрывали какой-нябыть холудо́риной от комарей. Приедут с ко́нем на стан, сло́жу вещи, собира́ю хворост и и разгнятаю огонь. Вси садятся сразу ужинать, кто что из дому взял: кто хлеб, кто свинину на щепочке жарит, кто ры́бинку, а кто возьмё и толкнё в друго́ва свинину в огонь. Говорят сказки, пе́ют песни. Другой раз цельну ночь ня спят, а если и кто усёт, – всяво в сажу замарают. Мальчишки ходили яблоки воровать, лук таскать, а дявчёнкам ня велят говорить дома; а ня вси ведь смолчат – друга и скажет, ну и доста́нется ей тогда, – придется плакать не один вечер. Станут яё срозь строй проводить: станут в два ряда́, а виновный между бегал и яво́ колотили. В ночном все своим судом судили. Слюблялись там и замуж выходили. На утро конюх кричит: «домой!», а никто встать ня могет. Тогда давали «табачку понюхать» – совали горячу головешку под нос. Или «варили пиво» – поджигали кусок коньявьево гавна и давали под нос нюхать. Тогда собирали всю муницию, подцапляли ко́ней и ехали в дяревню до следущего вечера.
У нас часовня Воздвиженья. В часовни обедня на Воздвиженье, после обедни крестный ход по домам с иконой.
Местное название лешего и домового – худенький.
6 декабря празднуют у нас Миколу Чудотворца три дни. В первый день ходют в церковь в Ольгин Крест, откуда после обедни приходи батюшка и с иконой служи молебны по домам. Вечером пиво навареное пьют и гуляют. Ездят в гости.
В Воздвижение у часовни Миколы служу молебен, т. к. ранше на этом месте была Воздвиженская часовня. Три дня гуляют и гостей со всех дерявень принимают. В Воздвиженье гуляют больше на улицы.
На Масляницу раньше мы бывали в Городёнку и Омут гулять.
В Иван день бочки смоляны жгли.
В Благовещенье делали качели из вярёвок и качались.
Князь-село
Князь-село разбито сплош по хуторам на разстоянии от Верхняго село до Городёнки. Хутора все очень чистые, а так же и люди в них. Народ занимается и земледелием и рыболовством. Годовой праздник был раньше Екатерина, а за последнее время отменили и празднуют Илью. Князь-село принадлежит к приходу Ольгина Креста.
Бывают поко́сы луговые и покосы муравые. Покосы муравые – мелкое сено, у тех, кто живут подальше от ряки. Эти покосы начинаются после Петрова дни. Покосы речные (луговые) начинаются до Петрова дни, а то трава ста́ра буде и скотина естить ня стане.
Ягорий – бабий праздник. Бабы промеж сябя собираю деньги и покупаю литру и конфет. Тогда ходю и пою песни.
Народ стал слаб от чая. В прежне время чаю то и вовсе и ня пили, после стали по субботам из байни пит, а тяперь кажный день пьют.
На Рождяство бывало сделают из бумаги звязду и ходют рябята из дому в дом Христа славить, а у хозяев всё убрано и лампа́точка горит.
В Вербно воскресенье утром ходют с вербой по домам, пока хозяева ещё ня встали. Бьют хозяев вербой и приговаривают: «Свята́ верба, ня я вярбую, – Христос вярбует. Тебе вербинка, а мне красненько яичко, телу во здравие, душе во спасение, ходи в воскресение».
На Пасху те, которые вярбовали после заутрени получают или яичко или деньги, а кто и конфетину дастит.
Когда мы приходим с утрени, то становимся в большой угол и поём три раза «Христос Воскресе!»
На Ягорьеву ночь ходили голые и собирали в подойник росу, чтобы корова больши молока давала.
На Иванову ночь с чужих полей перяжинали колосья, чтобы в сябя больши хлеба было.
Омут
Деревня Омут находится на самом широком месте Наровы по правую сторону и название свое она получила вследствие огромных омутов и водоворотов, которые находятся как раз напротив деревни. Это место Наровы не только, как я уже сказала, самое широкое, но и самое глубокое и опасное благодаря порогам, которые находятся выше у Ольгинова Креста.
Деревня делится на две части одну жители называют Вольный Омут, а другую Барский Омут, т. к. один ходил в старое время на барщину, а другая часть была свободна от барщины. Своей церкви Омут не имеет, и принадлежит к церкви в Ольгином Кресте. По своей величине Омут одна их самых больших принаровских деревень. Население ее все рыболовы и земледельцы, но есть и рабочие с фабрики, которая находится напротив Омута на другой стороне Наровы в Городёнке. Пьянство процветает в Омуте в громадных размерах. Народ очень мало религиозный и очень левого направления. Ольга у них храмовый праздник. В этот день молебны по всем деревням, принадлежащим к Приходу Ольгина Креста. Во избавление от пожара с иконой Ильи, они дали обет в Илью ходить с крестным ходом.
Раньше молока ня продовали, а если продавали то соли сыпали – штоб не испортили коровы.
В Вялик чатверг надо встать рано до солнца и два дела сделать: помёл принести и масло свяртеть. Помёлом чистили печи.
В Вялик чатверг никому ничаво ня давать, а то заколдуют, можно дом спортить и ничаво в доми ня буде.
В Иван день и накануние ничаво никому не дают – дом спортят.
Лось – ето семь звяздов. Косынь – как треугольная косыня, светит яна в полночь.
Раньше огня ня было, ни киросина, ни спичек. Вечером загрябали уголья в яму и закроем так ляжит огонь до утра, а утром снова жажигаем. Огонь получали от труту и кремня и мусата. Трут был с грибов, котори растут на дерявах. Яво трут до тыих пор, пока ён ня буде как губка. Кремень на вид, што ледянец, а мусат из железа. Трут клали промеж камней и били кремень об мусат и трут загоряется.
Отец мой ночавал на ряки в ладьи и коло беряга был синий камень, и у камня тово причужалось. Отец то ня верил, всё говорил вру. А раз, говорит, идё кто-то на лодки и скрыпит штото по ладьи и возьмё худь стояк (кол) и «трях» колом разы три. А отец мой матюжник был и слышит ён спускается в отцовску шакшу (каюту) и идё и гляжу, говорит, бярётся за кранпия (заслонку) и отворяе уж. А я, говорит, ах ты такую еткаку, што ты пришёл? Да мать твою так, зачем ты пришел, зачем тябя сюда принясла, пашкай тя падарой, куды бы тябя утащили. И с тыих пор ня видал и ня слыхал больши яво.
Ольгин Крест
Ольгин Крест самый старинный, место 1000 лет тому назад совсем не обитаемое. Всё было дико кругом и обитали лишь дикия звери. Место между Ольгиным крестом и деревней Степановщиной называется Зверинец потому, что там леса были полны зверей.
Тысячу лет тому назад со свитой из Пскова приезжала с охотой княгиня Ольга и чуть в быстром течении на порогах не погибла, но спаслась. И по принятию христианства велела здесь водрузить крест и пятьсот лет тому назад был построен здесь храм Ольги – храмовой праздник окре́ста.
Скарятино
Деревня Скоря́тино отстоит от Ольгина Креста на один примерно километр. Ольгин Крест состоит из церкви, кладбища, дома причта и пары других построек. Местность лесистая и холмистая.
Деревня Скорятино поражает тем, что стоит на высоком берегу. Этот берег настолько высок, что выходя с парохода надо подыматься по земляной лестнице держась за перила.
Годовой праздник Николая Чудотворца в честь часовни «Зимняго Николы», которая находится в деревне.
26 июня праздник Тихвинской Божьей Матери в честь избавления от пожара при помощи иконы Тихвинской Божьей Матери. Так же и находится в деревне часовня Тихвинской Божьей Матери. После обедни в Ольгином Кресте и после крестный ход по домам с иконой.
Илью празднуют один день. Насколько Никола «пивной» праздник – в Николу гуляют, – настолько Илья религиозный праздник. Бывает крестный ход по всей деревне.
Деревни Скорятино, Дюк, Степановщина занимаются больше рыболовством и лесоплавом. Земледелие, вследствие скудной почвы находится в руках капиталистов.
Почти все из этих деревень ходили в город на заработки.
В нас тут окло Скорятины ходили на барщину в Росею на ту сторону. Так из Росеи приходили сюда и побирались хлебом и говорили што господа што хотели то и делали, а кто чем провинился, то стябали до смерти и людей продавали другому барину, а если ня хотел идтить стябали и на рогожине выносили. Яны приходили сюда в обтрепанной рубашенке пестры были в клеточку толсты и были синие. В дяревне были синильни, а иногда и узором материи делали.
В нас завсягда говорили что нёбо (небо) как поли, на котором нарисовано звёзды, солнце и месяц, а тяперь говорят нёбо нет.
Криуши
Кри́уши – типичная большая русская деревня на берегу Наровы. Вид Криуш очень чистый и зажиточный. Народ в Криушах очень неграмотный и темный, оттого, что Нарва близко. Почти вся криушская молодежь в Нарве на заработках.
В Вербное воскрясенье надо вербочку и в комнату и в хлев и в конюшню – от домовых помогае.
Раньше часов не было, всё по звёздам считали.
На Крещенье литу́шки ли́ли из олова, из свинца и смотрели их на па́зень (тень).
В Иван день жгут в нас костры и пьянствуют, а раньше играли и через костер прыгали.
Раньше, когда девушка рябёнка приносила судья спрашивал: «Кто подо́л вздымал?» Если яна са́ма вздымала, то ничаво ня присуживали.
Раньше наши родители на барщину ходили – работали барину, а пили, ели своё. Если кто лянился, то плетью попадё. Выдавали замуж которого куда, бывало за Псков замуж давали, отказаться ня можешь, а пе́рву ночь отоспи́ с барином. Работали яны барину, а в самих зямли немного было, а в господ тю́рьмы и тямницы были.
Дюк Пере́волока маленькая деревня на правом берегу Наровы. По внешнему виду эта деревня соответствует всем остальным деревням Принаровскаго края. Дюк Переволока принадлежит к приходу Ольгина Креста и празднует праздники общие с приходами Ольгина Креста. На разстоянии километра от Дюк Пере́волоки находится деревня Большая Переволока. Как из названия видно деревня большая и богатая. Дюк Переволока, по словам ее жителей приходится сыном Большой Переволоке, т. к. из нее выселились в Дюк Переволоку. Население обоих деревень занимается и рыболовством и земледелием. Очень многие уходят в город на заработки.
Путевые заметки
За свою работу, порученную мне Архивом Эстонских Народной поэзии, я принялась 28 мая 1938 г. Работа моя заключалась в собирании русской народной старины от русского же Принаровского населения. Исходным пунктом я решила взять Сыренец, где у меня имелся знакомый священник.
28 села на пароход и 29 была на месте. Пошла я к священнику о. Виталию Тяхту. Изложив ему цель своего приезда, спросила у него совета к кому бы здесь обратиться. Он сказал мне пару имен и обещал сам меня туда свести, но предупредил, чтобы я на матерьял не надеялась, т. к. народ здесь крайне скрытный, и подозрительный и совершенно чужой человек не добьется тут ни одного слова. И в этом я убедилась на следующий же день лишь только затеяла беседу с одной бабой. После этой неудачной попытки я с священником пошла к старику Шутову по прозвищу Блоха. Надо заметить, что кроме фамилий, почти все имеют прозвища, но по прозвищу в глаза не зовут – это считается оскорбительно. На уговоры батюшки Шутов рассказал мне про «кулдунов», про «порчу», причем говорил он очень толково и обстоятельно. Мужичек он был довольно хитрый, но эта хитрость у него не злая, а наоборот – добродушная. Т.к. он был грамотный, то пытался мне говорить некоторые стихи Пушкина и не мог понять, почему я ими не интересуюсь. Когда я сказал, что меня интересует старина, то он махнул рукой и заметил:
«Да што, дураки то люди в старину были, няграмотные; разы можно такими быть? Всё худое от тямноты ихней было».
«А русалки есть?», спрашиваю я.
«Не, нету, бабьи сказки ето, языком тре́плю».
Жена у него оказалась более словоохотливой.
Следующий мой визит был уже без батюшки. Пришла я к старухе Безаборкиной, которая славилась как заводиловка. Приняла она меня более чем неласково, но когда я ей растолковала, что живу у батюшки и интересуюсь стариной народной, она даже улыбнулась: «Да садись же, дорогая моя». Я села. Баба говорила охотно и с авторитетом, некоторые фразы даже несколько раз подчеркивала и видно сама свято верила во все те заговоры и кулдуны, про которые говорила. Просидела я у нее с пол часа, вдруг она поднялась: «Нет мне времени с вами барышня толковать – хозяйство в мяня ждет. Я советую тябе сойтит к Анны Любимовой, там домок желтенькой, а рядом баня, так вот за баней второй дом».
Пришла я по указанному адресу: «Здрасьте!»
– «Здрасьте».
– «Вот, хозяюшка, слышала, что вы красивых старинных песен знаете».
– «Да вот времени нет, в огород поливат надо. Времени нет, приди в воскресенье. Так я болталась из дома в дом и везде говорят «Приди в воскресенье». Дождалась я воскресенья и пошла к Любимовой, а она сидит и слезы утирает – дочь единственная в Россию бежала. Где уж тут до песен, но несмотря на это она все же сказала несколько.
Когда просишь у баб песен, то они говорят: «Не, где нам, и голоса то больше нет!» А когда объясняешь, что они могут говорить песню, а не петь, то они говорят охотнее.
Наконец, так бродя, я набрела на достойный объект – это была Марфа Петухова, после которой закрылись двери всей деревни. С Марфой никто дружбы не водил и поэтому у нее оставалось после семи вечера свободное время.
Каждый вечер я приходила к ней и она говорила обо всем о чем знала, причем говорила достаточно медленно и я успевала почти дословно все записать. Но ничего легендарного и божественного она не знала. Сама очень реальная, она подходила ко всему реально и на мои вопросы часто отвечала: «Не, ня знаю – я ведь ня грамотна. Грамотные знаю што к чаму, а ни не».
Недели две я пробыла в Сыренце. Тогда с ямским почтарем я отправилась в Яма. Пешком пришлось идти километра два, а остальной путь еще километра два сделали на почтарской лодке.
Остановилась я у матери почтаря – тоже почтарихи. Особа была весьма строгая и энергичная. Сама она мне ничего не говорила, не потому что она не хотела, а просто она ничего не знала, ссылаясь на тяжелую рабочую жизнь. Но она дала мне несколько адресов. По первому же адресу и застала дома двух баб Криворуковых. Я сразу стала спрашивать у них песни и к моему великому удивлению они сразу друг перед другом стали мне петь, что я едва записывать успевала. Спев несколько песен, они сразу заинтересовались для чего я записываю, а я сказала, что эти песни в книжку напечатают, а если они хорошо петь будут, то на грамофонную пластинку попадут. Тут понабралось еще откуда то баб и все хотели перещеголять одна другую. Пели действительно замечательно, ничуть не хуже передач народных концертов из Сов. России. Ям единственная деревня, где мне не пришлось бегать и расспрашивать. Вечером ко мне пришли на квартиру бабы – говорили песни, загадки, заговоры, но самое замечательное было то, что многие не желали открывать своего имени и тем паче год рождения или подобные сведения из своей биографии. И чтобы их не раздражать я и не спрашивала особенно. Очень многие разсказывали и говорили: «А ты ня записывай, слушай так, а то я говорить ня буду». Они очень подозрительны и из-за близости границы очень бояться сплошь и рядом можно услышать: «Бог знает, что мне тяперь за ето будит, что я тябе наговорила».
Особенно мужья не позволяют женам ничего рассказывать. Но самое главное то, что в любой деревне можно что-нибудь узнать только вечером. Днем люди злые как собаки, лучше не суйся. Пробывши в Ямах еще четыре дня и записав сколько возможно было, я вернулась пешком в обход назад в Сыренец. Оттуда, набрав новой бумаги направилась снова через Ямы в Кароль. В Кароль попала я в Воскресенье и зашла к знакомой бабе, с которой познакомилась у священника в Сыренце. В Кароле была картина почти та же, что и в Ямах. Зашла я к Пе́лешовой – бойкой бабе, – она даже утомила меня своими рассказами – только успевай записывать. Вскоре, как и в Ямах комната наполнилась бабами. Они и пели и даже пошли на улицу под гармонь «кадрель» танцевать.
С этого я сделала несколько снимков, которые к сожалению не удались. Люди в Кароле очень добродушные. Бабы пели и плясали охотно и с большим темпераментом. Вплоть до вечера просидела я там. На следующее утро стала ходить по домам, в чаянии получить матерьяла, но навстречу улыбались все знакомые бабьи лица – «Да мы тябе уже вчерась пе́яли и плясали». В нескольких домах достала еще кое-что. На улице поймала ребятишек – они охотно рассказывали свои игры и стишки. С ребятами везде в деревнях такая картина: говорят они быстро и сбивчиво, т. е. слово в слово записывать не целесообразно, но, приходится самой излагать содержание, конечно, за исключением стишков. Приходилось ребят угощать конфетами, а после они меня толпой провожали чут не по два километра. Из Кароль я отправилась далее по шоссе. Дорога шла лесом, день был хороший. Дошла я до Верхняго села, смотрю баба в огороде грядку полет. Я спрашиваю: «Хозяюшка, а хозяюшка, кто у вас тут мастер на старинны песен и сказки всякие?» – «Ах, ты у́тушка, быва́лошны песни хочешь; да для чаво тябе?» – «Да для газетки» Этот приём стал действовать лучше всех. Каждому хотелось в газетку попасть. – «Гля как! Да вот Марья идё. Марья, Марья, подь сюды, в газетку попадешь». Пришла Марья Солодова, женщина еще не старая, но с явными признаками чахотки на всем облике. Эта Марья стала говорить песни – петь она не могла. Так мы сидели на солнышке и она рассказывала, потом подошли еще пару баб. Подозвали одного мужика Гойдова – мужик бывалый.
– «А, барышня песен хочет? – Так пусть литру ставит». Поторговались – купила «азуник», – а бабам конфет. Ну тогда языки развязались. Пришлось услышать и много нецензурного.
В Верхнем селе народ совсем не такой как в Ка́роле и в Ямах. За каждое слово у меня тянули деньги. После четырех дней, я отправилась в Князь-село. Эта деревня вся раскидана по хуторам. Я решила зайти в первый же хутор. На мой обычный вопрос мне указали на третий хутор, откуда меня в свою очередь послали дальше. По указанию я попала к очень милой женщине Степаниде Гремовой. Она и ее соседка Гладышева много кой чего мне порассказали. Затем я направилась дальше, мне попались два мужика в этой деревне – один совсем старый – Федор Колосов, а другой молодой парень Петр Гамзеев. Оба они все рассказывали как бы шутя и между прочим. Дальше Князь-села вплоть до Криуш русских деревень не было. Я дошла до Городёнки и оттуда на лодке перевезли меня в Омут, расположенный напротив Городёнки. Весь Омут исходила от дома до дома. Самой разговорчивой оказалась акушерка Юдина. Что меня поразило, что в Омуте народ какой-то тупой и крайне темный. Домовые и лешие для них плод фантазии поэтов. Из Омута на пароходе отправилась я в Криуши. На Криуши я потратила три дня с половиной. Указали мне старика Якова Захарова, он говорил мне целый час, но у него часто мысли путались от старости. Он указал мне на Марфу Семенову по прозвищу Селезневу. Та на мою просьбу сказала:
– «На што тябе ето?»
– «А вот, люди старые умрут и старину забудут, а вот я собираю, после напечатают и твои же дети читать станут». Бабе это понравилось и мы стали дружелюбно беседовать. Только надо заметить, что всего больше бабы знают песен. О сказках они помнят и посылают к бабушкам, а последние в лучшем случае глухие, а то бывают и совсем из ума выжившие. На Криушах было заметно сильное влияние города, т. к. молодежь вся в городе и приезжают на праздники только. И хотя в Принаровском краю по эстонски никто не умеет, в Криушах уже можно встретить людей кое как говорящих на эстонском языке. От Семеновой я пошла к Каноншиной. Баба не старая и говорила очень охотно нараспев. Она посоветовала мне здесь ничего не искать. «У нас уже нет хорошей старины», говорила она, «тут всё спорчено. В нас Нарва близко». Окончив работу в Криушах, поехала я назад на пароходе в Ольгин Крест. Первым делом там я пошла к священнику. Он прочитал мне некоторые выдержки из церковной летописи насчет истории Ольгина Креста. Про народ он сказал, что все приходы его – народ очень беспокойный и через границу убегает чуть не каждый день. Направил меня священник к Ивану Мальцеву в Скорятино. Это оказался очень симпатичный мужичек лет пятидесяти. Беседовать с ним приходилось как и везде вечерами. Женщины в Скорятине зато были очень подозрительные. Они были уверены, что я собираю песни для того, чтобы в Нарве на дне Просвящения выступать и этим самым отбиваю от них славу и наживу. Те бабы, к которым меня направили, с места в карьер потребовали по пяти крон, т. е. «красненькую». Большого труда мне стоило их уговорить и поэтому я сказала, что мне желательнее было бы записывать сказки. В скором времени через дней пять отправилась я дальше по шоссе вверх по течению в Дюк Переволоку. Первая на которую я там напала была Августа Шмутова – старая дева с удивительным воображением и претензией на образованность. Я удивилась насколько люди в деревнях различны: одним, чтобы добиться цели надо сказать, что их в газетку поместят, другим, что в радио попадут и т. д., а эта прельстилась тем, что это пойдет в университет, хотя ясного представления, что такое университет она не имела. Рассказывала она обо всем с легким оттенком презрения – вот мол старые темные люди так верют. От нее я попала к старообрядке Авдотье Суворовой, которая про старообрядские обычаи и поверья отказалась наотрез говорить. И только после долгих уговоров согласилась вообще говорить. Потом пришла ее маленькая племянница Валя Рунина и рассказала мне стишки и игры.
Из Дюка, где у меня ушло лишь два вечера, я пошла дальше в Большую Переволоку.
Попала я к Марфе Шиловой – ужасной пьянице. Она большую часть своей жизни пьяная чем трезвая. Вначале когда я к ней обратилась, она меня сочно выругала, не стесняясь в выборе слов, но после того, когда и я со своей стороны вытащила запас ругательств, слышанни в этом же краю, – баба стала очень тихой и стала мило отвечать на мои вопросы. У нее я остановилась на два дня, но на третий же переехала из-за ее скандального характера. В Переволоке большой я просидела неделю, т. к. в это время начался сильный период дождей. С первым же ясным днем отправилась в Скамью, которая была мне уже более знакома из-за того, что живя в Сыренце я пару раз на лодке переезжала туда. Без малого труда я нашла себе разговорчивых баб, которые рассказывали мне сидя на улице. Мне посоветовали пойти на конец деревни, где был хутор Ку́ричек и там Агриппина Росснер, владелица хутора понравилась мне своей манерой рассказывать и кроме того она знала очень много. К ней я и ходила каждый вечер живя в Сыренце. Свою работу в Принаровском краю как раз успела кончить к 26 июня, ко времени покосов. Затем 15 августа из Нарвы я приехала в Посад Черный, чтобы продолжить работу по побережью Чудского озера в сторону Сыренца, но успела обойти только Черное и дойти до Логовесь. В Черном я обратилась сразу же к знакомому священнику Рахманину. От него достала очень мало матерьялу. Большое разочарование представилось мне и у старообрядцев, которых, кстати, очень много в Черном. Они настолько фанатичны, что кроме сеней никуда не впускают. Знакомые же староверы у меня были, но они получили в городе образование и отошли очень далеко от своих обычаев. Вообще Посад Черный сильно опередил все остальные деревни – и надо признаться что как ни смешно, но это скорее маленький город нежели деревня. В Черном я прожила недели полторы. Жила я у Елены Березиной и по ее рекомендации ходила по домам. Оттуда я поехала в Логовесь и там мне попался интересный объект Павел Калинкин, он очень хорошо знал русскую народную свадьбу и мне удалось от него записать слово в слово. Его жена и ее соседка говорили мне почти все свадебные песни. Песни почти те же, что и в Принаровском краю, но различаются лишь в деталях и напевах. Разговор в Принаровском краю на у: одеяло – удеяло, ухотиться, уткрывать, угурец (огорец). Окончание неопределенного наклонения твердое: спат, идтит. Кроме того глаголы: съестит, взястит, дастит имеют двойное окончание. Спрягаются следующим образом:
съестю
съестиш
съестит
съестим
съестите
съестю
съести!
съестите! и т. д. везде вставляют двойное окончание. У третьего лица множественного числа окончания нет в настоящем времени.
Затем слова: здесинько, давесенько, теперенько – встречаются только в Принаровском. Петь – называется пе́ят; я пе́ю, ён пе́ет, яни пе́ю, пеяли, будут пеят.
Кроме того изменения в словах:
плясать – припляхыват
спрос – спрахыват и т. д. вместо с и ш говорят часто х.
Встречается на равне со всем этим и а-канье: пячать, яна, ня пуйду.
В Черном и Логовесь говор почти такой же, – очень мало отличается, например вместо здесенько, давесенько, теперенько – здеся, давеся, тяперя.
У-канье и а-канье встречаются также параллельно как и в Принаровском краю.
Только твердого окончания infinitiv’a я не слыхала.
Общее слово для кладбища и в Принаровском и в Причудском мо́гилы.
Свою работу я закончила 25 августа деревней Логовесь, т. к. дальше идти не было времени.